Тафгай 2

Глава 20

Вечером в номере гостиницы «Юность», в который мы заселились ещё днём с Борей Александровым, разговор о неправильном поведении юниора на игре не состоялся. Я хотел, конечно, юному гению прорыва, как выразился после битвы с «Динамо» Всеволод Боров, открутить одно ухо, и для этого ждал подходящего момента и настроения. Но вовремя в номер постучал Коноваленко.

— Иван, — сказал разодетый по последней московской моде Виктор Сергеевич, — одевайся, помощь твоя нужна. Съездим сейчас на полчасика, поговорим в одно место.

— Если разговор на полчасика в одном месте, то чего ты так вырядился? Пиджачок импортный, брючки маде ин ненаши, — я встал с кровати, где отлёживался после ужина, и расправил плечи. — На такие разговоры нужно напяливать что похуже.

— И я с вами, — подскочил Александров.

— Не, не, не, — покачал я головой. — Детям пора спать, завтра выходной, готовься, сходим с тобой в зоопарк, в детский мир, куплю тебе железную дорогу. Будешь запускать по ней поезд и нервы успокаивать.

«И к мавзолею Ленина на Красную площадь», — добавил голос в голове.

— И в ЦУМ, мне костюм новый нужен, — закапризничал «Малыш».

— Хоть в ГУМ, — согласился я. — Так чего напяливать? — Спросил я уже у вратаря Коноваленко.

Виктор Сергеевич вошёл в наш скромненький двухместный номер, открыл шкаф и с лицом полного омерзения посмотрел на то, что висело на вешалках внутри.

— Сергеич, не у себя дома, костюм мой не нравится? — Хмыкнул я. — Тогда внизу в паркете носки не стиранные, нюхни, бодрит.

— ГШФ, — недовольно пророкотал Коноваленко, вынув из шкафа единственный мой костюм. — Горьковская швейная фабрика № 4. Надевай, пока сойдет и так.

— Вещизм, зацикленность на материальной стороне бытия — не лучшая черта советского хоккеиста, — Сказал я, скидывая с себя синий спортивный костюм, чтобы облачиться в неказистое изделие отечественной лёгкой промышленности, которое лично меня нисколько не смущало. * * *

Смутные догадки того, куда мы едем с вратарём, стали возникать тогда, когда московское такси стало притормаживать на Кремлёвской набережной около самой крупной гостиницы в Мире. По крайней мере, в 1970 году именно «Россия» была занесена в Книгу рекордов Гиннеса, а не какой-то иной отель.

— Колись Сергеич, куда ведёшь? — Я легонько толкнул компаньона-заговорщика в плечо. — Если по девочкам, то кто обещал помнить клятву верности жене?

— Ну, ты Тафагай и балаболка! — Обиделся Коноваленко, когда мы вылезли из такси и двинули на крыльцо гостиницы. — По девочкам, б…ь. Познакомить тебя кое с кем хочу. Потерпеть минуту не можешь.

В вестибюле на первом этаже, где мы сдали верхнюю одежду сразу, что мне не понравилось, было непривычно накурено. Смолили здесь, не стесняясь общественного порицания, все, и мужики в хороших костюмах, и женщины в хороших платьях, юбках, блузках и жакетах. А судя по доносящимся звукам музыки живого музыкального оркестра со второго этажа, ресторан «Россия» находился именно там.

— Напоминаю товарищи, ресторан работает до 23-ёх часов, — сказал строгий вахтёр, с неприязнью посмотрев на мой горьковский серый в елочку выходной костюм.

— А если здесь гуляет дипломат из дружественной капиталистической страны, где ночные заведения работают как им и полагается до утра? Что тогда, Дядя? — Спросил я наглого работника гостиницы. — Не боитесь нарваться на дипломатический конфликт и уронить высокую честь советской индустрии развлечений? Или вам на честь страны начхать?

— Не хулиганьте, — уже менее нагло ответил вахтёр.

— Ой, довыёживаешься ты дядя, — я погрозил неприятному мужику пальцем. — Пан Коновалевски показывайте, где вам тут ещё не понравилось! Сегодня работаете до 23-ёх 30-ти, и это не я придумал, а там, — я кивнул в сторону Кремля, который ещё в 14-ом веке воткнул здесь по соседству Иван Калита.

