Пионерский гамбит

Глава 7

— Что ты здесь делаешь, Крамской? — срывающимся голосом спросила она. Было слышно, что она пытается придать словам твердость и уверенность, но всхлипы свели ее усилия на нет.

— Что случилось, Елена Евгеньевна? — наверное что-то в моем голосе было такое, что помешало ей сказать то, что она сначала собиралась. Наверняка там должно было быть что-то вроде «немедленно иди в отряд!» или «как ты смеешь подсматривать за вожатыми?» Я не люблю, когда девушки плачут. Когда-то моя бывшая жена просекла эту фишку и довольно долго буквально вила из меня веревки и пускала на фарш. Пришлось как-то научиться отличать фальшивые манипуляции от слез настоящих. И весь мой жизненный опыт сейчас кричал, что сейчас я вижу как раз настоящие. И мне хотелось немедленно что-то сделать, чтобы милые глаза нашей юной вожатой высохли. Чтобы она улыбнулась. Ну или хотя бы просто успокоилась для начала.

— Да вот, соринка в глаз попала... — ответила она. Если бы не непроизвольный всхлип в середине фразы, я бы может и поверил. Нет, конечно. — Иди в отряд, Крамской, не смотри на меня с красными глазами.

— Давайте сделаем так, Елена Евгеньевна, — я сел рядом с ней. Не вплотную, просто рядом. Навалился спиной на забор и запрокинул голову, чтобы смотреть на небо сквозь сосновые ветки. — Я не буду на вас смотреть. А вы представите, что это не я, а ваш психолог, например.

— Психолог? — даже было слышно, как она дернулась. — Я что, похожа на психичку?

— Эй, я же сказал не психиатр, а психолог! — сказал я, обругав себя за то, что забыл, какой сейчас год. — Психов лечат психиатры. Смирительными рубашками там всякими и прочими... электрошоками. А к психологам обычные люди ходят жаловаться на жизнь. Ну, то есть не только жаловаться. Психологи помогают разобраться в проблемах и все такое.

Тут я немного почувствовал себя идиотом. Сам я никогда у психолога не был, а повальная мода на «походы к терапевту» в двадцать втором году двадцать первого века нередко приводила меня в ярость. Особенно, когда мужики этим козыряли. И вот теперь я зачем-то ляпнул слово «психолог». Молодец какой...

— Я ерунду какую-то сморозил, Елена Евгеньевна, — признался я. — Просто читал недавно научную статью о пользе психологии, вот и вырвалось. Давайте как будто сначала начнем. К кому бы вы пошли в первую очередь пожаловаться?

— Ни к кому, — буркнула она. — Это слабаки всякие жалуются, а я вожатый и комсомолка!

— Знаете, в той же научной статье говорилось, что если обиду и какую-то проблему держать в себе, то она никуда не денется, будет бурлить, разъедать изнутри и в конце концов сделает как раз слабее. А вот если выговориться и выпустить ее наружу, то дальше пойдешь с легким сердцем.

— Не читала никогда подобных статей, — всхлипов в голосе вожатой больше было не слышно. — Я учусь на педагога и знала бы, если бы все было, как ты говоришь.

— Тогда не надо жаловаться, — согласился я. С плачущей женщиной не надо спорить. — Но я, как пионер, просто обязан подставить плечо товарищу в трудную минуту. А раз человек плачет, значит минута точно трудная!

Ох и странно же я чувствовал себя, произнося эти слова! Как же фальшиво они для меня звучали! Сейчас она залепит мне пощечину, чтобы я не издевался...

Но совершенно неожиданно для меня она расслабилась.

— Крамской, ну зачем они так? — грустно сказала она. — Я же не сама хотела занять место их обожаемого Игоря, меня сюда назначили. Ой... Я не должна тебе этого говорить, потом же меня засмеют!

— Я никому не скажу, Елена Евгеньевна, — серьезно произнес я. — Давайте представим, что у нас тут пространственно-временной континуум, и все, что о чем мы здесь говорим, никогда наружу не просочится.

— Это же что-то из фантастики, да? — заинтересованно спросила она.

— Ага, — я кивнул. — Такое отдельное место вне времени и пространства.

