Три принца

Глава 15. Чудо Астризии

Ранним утром, едва солнце утвердилось на небе, колонны выдвинулись. Шустрые святые отцы не стеснялись в речах и подгоняли. Выстраивали паломников в ряды и гнали в пешем строю.

Плестись пешком пришлось и нам.

Серьёзная делегация, право отдавать приказы которой подтверждал десяток храмовников позади, напомнила рассеянным примо, что истинное покаяние и искупление можно заслужить только через натруженные ноги. Святое паломничество не проводится в комфорте. Поэтому примо, во избежание недоразумений в виде конфискации транспортных средств, предлагалось идти пешком вместе со всем остальным стадом.

Суровые морды и алчные взгляды помогли нам принять верное решение и согласиться со всеми условиями. Нам разрешили взять лошадей под уздцы и вести за собой. Но если кто-то устанет и взберётся в седло, он, как нам сообщили, пойдёт обратно в Винлимар. Пойдёт пешком.

Первый день нашего паломничества по равнинной земле, где реально на многие лиги весь лес был выкошен под корень, мне совершенно не понравился. И это я не про необходимость идти пешком говорю — я, как совсем непростой человек, пешком мог ходить сутками, — а про общий капздец ситуации.

Паломник шли, как паралитики. Уже в первый день под жарким солнцем валились с ног. Хлестали литрами воду на редких привалах и там же засыпали. Их немилосердно пинали ногами веселящиеся храмовники, но всё же не обирали и не убивали.

На второй день ситуация ухудшилась — у нас отобрали лошадей. Делегация в этот раз была ещё серьёзнее, а решительный голос старца в клобуке никто не стал оспаривать. Никто из нас даже не рыпнулся, когда лошадок конфисковали на нужды церкви. Ничего не заплатили, естественно, но оставили сбрую и всю поклажу. Сказали, в этом месте каждый несёт свою поклажу сам. Привыкает к смирению и к трудностям.

Я, мягко говоря, был удивлён такому наглому поступку. Но волну гнать не стал. Я старался придерживаться инкогнито и впитывал происходящее, как губка. И на вечернем привале, где паломники спешно разбивали лагерь, а служители церкви и храмовники им действительно помогали, убедился в неизбежной необходимости отжима транспортных средств.

Наших лошадей забили на мясо. И на ужин сожрали.

Огромная толпа паломников кормилась раз в день за счёт церкви. Это было озвучено в первый же день пути. И сейчас наши лошади спасали от голода длиннющую очередь. Вереница людей с деревянными мисками в руках извивалась, как фантастических размеров анаконда. Знаменитая овсяная каша с крошечными кусочками конины давала возможность бедолагам восстановить силы, а святой церкви — сэкономить средства.

Феилин, не по наслышке знакомый с таким понятием, как голод, до глубоких сумерек стоял в той очереди. Даже вернулся с наполненной миской. Но ни я, ни Сималион, ни Иберик не настолько проголодались. Хоть наши запасы подходили к концу, да и таскать их теперь приходилось на своём горбу, мы отказались жрать собственных лошадей.

Но потом, наверное, каждый из нас пожалел о подобном поступке. Ведь с голодом за эти пять дней пути мы тоже познакомились. И если бы не умелый охотник, который на этой скудной местности умудрялся приносить к нашему вечернему костру разновидности грызунов, с высокой долей вероятности с нами произошло бы то, что произошло со многими паломниками.

Церковь кормила людей лишь вечером. Поить — поила. Но кормила лишь раз. В остальное время эти несчастные вынуждены были проедать собственные запасы или питаться, чем Бог послал. Поэтому на дневных привалах, в самое жаркое время, мы ни раз лицезрели омерзительные сцены. Люди, измученные голодом, жаждой и долгой дорогой, сцеплялись друг с другом. В ход шли не только кулаки, но и до поножовщины доходило. А потом победители в поножовщине отправлялись вслед за проигравшими — каждого провинившегося лишали головы без суда и следствия. С помощью металла церковь пыталась поддерживать дисциплину, но при таком количестве измученного народа удавалось это с трудом.

Поэтому к пятому дню, когда на горизонте, наконец-то, показался тот самый огромный холм, на котором возвели тот самый знаменитый храм, в строю оставались лишь самые выносливые. Те, кто не справился с тяготами пути — в основном верующие люди в возрасте или слабые по болезни — рядами лежали на обочинах пыльной дороги. Протянувшаяся колонна понура брела по дороге вдоль пахотных полей, кои стали появляться с недавнего времени, и печально смотрела по сторонам. Видела равнодушных людей, гнувших спину на полях. Видела тела тех, в ком, как ни раз говаривали святые отцы, вера оказалась не так крепка. А желание покаяться и попросить Фласэза о прощении — недостаточно сильное.

Похоронные команды, конечно, очищали территорию. Грузили тела в телеги, увозили и сжигали где-то далеко. Помогали чудовищной депопуляции принимать ещё более чудовищные размеры.

В течение пути я ни раз задумывался над происходящим. И, бывало, желание забраться на ближайшую бочку с водой и показать свои возможности, возникало. Но разум раз за разом не позволял совершить ошибку. В мире, который и так умирает, всех я не смогу спасти. Да и не в том моя задача — накормить всех-всех-всех. Я не Иисус Христос. Моя задача посмотреть на эту часть мира своими глазами, всё-всё запомнить и завершить очень важную миссию. А потом… Потом, когда буду готов, вернуться. Вернуться, всё исправить и наказать за грехи истинных грешников, для которых жизнь человеческая не стоит ломанного гроша.

