Три принца

Глава 13. Очень долгий путь

Мы отправились через две декады. Ночью Дейдра постаралась выжать из меня все соки. Но чудо-отвар Мелеи снял всю усталость и всю сонливость. А потому, утром склонившись над кроваткой и поцеловав в лобик уже проснувшееся и удивлённо смотрящее на меня слюнявое чудо, я вышел за порог.

Феилин, Иберик и Сималион с запасными конями на поводу ждали меня у врат города. Как и принц Тангвин со своим верным стражем. Путь был проложен и тщательно расчерчен на картах. Провизия и фураж запасены в достаточных количествах. Оружие наточено, а к поясам привязаны тугие кошели с монетами. Но самое главное, на моей шее висел золотой медальон с символом королевской власти. По заверениям Тангвина, этот медальон откроет передо мной любые врата. Любой наместник, любой элотан склонится в поклоне совсем не потому, что перед ним аниран, а потому, что перед ним посланник короля. Этот медальон, Тангвин обещал, поможет находить приют на постоялых дворах и уничтожать чувство страха у жителей тех деревень, где нам, возможно, придётся просить кров. И для этого совсем не придётся демонстрировать анирана.

Так что отправлялись мы вполне подготовленные. Я лишь молил Триединого Бога о том, чтобы дорога оказалась не столь опасной, как дорога из Равенфира в Обертон. Пусть более долгой, но менее опасной. Ибо тогда риск не сдержать слово, данное Дейдре, окажется слишком велик.

***

Дорога действительно оказалась менее опасной. Да, долгой. Но не такой опасной.

Мы не вылезали из сёдел с утра до вечера. Двигались практически без привалов. Ночевали или под открытым небом вокруг костра, поужинав добытой Феилином дичью, или в гостеприимных деревнях. Нас принимали за служивых, когда я не показывал золотой документ, или же за посыльных принца Тангвина, когда всё же показывал, чтобы угомонить испуганных крестьян, угрожавших стрелами с помостов у частокола. Но, так или иначе, двигались мы по проторенной дороге на восток довольно-таки долго. На многие лиги вокруг Валензона, куда мы разослали конные десятки, воцарилось относительное спокойствие. Слух про анирана и его решительные действия на ниве восстановления города дошёл даже до самых далёких окраин. Везде анирана хвалили и благословляли. Не было такой деревни на нашем пути, где местный элотан не проедал бы плешь рассказами про анирана, достойного стать милихом. Очень приятно было слушать о себе добрые слова. Всегда полезно знать, что думает о тебе простой народ, излечить который ты искренне желаешь. И, слушая подобные речи, я отходил душой. Я понимал, что всё не зря. Что посеянное семя начинает прорастать.

Но мирная жизнь и спокойствие заканчивались, чем дальше мы удалялись. Чудовищно-огромный лес, по дороге через который мы пробирались почти декаду, стал границей, отмерявшей безопасную территорию от опасной. Именно об этом предупреждал десятник в последней, давшей нам кров, деревне.

Декада действительно выдалась не из простых. Я ненавидел лес. Ведь была на то причина, что тут говорить. И хоть на этот раз я был не один, и за мной не гнались гончие, поволноваться и попотеть пришлось.

Двое суток за нами по пятам шли какие-то выродки. Феилин заметил слежку практически сразу. И практически сразу разобрался, что на дороге небезопасно. Он оставил нас и бесшумно удалился в чащу, приказав двигаться дальше неторопливо и осторожно. А потом так же бесшумно вернулся, едва не схлопотав метательный нож в живот, когда всполошил Иберика.

Преследователей было двенадцать, как он выяснил. Они шли по следу подков и старались сначала изучить жертву, а не ломиться с высоко поднятыми мечами. То есть, как предположил Феилин, это были далеко не глупые люди. Скорее всего, очередные дезертиры, а не обычные работорговцы, бравшие нахрапом.