— Мои родители не хотели, чтобы я поступала в пединститут, — вожатая вздохнула. — Отправляли меня на эконом, чтобы я стала бухгалтером. А я всегда хотела быть учителем. Работать с детишками. Чтобы сюда поехать, даже сессию досрочно сдала. А теперь получается, что... Получается... Что ничего не получается. Анна Сергеевна сказала, что я безынициативная мямля, и что если я не возьму себя в руки, вы меня живьем сожрете.

— Анна Сергеевна уж просто забыла, что не родилась сразу в очках и с указкой, — я усмехнулся. Вожатая тоже хихикнула. — Все у тебя... в смысле, у вас, получается, Елена Евгеньевна. А на Коровину не обращайте внимания, она просто хамка трамвайная.

— Спасибо тебе, Крамской! — она пружинисто встала. — То есть, Кирилл. Ты же Кирилл, верно?

— Пожалуйста, Елена Евгеньевна, — я перевел взгляд с покачивающихся вершин сосен на ее лицо. Глаза уже были почти не красные. Так, чуть припухшие, может быть. — Вы идите, а я чуть-чуть еще посижу. А то нас вместе увидят, начнут сплетничать. Вы же нас уже знаете, живьем сожрем.

Вожатая засмеялась, протянула мне руку, и я серьезно ответил на рукопожатие. По-товарищески. Потом она поднырнула под низкую ветку и скрылась среди листвы.

Я посидел еще минут пять, откровенно кайфуя от тишины, одиночества и случайного причиненного добра.

Громкие голоса я услышал еще до того, как зашел в отряд. Вроде бы кто-то с выражением читал стихотворение на гекзаметре, а потом все громко засмеялись. Я на цыпочках поднялся на крыльцо и заглянул на веранду.

В центре стоял голый по пояс Прохоров. В шортах, но с обмотанным вокруг бедер полотенцем. Другой парень, имя которого я еще не запомнил, сидел на диванчике и громко хохотал. Одет он был тоже странно — в простыню, перекинутую через одно, правда, поверх футболки и шорт.

Еще были Коровина с безымянной прилипшей к ней девицей, двое парней, которых я не запомнил и неожиданно — рыжий миньон Мамонова, Марчуков. И еще одна девушка, которая и стояла в центре с листочком. Судя по всему, она именно с него читала тот заунывный текст, на котором я зашел.

— Ну что вы смеетесь, я же не виновата, что гекзаметр так и должен звучать!

— Надо так и оставить, пусть лучше ржут, чем засыпают!

— Что-то это как-то скучно. Получается, что у нас все представление — это нотация Зевса... Кстати, а бороду мы из чего будем делать?

— Надо Калинину позвать на роль гарпии!

— Там не гарпия, а орел, умник!

— А давайте не Зевс будет, а богиня.

— Какая еще богиня?

— Ну, какая-нибудь. Там же много было богинь, мы в пятом классе проходили. Геката, Афродита...

— Афродита — богиня любви. Подходит к Прометею и говорит: «Ай-яй-яй, ты плохой, мамочка тебя не любит!»

— Где Цицерона? Она точно Древнюю Грецию наизусть знает.

— Ушла Цицерона. Сказала, что у нее законное личное время, и принимать участие в общественной жизни она будет, когда полагается.

— Афина! Афина — богиня мудрости, у нее еще щит и копье!

— Щит... Из чего бы сделать? О, надо у тети Шуры крышку от котла попросить...

— Слушайте, а нам обязательно вот эти унылые стихи читать?

— Согласен, сдохнуть же можно! Давайте у нас будет как будто греческих хор, только песни современные. Та-та-та был плох, барабанщик — бог... Синий-синий иней...

— О, точно! Весь отряд в греческих... этих... как их... Ну, вот что там на Антохе сейчас.

— Тога.

— Точно, тога. Короче, они стоят в тогах и поют строчки из песен... так, Коровина, ты пишешь?

— А что там насчет богини?

— Да подожди ты с богиней со своей!

— Так, я не поняла, мы сценарий пишем или что?

— Значит, Цицерона сказала, что Прометей украл на олимпе огонь, отдал прозябающим людям, а его за это наказали. И пионер потом приходит к скале, этим огнем прогоняет гарпию...

