Перед заморозками

46

На пороге Линда споткнулась и упала, разбив губу. У нее на секунду сильно закружилась голова, но потом она встала и жестом показала устремившейся к ней дежурной, что все в порядке. Провела рукой по губам — кровь. Она зашла в туалет, вымыла и вытерла лицо и дождалась, пока остановится кровь. В вестибюле она тут же наткнулась на Стефана Линдмана. Он весело глянул на нее.

— Семья побитых, — сказал он. — Твой отец утверждает, что налетел на дверь. А ты? На ту же самую дверь? Очень удобно — поскольку фамилия у вас одна, вас можно различать по кличкам: Фингал и Губа.

Линда засмеялась. Ранка на губе тут же открылась. Она вернулась в туалет и набрала салфеток.

— Я запустила в него пепельницей, — ответила она. — Никакая не дверь.

— Есть такой жанр — рыбацкие рассказы, — весело сообщил Стефан. — Пойманная рыба растет и растет с каждым новым рассказом, пока не достигает совершенно неописуемых размеров. Вероятно, то же самое происходит и с боевыми ранениями. Вначале, может быть, была дверь, а под конец — кулачная битва, из которой кто-то вынес лавры победителя. Или наоборот — пепельница, запущенная в тебя женщиной, превращается или, вернее, камуфлируется под дверь.

Они остановились у отцовского кабинета.

— Где Анна?

— Похоже, опять исчезла. Я ее не нашла.

Он постучал в дверь.

— Зайди и расскажи.

Отец сидел, задрав ноги на стол, и грыз карандаш. Он поглядел на нее вопросительно:

— Я думал, ты приведешь Анну.

— И я так думала. Я ее не нашла.

— Как это — не нашла?

— Так. Ее нет дома.

Он сделал нетерпеливый жест, и Линда тут же изготовилась к обороне. Тут он заметил ее губу.

— А это еще что?

— Споткнулась.

Он горестно покачал головой и, не выдержав, захохотал. Обычно он бывал мрачен, так что Линда старалась избегать его общества. Но хотя она и радовалась его хорошему настроению, его смех ее выводил из себя — странно скрипучий и чересчур громкий. Если они оказывались на публике и он начинал смеяться, все оглядывались.

— Что тебя так насмешило?

— Твой дед был мастер по этой части. Постоянно спотыкался. О старые рамы, банки из-под краски — в сарае у него было столько хлама, что не пройти. Гертруд даже наклеила на полу цветные стрелки, чтобы он знал, где можно ходить, а где нет. Но не прошло и дня, как он опять навернулся.

— Значит, я в него.

Он бросил карандаш и убрал со стола ноги.

— Ты звонила в Лунд? У нее есть друзья, кроме тебя? Где-то же она должна быть.

— Там мы ее не найдем. И по телефону — тоже.

— А мобильный?

— У нее нет мобильного.

Он вдруг заинтересовался:

— Нет мобильника? Почему?

— Не хочет.

— А других причин нет?

Линда поняла, что он спрашивает не из праздного любопытства. Они как-то говорили об этом на днях, допоздна засидевшись на балконе после ужина. Сравнивали сегодняшний день и время десять-двадцать лет тому назад. Он утверждал, что разница в том, что какие-то вещи появились, а какие-то исчезли, и предложил ей догадаться, что он имеет в виду. Победное шествие мобильных телефонов угадать было нетрудно, а вот что исчезло, она не могла сообразить, пока он не сказал, что сейчас курят очень немногие по сравнению с тем, что было раньше.

— У всех мобильники, особенно у молодежи, — сказал он. — А у нее нет. Как ты это объяснишь?

— Не знаю. Генриетта говорит, что Анне не нравится быть досягаемой в любое время дня и ночи и в любом месте.

Он подумал.

— А ты уверена, что это так? Может быть, у нее есть телефон, про который ты не знаешь?

— Как я могу быть уверена?

— Вот именно.

