Ловец ласточек

Воспоминание: Четырнадцать дней

«Чтобы стать счастливым, нужно позволить себе быть счастливым».

Стоило вспомнить эту фразу, и в горле у меня начало зудеть. Прямо как в первый раз, но горче. От кого же я услышала эти слова?

И почему они вспомнились мне именно в то утро? Лучше бы я не просыпалась вовсе. Но солнце как назло ярко светило в щель между занавесками. Укрывшись одеялом с головой, я свернулась в клубок. Тепло утешило меня.

«Продержись до конца, — зазвучал в тишине голос. — Чтобы стать счастливой в новом мире, тебе нужно быть сильной».

Нужно. Всегда ли счастье было таким требовательным? Сколько ещё дней мне ждать? Четырнадцать или уже тринадцать?

Захотелось плакать. Снова, в очередной из множества раз, я чувствовала поднимающуюся к горлу волну. Но слёзы не шли, и болезненная тоска притуплялась, растворялась во мне, оставляя лишь неприятный осадок. Если бы только можно было вывернуть себя наизнанку, чтобы избавиться от этого сора.

Марта запрыгнула на кровать, принялась тыкаться в моё лицо мокрым носом. Пришлось подниматься. Тело налилось вязкой тяжестью, ноги и руки не слушались.

Кое-как я доковыляла до кухни, насыпала Марте корма и упала на стул. Кошка с наслаждением хрустела над миской — я же не могла заставить себя даже думать о завтраке. Хорошо знакомое мне настроение. Когда есть становится тяжело и еда теряет вкус, а голод и насыщение превращаются в плохо различимые чувства.

И ладно, переживу, подумала я.

Умылась холодной водой, вернулась в комнату, рухнула на кровать. Голову заполонили гнетущие мысли. Не в силах отогнать их, я провалялась без дела ещё пару часов, пока тревоги не загнали меня в угол. Стены давили, и теснота раздражала до отчаяния, потому что только внутри своей крошечной комнаты я ощущала себя в безопасности. Только здесь мне было спокойно. Но не в тот день.

Нужно было проветрить голову.

Однако прогулка едва ли помогала. Я бродила по округе, прячась в непривычно тихих дворах спального района. Наверное, это погода разогнала людей. Солнце скрылось, бледно светило через прорези в облаках и совсем не грело. Не такую погоду я ждала в середине лета.

Желудок сжимался от голода, но аппетит так и не пришёл. Голова гудела. Подставив лицо ветру, я закрыла глаза. Втянула носом сырой воздух и почувствовала, что не могу вдохнуть полной грудью, точно её стянуло обручем.

Холодно. Но я не хотела возвращаться домой.

И снова парк. Снова смотровая вышка. Я завидела Тау ещё издалека. Приставив к глазам бинокль, он что-то высматривал в стороне речки.

Медленно поднявшись наверх, я встретила его улыбку.

— Эн! Ты всё-таки пришла.

— Так получилось.

Подойдя ближе, я села на дощатый пол и прислонилась спиной к перилам.

— День не задался? — поинтересовался Тау.

— Угу. Ещё один паршивый день.

— Но сегодня ты от меня не шарахаешься.

Я смутилась и притянула колени к груди. Не стала ничего говорить, и Тау тоже молчал. Долго; похоже, увлёкся своим занятием.

— Тебе удобно там сидеть? — вдруг спросил он с искренним любопытством.

— Нормально, — растерянно ответила я.

Поразмыслив несколько секунд, Тау убрал бинокль и сел на пол в метре от меня.

— А, и правда, довольно удобно. Жестковато только. И грязно слегка.

Он скрестил ноги и положил ладони на колени. Ветерок колыхал его русые волосы, переплетал светлые, выгоревшие пряди.

— Ну? И что у тебя случилось?

Я напряглась, но постаралась скрыть это за недоумевающим взглядом.

— Не угадал? — удивился Тау. — Извини, просто у тебя такое грустное лицо.

— Оно у меня всегда такое.

Он засмеялся.

— Могу выслушать, если хочешь на что-то пожаловаться.

Карие глаза его искрились, хотя солнце совсем не касалось их.

Я вздохнула. Запрокинула голову и уставилась на крышу. На самом деле желание пожаловаться часто посещало меня. Но я отмахивалась от него, старалась заглушить, считая, что не имею права на жалобы. Как, живя в тепле и сытости, я могу быть недовольна своим положением? Разве это не делает меня ужасным человеком?

— Глупости, — сказал Тау. — Ведь для человека его личные проблемы всегда трагедии, какими бы в сущности незначительными они ни были. Все мы эгоисты. Так почему бы не жаловаться, если от этого становится легче?

Прочёл ли он мои мысли, или я, не заметив, сама озвучила их? Вроде бы Тау смотрел на меня, но я никак не могла поймать его взгляд.

— Всё будет хорошо.

Слова полоснули по сердцу. Я скривилась и опустила голову, вжалась в перила. Тишина забилась в уши. С каких пор эта фраза стала причинять мне боль? Почему она больше не успокаивает? Неужели я так часто повторяла её, что успела привыкнуть?

Могут ли мои надежды никогда не оправдаться?

Скрипнули доски — Тау встал на ноги и отряхнул джинсы. Бинокль снова мелькнул в его руке. Я подняла глаза, почувствовала ветерок на щеках. Мысли рассеялись.

— Что такое ты там высматриваешь?

— Птиц, — ответил Тау, не отрываясь от бинокля.

— Здесь можно увидеть кого-то, кроме воробьёв?

— Конечно! Зачем, по-твоему, здесь стоит эта вышка? Она, между прочим, орнитологическая. Хочешь сама посмотреть? Могу ещё научить тебя различать птичьи песни.

— Я их знала раньше. Учила в универе на практике.

— А-а, так ты тоже будущий биолог?

— Наверное.

Тау глянул на меня и сощурился. Задумчиво постучал пальцами по биноклю.

— Моё предложение показать птиц ещё открыто.

— Может, в другой раз.

С удивлением я обнаружила, что дышу полной грудью. Обруч исчез. Сердце билось ровно.

«Всего две недели, — произнёс голос. — Ты выдержишь этот срок?»

— Да, — ответила я одними губами.