— Орла! Там орел! У орла клюв, а у гарпии — старушечье лицо! Как она старушечьим лицом печень будет клевать?

— Ну может это просто гарпия с клювом...

— Так, всем молчать! Пионер огнем в клюв тыкает, гарпия... ну, в смысле, орел, крылышками бяк-бяк-бяк. Пионер срывает с Прометея цепь, и они гордо держат огонь вместе. По-моему, отлчино!

— А богиня?

— Ну пусть они вместе с Зевсом наказывают. Антоха встанет с правой стороны сцены, а ты — с левой. Ему молнию из картона с фольгой забабахаем, а у тебя крышка от котла...

— Прохоров, ты издеваешься, да?

— Коровина, ты уже определись, ты хочешь богиней быть или нет? Если да, то тебе полагается крышка. Ну, в смысле, щит.

Я присел в сторонке на самый край дивана, чтобы, в случае чего сказать Прохорову, что я тут уж час сижу, просто они были заняты, творческому процессу мешать нельзя, и все такое. Но слушать и правда было интересно. Спрашивать, что конкретно они тут сочиняют, я не стал, но по контексту понял, что завтра вечером в клубе будет мероприятие, где каждый отряд должен будет выйти на сцену и рассказать, какой он прекрасный, замечательный и талантливый. И вот за рождением сценария этой самой презентации я как раз и наблюдал.

Повисла небольшая пауза, на лицах участников креативной команды отразилась работа мысли. Но тут вскочил Марчуков.

— Нет, надо не так! — для убедительности он забрался на диван и сел на спинку. — Короче, этот Прометеус стибрил у богов огонь и хиляет. Видит, стоит такой прикинутый америкашка. В джинсе, ковбойской шляпе и все дела. Он ему говорит: «Хочешь огонь?» А тот ему: «Ноу, отвали, вере аре ю фром?» Ну, Прометей, тогда, говорит: «Ладно!» и дальше идет. А тут ему навстречу француженка. Такая вся на марафете, шарман-фанфан. Он ей такой: «Огонь надо?» А она ему: «Фи, отвянь-завянь!» и в зеркальце зырит. Короче, дальше такой Прометей пошел, а тут ему навстречу я, типа юный пионер! Он мне: «Эй, пацан, у меня огонь есть, хочешь?» А я ему такой: «О, отлично, давай сюда, сгодится!» И мы хиляем вместе с огнем такие к хору в простынях, а вы такие простыни скидываете, галстуки быстро завязываете, и мы все хором поем: «Взвейтесь кострами, синие ночи!» А?

— Марчуков, завянь, а? — Коровина скривилась. — Вечно ты чепухню какую-то придумываешь!

— Эй, а что сразу чепухню? — Марчуков насупился. — Отличная сценка получится! Современная, Мамонов отлично америкашку сыграет, у него и джинсы, и шляпа есть!

— Еще Мамонов... — простонала Коровина.

— Подожди, Коровина... — Прохоров пошевелил бровями, потом посмотрел на Марчукова. — А ты голова! Мне нравится! Так, все поняли, будем делать, как он говорит!

— Так борода мне не нужна, получается? — парень в простыне почесал подбородок.

Тут Прохоров увидел меня.

— О, Крамской! Ты где был?!

— Тут сижу, просто мешать не хотел.

— Так! Коровина! Составишь список популярных песен... ну, остальные тоже подключайтесь! Сейчас я с Крамским кое-что обсужу и вернусь.

Прохоров ухватил меня за футболку и потащил на улицу. Прямо как был, полуголый, в шортах и полотенце поверх. Посмотрел направо, посмотрел налево. Кивнул в сторону синей скамейки неподалеку от корпуса. Заорал на двух младших девчонок, которые остановились рядом с квадратной беседкой и глазели на него

— Ну что вылупились, влюбились, да?

Те захихикали и зашептались. Прохоров сел на скамейку, похлопал рядом с собой ладонью.

— Слушай, Крамской, — начал он тоном заговорщика. — Нам в совете дружины свой человек нужен, понимаешь? Туда Коровина рвется, но во первых, если я ее назначу, то меня Марина Климовна потом зажарит и в речке утопит. И правильно сделает...