Он перегнулся через стол и по внутреннему телефону попросил зайти Анн-Бритт Хёглунд. Через полминуты та появилась в дверях. Линде показалось, что она выглядит усталой. Волосы нечесаны, блузка грязная. Она вспомнила Ванью Йорнер. Только и разницы, что эта не такая жирная, как дочь Биргитты Медберг.

Отец попросил Анн-Бритт навести справки, не зарегистрирован ли мобильный телефон на имя Анны Вестин. Линда отругала себя, что сама до этого не догадалась.

Анн-Бритт удалилась. Уходя, она улыбнулась Линде, но улыбка получилась кривой и вымученной.

— Я ей не нравлюсь, — сказала Линда.

— Если меня не подводит память, ты тоже никогда не была от нее в восторге. Так на так. Даже в маленьком отделение полиции, как наше, не все влюблены друг в друга.

Он поднялся:

— Кофе?

Они пошли в столовую. Там был Нюберг, с которым он немедленно начал ругаться. Линда так и не поняла, чего они не поделили на этот раз. Появился Мартинссон, помахивая какой-то бумагой.

— Ульрик Ларсен, — сказал он. — Тот, что хотел тебя ограбить в Копенгагене.

— Нет, — упрямо сказала Линда. — Тот, кто на меня напал, не хотел меня ограбить. Он угрожал, что мне придется плохо, если я не перестану разыскивать человека по имени Тургейр Лангоос.

— Вот об этом как раз я и хотел сказать. Ульрик Ларсен отказался от своей версии. Проблема только в том, что другой у него нет. Он не сознается, что угрожал тебе. Утверждает, что никогда не слышал имя Лангоос. Датчане уверены, что он врет. Но вытащить из него ничего не могут.

— Это все?

— Не совсем. Но я хочу, чтобы Курре[34] тоже послушал конец истории.

— Не зови его так в глаза. Он терпеть не может, когда его называют Курре.

— А то я не знаю. Так же как я ненавижу, когда меня называют Мартой.

— А кто тебя называет Мартой?

— Жена, если злится.

Валландер прекратил ругаться с Нюбергом и вернулся к столу. Мартинссон быстро повторил то, что он сказал Линде.

— И еще одно, — сказал он под конец. — Единственное, что из всего этого по-настоящему заслуживает внимания. Наши датские коллеги навели справки об этом самом Ульрике Ларсене. Его нет ни в одном криминальном регистре, тридцатисемилетний мужчина, ни в чем, никогда и нигде не замешанный. Женат, трое детей, а профессия такая, что о каких то нарушениях закона с его стороны даже думать неохота.

— Что же это за профессия?

— Он священник.

Все недоуменно уставились на Мартинссона.

— Священник, — повторил Стефан Линдман. — Какой священник? Я был уверен, что он наркоман.

Мартинссон пробежал глазами листок.

— Совершенно очевидно, что он просто изображал наркомана. Он священник в церкви. Пастырь общины в Гентофте. Все газеты пишут ~ подумать только, пастора подозревают в том, что он насильник и грабитель!

Все замолчали.

— Опять, — тихо сказал Курт Валландер. — Религия, церковь. Этот человек для нас очень важен. Кто-то должен съездить туда помочь коллегам. Мы должны знать, как он вписывается в нашу размытую картину.

— Если вписывается, — сказал Стефан.

— Вписывается, — уверенно сказал Валландер. — Но нам надо знать как. Попросите Анн-Бритт.

У Мартинссона зажужжал мобильник.

Он одним глотком допил кофе и нажал на кнопку.

— Норвегия проснулась, — сказал он, прикрыв телефон рукой. — Сведения о Тургейре Лангоосе. Сейчас они как раз шлют факс.

— Принеси.

Мартинссон вышел и скоро вернулся с пачкой факсов. На одной из страниц был нечеткий портрет.

Все склонились над снимком. Видела я его или нет? — подумала Линда. Или мне кажется?

Она заметила, что отца обуревает нетерпение. Как и ее самое — тревога и нетерпение всегда сопутствуют друг другу.