И я с Коноваленко исполненный королевским достоинством, пока вахтёр скрипел извилинами, соображая, а вдруг на самом деле что-то подкрутили с расписание работы ресторана, проследовал по бетонным ступень наверх.

— Довыёживаешься ты, Тафгаев, когда-нибудь, — пробубнил Сергеич, еле сдерживая смех.

Первое, что бросилось в глаза внутри увеселительного заведения — это высокие колоны, которые были покрыты каким-то позолоченным материалом. Толпа народу, дойдя до кондиции, в центре ресторан около невысокой двухступенчатой сцены уже бодро отплясывала. А музыканты в синих концертных костюмах с бабочками лабали задорный мотив шлягера номер один этого 1971 года «Увезу тебя я в тундру», который первым исполнил дуэт Льва Полосина и Бориса Кузнецова:

Увезу тебя я в тундру, и тогда поймешь ты вдруг,

Почему к себе так манит и зовет полярный круг.

Ничего, что здесь метели, не беда, что холода,

Если ты полюбишь север, не разлюбишь никогда…

— Вот знакомься, — Виктор Коноваленко провел меня к столику у стены за лестницей, ведущей на балкон, где тоже сейчас отдыхал народ.

— Знакомы уже, — прокашлялся я, так как на меня смотрело три пары примелькавшихся глаз, Мальцева, Васильева и Харламова. Правда, если быть точнее, две с половиной пары, так как Валерий Васильев левым глазом смотреть не мог из-за хорошего сочного синяка.

— Садись, поговорим, — отодвинул один стул Саша Мальцев.

— Давай Малец ему врежем и разговаривать не надо будет, — предложил зло поглядывающий на меня одноглазый Валерий Васильев.

— Если вы сейчас хотя бы рыпнитесь, — я сжал кулаки, — то я вашими костюмчиками заграничными весь пол здесь оботру. А тебе Васёк второй глаз закрою.

Васильев цокнул языком и отхлебнул из фужера советскую газированную полусладкую шипучку.

— И мне плесни «пшика», — подставил пустой фужер Саша Мальцев.

— Не надо ссориться, мужики, не на льду, — улыбнулся Валерий Харламов. — Присаживайся Тафгай, выпьем шампанского.

Жуткое «Советское шампанское», которое я и в прошлой жизни в будущем терпеть не мог, не полезло в меня и в этом времени. И я, под усмешки хоккеистов, налёг на отварную рыбу, запивая её минералкой, а Коноваленко же медленно потягивал один единственный бокал с советской алкогольной газировкой. Сначала, после символического примирения, мы принялись обсуждать все последние хоккейные новости. Харламов рассказал, что у Тарасова после игры с нами появилось новое упражнение — «бей Тафгая», а Владику Третьяку он сейчас просто продохнуть не даёт. Мальцев тоже пожаловался, что из-за меня, нехорошего, ему главный тренер за концовку игры сильно напихал, а потом побежал звонить председателю КГБ СССР Юрию Андропову, так что мне больше одного сезона в Горьком отыграть не дадут.

— Ты чего батя молчишь? — Васильев приобнял нашего легендарного вратаря. — У тебя можно сказать вторая молодость открылась, — хохотнул он. — Как ты сегодня в конце в одиночку отбился? Давно такого не видел.

— А я сейчас скажу, — пророкотал низким бархатистым голосом Виктор. — Я уже несколько дней всё хожу, всё думаю.

— Чего тут думать, наливай да пей, — заулыбался Саша Мальцев, который в компании был заводилой и неформальным лидером.

— А не можешь, воздержись, — добавил Валера Харламов и ребята захохотал.

— Вот я чего думаю, — как будто на что-то решился наш ветеран. — Вы слышали, что в сентябре следующего 72-го года наша сборная будет играть серию с канадскими профессионалами?

— С настоящими? — Еле сдерживая гогот, уточнил Мальцев.

— И сборную повезёт играть за океан Сева Бобров, — продолжил, игнорируя смешки Коноваленко.