К сожалению, выяснить, кто именно это были такие, нам не удалось.

Мы подловили их в предрассветный час. Они думали, мы спим, по глупости своей никого не оставив на страже. И попытались застать нас врасплох. Но, в итоге, угодили в засаду сами.

Это были обычные мужики. Довольно крепкие. Явно умевшие выживать. Но когда мы практически ополовинили их ряды в первые секунды боя после убийственных стрел и метательных ножей, решимость испарилась. А когда желавший боя аниран зло сжал зубы и показал себя, они бросились наутёк.

Двоих я зарубил. В этом не было критической необходимости, так как опешивший соперник — совершенно не соперник. Просто я — за это я потом себя опять отругал — желал драки. Гнев просыпался по щелчку пальцев, лишь только сидящая внутри божественная сущность ощущала для себя угрозу. И я ничего не мог с этим поделать. Ярость, желание колоть и рубить, желание увидеть кровь поверженного врага и желание насладиться победой пересиливали иные чувства. Даже чувство самосохранения.

Остальных удиравших добили Феилин с Ибериком. Я не помню, орал ли я, требуя оставить в живых хотя бы одного. Возможно, нет. Ведь мы просто убили всех. А когда изучали разложенные на земле тела, лишь Феилин, по мозолям на крепких ладонях, смог определить, что мужики не иголку в руках держать обучались. А хорошо знакомы с предметами, сеющими смерть.

Мы тщательно их обыскали, но не нашли ничего ценнее бурдюка с секхой и горстки серебряных монет. Отправились дальше, предварительно выслав в Валензон сирея с новостями.

Ответные новости застали нас в пути. Я чувствовал себя солдатом, слишком долго сидевшим на передовой, когда разворачивал письмо. Я внимательно читал строки, написанные рукой Тангвина, и улыбался, когда читал абзац, с новостями от Дейдры.

Валензон стоял крепко. Зима ничуть не пошатнула его. Гарнизон крепчал, призывы о наборе в армию милиха указами рассылались во все отдалённые деревни, а спесивые примо на своих землях действительно позволяли желающим возводить дома.

Дейдра сообщала, что Элазор растёт и набирает вес. Ест несколько раз на день. Сему факту безумна была довольна Мелея, которая от внучки не отходила ни на шаг. Докучала даже, как добавляла Дейра. Так же от них ни на шаг не отходил и ещё один персонаж — святой отец Эриамон. Дейдра в шутку добавляла, что он, похоже, привязался не только к ним, но и к Мелее. Сначала они друг к другу относились настороженно, но, видимо, общая обеспокоенность за новорождённого сплотила их. Иногда они даже хихикают вместе, эпистолярно смеялась Дейдра.

Новости были прекрасны и действительно вызвали на моём лице улыбку. Я перестал беспокоится, убедившись, что во дворце принца им ничего не грозит. Если Тангвин обещал сберечь их — он сдержит своё обещание.

Но едва обеспокоенность улетучилась, на очередном ночном привале ко мне вновь пришёл он — пришёл Голос.

Я много дней подряд просто проваливался в темноту. Ничего не ощущал и ничего не видел. Просто засыпал и просыпался.

Но яркие картинки всё же настигли меня.

Этот сон был столь же ярок, столь же красочен, как и все сны до него. Только в этот раз я не летал по окрестностям. Я просто вращался над океаном. Видел прибой у далёкого берега, видел холодные безжалостные волны. А затем оборачивался, и в другой стороне видел усеянный водорослями песчаный берег.

Голос ничего не сказал в этот раз. Ничего не предлагал. Никуда не подгонял. Он лишь показывал варианты и подталкивал выбрать один из них.

Так что проснувшись и вспомнив детали сна, я убедился в своей правоте: аниранов в Астризии не осталось. Они там, на других материках. За глубоководными океанами, переплыть которые мне ещё предстоит. Но поскольку сейчас передо мной стояли иные задачи, да и переплывать океаны я, мягко говоря, был не готов, я вновь попытался закрыться от Голоса. Видеть каждую ночь одно и то же, получать визуальные пинки под зад, мне не хотелось. И я подключил "дым забытья".