— Я хочу сказать вам честно, друзья мои, — обратился я своим попутчикам в день последнего ужина перед утренним рывком к главному храму всей страны. — Я разрушу здесь всё до основания. Сожгу все храмы этого мерзкого смирения. И ваше "Чудо" тоже, — кивком головы я указал в сторону горизонта. — Пусть даже это самый выдающийся памятник местной архитектуры… В мире, который хочет построить аниран, нет места подобному. Никакого паломничества ни к каким святыням больше никогда не случится. Здесь будут распахивать земли и мирно растить детей, а не собирать трупы по краям дороги. Поверьте, я никогда не забуду о том, что увидел. И никогда не прощу тех, кто за подобное ответственен.

Сималион, Иберик и Феилин горячо поддержали меня. Следопыта, виденные нами картины, доводили до слёз. Он смотрел по сторонам, видел, как падают измождённые люди, ругался и плакал от бессилия. Иберик и Сималион реагировали менее эмоционально, но со мной были согласны во всём. Мастер добавлял, что мужчина не должен так постыдно умирать. И соглашался, что перемены необходимы. С тех пор, как через собственное дитя милих доказал, что он избранный, Сималион будет готов идти за ним до конца. И каждому, на кого укажет милих, воздаст за злые дела.

***

Очередная ночь прошла в криках. Кого-то где-то били. Кто-то задыхался, умирая. Но самые стойкие выдержали и дошли до конца. Теперь их ждала покаянная хода и, по заверениям даже самого занюханного святоши, несомненная индульгенция.

Поскольку я ни в какие индульгенции не верил и пришёл сюда не за этим, с самого утра был собран и внимателен. По плану, разработанному нами, первым делом необходимо было изучить территорию. Изучить пути отступления. Посмотреть, что из себя представляет то самое Чудо Астризии, и понять, как можно свалить отсюда к такой-то матери, желательно не привлекая внимания и не провоцируя погоню. Это потом мы планировали прочёсывать местность на предмет обнаружения иголки в стогу сена. Сначала надо было подготовиться.

Очередной марш-бросок со скоростью улитки колонна начала после скромного завтрака. Храмовникам кое-как удалось восстановить порядок и подравнять ряды. А затем, под подбадривающие крики восторженных святош, паломники двинулись навстречу местному чуду Света.

Главный храм церкви, построенный на тоннах костей и океанах крови, я оценил. Едва солнце выбралось из-за горизонта, перед глазами показалось во истину фантастическое зрелище.

Далеко-далеко по правую руку от главного тракта возвышалась длинная горная гряда. Горы выстраивались словно лестница к небу — от самой низкой до самой высокой, пик которой пропадал за облаками. Там, возле этих гор, даже с такого расстояния можно было рассмотреть очередной человеческий муравейник. Движение, строительство чудовищного масштаба, гигантские глыбы, на наших глазах падающие вниз. Там, как сообщил Сималион, находились золотоносные шахты, о которых я так много слышал и на которые опиралось благополучие церкви.

Но куда больше меня впечатлило то, что находилось прямо перед глазами.

Правильной пирамидальной формы холм возвышался над длинной плоской равниной. Цветущая равнина, сплошь покрытая зелёной травой, походила на муравейник не меньше, чем далёкие шахты. Но куда более фантастичнее обстояли дела на самом холме. Его будто обтесали миллионы рабочих рук. Проложили дорогу, спирально опоясывающую холм. Эта дорога извивалась от подножия холма до самой вершины. И там, на этой вершине, возвышалось просто невероятное сооружение — самый настоящий храм. Выстроенный то ли из мрамора, то ли из камня, покрытого известью, он начинался с площадки размером с футбольное поле, которая упиралась в длинные ряды ступеней. Затем шли толстенные колонны, вероятно с трудом справлявшиеся с весом, который на них обрушивался. Ибо финальной чертой этого сооружения являлся сложенный из камня знакомый символ. Бесполый символ человека, протягивавшего умоляющие руки к небесам. И руки эти протягивались так высоко, что, возможно, доставали до небес.

Ничего подобного я никогда не видел. Куда там Эйфелевой башне и пирамидам в Гизе, которые я видел своими глазами. Куда там колоссу Родосскому, часть времени на изучение подлинности которого я потратил в юные годы. Ничего не могло сравниться с этим монструозным памятником самолюбования местной церкви.

— Даже боюсь представить, сколько жизней Эоанит и Эвенет положили ради удовлетворения собственного величия, — пробормотал я себе под нос.

Но меня никто не слушал. Ни Сималион, ни Иберик, ни, тем более, Феилин, здесь никогда не были. Они изучали фантастическое зрелище выпученными глазами. На них главная достопримечательность Астризии произвела впечатление ещё более сильное, чем на меня.

Поэтому, когда мы шли по тракту, а холм и храм на его вершине увеличивались на глазах, восхищённо присвистывали не только они. Но и подавляющее большинство паломников. Те как будто забыли об усталости. Как будто забыли о голоде и смертях, свидетелями которых они стали. Наконец-то они достигли пункта назначения. И теперь, с улыбками на устах, мечтали лишь одном — о прощении.

Равнина перед храмом и самый нижний ярус кишели людьми. Я бы не сказал, что появление "Чуда Астризии" и золотоносных шахт в отдалении способствовало зарождению нового города. Скорее это был временный лагерь. Огромный, густонаселённый временный лагерь. Жизнь в нём кипела и бурлила. Что, в принципе, неудивительно: на содержание храма и шахт требовались десятки тысяч рабочих рук. И теперь к этим рукам было готово добавиться новое пополнение.

Моё слегка восторженное настроение улетучилось, когда мы подходили ближе. По правую руку горы стали более различимы и я без всяких подзорных труб рассмотрел сотни прорытых ходов. Сотни штолен, возле которых ежеминутно что-то происходило: то руду выгружали, то вагонетка прибывала, то грязные и уставшие работники выходили вдохнуть свежего воздуха.