— Тараса с Аркашей снимут что ли? — Оживился, криво усмехнувшись, Васильев.

— Да, на чемпионате мира в Праге, команду уже будет тренировать Бобров и Пучков, — кивнул голкипер. — А меня ни на Олимпиаду, ни на чемпионат, ни на суперсерию не возьмут. Мне же всего тридцать три, и я своё место в сборной никому не уступлю. Я ещё семь лет спокойно могу в рамке стоять, а может и больше. Шлем у меня новый, щитки новые, защиту на тело скоро новую сделают, технику игры новую осваиваю. И с этим делом я завязал, потому что долго играть хочу. — Коноваленко ткнул в фужер с шампанским и демонстративно отодвинул его от себя.

— Сергеич, с чего ты взял, что с профессионалами играть будем? — Харламов единственный из компании кто серьезно заинтересовался этой темой.

— Вон у него спросите, — вратарь кивнул в мою сторону.

«Вавилонская башня, всемирный потоп и тридцать недобитых спартанцев! Что ж ты Сергеич творишь! — пронеслось в голове. — Ладно, всё равно ничему не поверят, молодые ещё, зелёные».

Компания легенд советского спорта разом уставилась на меня. Я сначала глотнул минералочки и выразительно прокашлялся, как лектор, которому своя эта лекция осточертела.

— Могу, как легендарный Нострадамус предсказать историю развития отечественного хоккея до 1984 года, — я ещё раз задумался говорить или не говорить, но решился ничего не утаивать. — В том году в декабре состоится прощальный хоккейный матч СССР против сборной Европы, и на нём проводят на пенсию тебя, Мальцев, тебя, Васильев, и ещё Владика Третьяка.

— А меня? — Подпрыгнул на стуле Харламов.

— Тебе что, на пенсию в тридцать пять захотелось? — Засмеялся Мальцев. — Ерунда. Будущего никто знать не может.

— Мне тогда будет уже тридцать шесть, — как будто почувствовав что-то нехорошее, пробормотал Валерий Харламов. — Может, я в Испанию уеду доигрывать? А, Иван?

«Сука! Вот что я должен ответить человеку, который после того, как Виктор Васильевич Тихонов не возьмёт его на Кубок Канады в 1981 году, погибнет вместе с женой в жуткой автомобильной аварии?»

— Будущее, Валера, может ещё и измениться. Это я тебе гарантирую, — я грустно улыбнулся. — Знаете, мужики, какое у меня есть предложение? Выигрываем Кубок Канады в 81 году и все одновременно здесь в СССР вешаем коньки на гвоздь и едем доигрывать в Испанию. К тому времени уже разрешат в Кремле на старость лет там, за бугром, немного валюты хоккеистам подзарабатывать.

— Какой кубок выигрываем? Канады? — Вдруг переспросил Васильев, который на том памятном турнире станет капитаном сборной.

— Да, — я почесал затылок. — Организуют такое соревнование по инициативе НХЛ для всех сильнейших игроков планеты в 1976 году. Кстати, обязательно нужно будет первый розыгрыш забрать себе, а Канада перетопчется. Так на чём я остановился?

— На 81-ом году, — поёрзал на месте от нетерпения Харламов.

— Едем доигрывать в Испанию, — я стал загибать пальцы. — Принимаем испанское подданство, далее со сборной Испании пробиваемся на Олимпийские игры 1984 года в Сараево. Есть такой городок в Югославии. И в финальном турнире завоёвываем призовое место. Вот это и будет настоящий прощальный матч для всех для нас.

Что я в этот момент прочитал на лицах ребят? Мальцев — усмешка и недоверие, Харламов — хоть сейчас готов в Испанию, Васильев — по одному целому глазу не разобрать.

— А меня старика вы тоже с собой берёте? — Вдруг невесело спросил Коноваленко. — Мне в 84-ом году будет, — задумался он. — Больше сорока пяти лет.

— Сергеич, — я хлопнул его по плечу, — запомни. В сорок пять — вратарь ягодка опять!

И вся компания согнулась «в три погибели» от смеха. Даже Валера Васильев одним глазом прослезился.