— Они нашли этого нашего Лангооса сразу. И ответили бы быстрее, если бы какой-то умник не посеял наш страшно важный, наш приоритетный запрос. Другими словами, что у нас, что в Осло — мы теряем магнитофонную ленту, они — наш запрос. Но все хорошо, что хорошо кончается. Дело Тургейра Лангооса — очень старое, но до сих пор находится под контролем…

— Что он натворил? — прервал Мартинссона Валландер.

— Расскажу — не поверишь.

— Попытайся!

— Тургейр Лангоос бесследно исчез девятнадцать лет назад.

Они уставились друг на друга. Линде показалось, что все в комнате затаили дыхание. Она посмотрела на отца — тот вжался в кресло, как будто изготовился стартовать на сто метров — прямо из кресла.

— Еще одна пропажа, — сказал он. — Куда ни кинь — одни пропажи.

— И возвращения, — добавил Стефан Линдман.

— Даже не возвращения, а воскресения, — поправил Валландер.

Мартинссон начал читать дальше, медленно и элегично. Тургейр Лангоос — наследник, причем прямой, богатого судовладельца. И вдруг он исчез. О преступлении речи не было, поскольку он оставил письмо матери, Майгрим Лангоос. В письме он заверял ее, что он не в депрессии, что самоубийство совершать не собирается, а уходит потому, что — я цитирую — не в состоянии больше это выносить…

— Что он не в состоянии выносить? — снова прервал его Валландер. Линде показалось, что он просто дымится от тревоги и нетерпения.

— Из того, что мы получили, это неясно. Как бы то ни было, он уехал, деньги у него были, и неплохие, банковские счета по всему миру. Родители сначала решили, что он скоро одумается. Кто добровольно откажется от огромного состояния? Они заявили о его пропаже только через два года. Как они написали, причиной их обращения в полицию стало то, что они перестали получать от него письма, четыре месяца вообще не подавал признаков жизни, и на счетах у него, по их расчетам, больше не осталось денег. С тех пор о нем никто и ничего не слышал — до сегодняшнего дня. Вот еще приложение — подписано интендантом полиции Ховардом Мидстуеном. Он сообщает, что мать Тургейра Лангооса Майгрим скончалась в прошлом году, а отец еще жив, но — цитирую — моральное и физическое его состояние после перенесенного удара оставляют желать лучшего.

Мартинссон бросил бумаги на стол.

— Там еще много, — сказал он. — Но это самое важное.

Курт Валландер поднял руку:

— Там что-нибудь написано насчет того, откуда пришло последнее письмо? И когда опустели счета?

Мартинссон вновь перелистал бумаги, но там ничего насчет этого не было. Курт Валландер схватил телефон:

— Какой номер у этого Мидстуена?

Он начал набирать цифры по одной, по мере того, как Мартинссон громко их диктовал. Через несколько минут блуждания по коммутаторам норвежской полиции его соединили с Ховардом Мидстуеном. Курт Валландер задал ему свои два вопроса, продиктовал номер и положил трубку.

— Он сказал — несколько минут. Подождем.

Все молча ждали, занимаясь кто чем. Вдруг зажужжал мобильник Валландера. Он посмотрел на дисплей, наморщил лоб, вспоминая, чей же это номер, и выключил телефон. Почему-то Линда решила, что это наверняка Нюберг. Через девятнадцать минут раздался звонок. Это был Ховард Мидстуен.

Курт Валландер напряженно слушал, черкая что-то в блокноте. Поблагодарил норвежского коллегу и повесил трубку жестом, каким в решающий момент выкладывают на стол козыри.

— Только теперь, — сказал он, — только теперь кое-что начинает склеиваться.

Он подвинул свой блокнот и прочитал:

— Последнее письмо проштемпелевано, в Кливленде, штат Огайо, США. Там же он опустошил и закрыл свои счета.

Он выпустил блокнот из рук, и тот упал на стол. Большинство смотрело на него недоуменно — что склеивается?

— Женщина, найденная мертвой в Френнестадской церкви, тоже из Кливленда, штат Огайо.

Наступило молчание.