Но сработал этот странный наркотик по-особому: я впервые увидел сон, где главным героем был не Голос — был мой сын.

Я видел этот сон лишь однажды. Да и то, наверное, потому, что перебрал с дозой. Было так кайфово "дунуть" по полной, что я не смог себя остановить.

Я был в покоях, которые мне выделил принц Тангвин. Ни Мелеи, ни Дейдры рядом не оказалось. Лишь знакомая деревянная кроватка покачивалась, а изнутри доносились всё те же очень знакомые "агыльгыли".

Но обеспокоенности я не испытывал. Я испытывал счастье.

Я подошёл к кроватке и склонил голову набок, с улыбкой наблюдая, как малыш играет собственными ручками. Он лежал на спине, выставил перед собой руки и вертел ими, наблюдая, как мельтешат крошечные пальчики. Но когда я подошёл ближе, он перестал смотреть в пустоту и пускать слюни. Он сразу заметил меня. И сразу прекратил баловаться.

Это было очень странно. На меня как будто смотрел не четырёхмесячный младенец, а, как минимум, отрок. Глаза его выдавали. Они смотрели внимательно и заинтересованно. Брови хмурились, словно малыш пытался вспомнить, где он видел того, кто сейчас склонился над его кроваткой.

— Папа? — эти слова прозвучали совершенно неожиданно. Я даже отпрянул в страхе. Голос был детский, но совсем не такой неуверенный, каким дети произносят первое в жизни слово.

Поборов страх, я вновь склонился над кроватью. Но больше слов никто не произносил. Я не мог, потому что словно онемел. Мой рот мне не подчинялся. А Элазор не говорил, потому что ждал ответа. Ждал реакции. Ждал подтверждения, что я — именно тот, кого кого он хочет услышать.

Я пытался заставить себя говорить. Пытался привести язык в действие. Но ничего не получалось. Малыш спокойно лежал на кроватке и задумчиво ждал моего ответа. Но, так его и не получив, протянул ко мне маленькие ручки. Его пальчики тянулись, а ладошки хотели сжать мои пальцы.

И я уже, было, вытянул руки в ответ. Ребёнок улыбался, а я испытывал самые радостные, самые счастливые ощущения в своей жизни.

Но опять случилось нечто странное: когда я тянул руки, бросил взгляд на свои ладони. Рассмотрел несколько шестиконечных пятнышек и увидел, что они горят оранжевым пламенем. Горят, как самое яркое в мире пламя, которое стремится покинуть меня и наполнить своим жаром другой сосуд.

Я отдёрнул руки, испытывая чудовищный страх. А в следующее мгновение проснулся, обливаясь холодным потом. Взгляд метнулся к ладоням. Но всё было в порядке: я всё ещё оставался избранным, всё ещё оставался анираном, который смог достичь большего, чем другие.

Весь тот день я был сам не свой. Вспоминал сон, пытался душить на корню лёгкую неприязнь и раздражение, которые испытывал к сыну. Мне почему-то казалось, что и он хочет отобрать мой дар. Хочет сам стать избранным. Хочет сам пройти путь анирана. И я был уверен, что этот странный сон по-любому несёт какую-то информацию. В этом мире, где я — практически божество, любые сны несут информацию. Надо лишь разобраться, что содержит эта информация. И в чём иносказательность.

Так что весь оставшийся путь до озёрного города Плавин, я больше ни разу не укладывал листик на тлеющий уголёк. Я предпочёл вновь столкнуться с Голосом и внимать его намёкам, чем видеть, как из своей кроватки мой сын пытается отобрать мой дар.

Но сны перестали приходить. Будто я узнал то, что должен. И теперь обязан сам разобраться, что всё это значит.