Советник

Глава 22

Верховный

Небо спало вторую ночь кряду и, верно, это был хороший знак. Можно было бы счесть хорошим знаком, когда бы не ощущение грядущей беды, которое ныне не отпускало Верховного даже ночью.

А может, не в ощущении было дело, но в старости?

В слабости его?

Он уже давно должен был уйти, а вместо этого, облачившись в ритуальные одежды, вновь поднялся на вершину пирамиды, той, где однажды умер. Но боги не приняли жертвы. И… значило ли это, что Верховный нужен им на земле?

А если так, то для чего?

Боги молчали.

Ночь снова дохнула прохладой. И рабы, помогавшие подняться, ибо ныне сам бы он не справился, поспешно отступили.

- Господин, - человек, который уже был на вершине, поспешил согнуть спину, но в поклоне его не было и тени раболепия. – Что-то случилось? Я не справился?

- Нет, - Верховный поморщился, все-таки имя этого человека напрочь вылетело из головы. – Ты хорошо справляешься. Мне говорят, что люди не испытывают лишних мучений. Что рука твоя легка, а сердца ложатся на камень живыми.

Он был невысок и крепок. И походил скорее на землепашца, нежели на жреца.

А еще его привел Нинус.

Нинус, исчезнувший где-то там, за границей. Нинус, ушедший искать ту, в чьих жилах течет благословенная кровь. Нинус, которому Верховный доверял, пусть и не безоглядно, но больше, чем кому бы то ни было.

В глазах жреца читался вопрос.

- Боги позвали, - мягко ответил Верховный и голову поднял. – Небо ныне спокойно… и хорошо тут. Холодно только.

- Скоро осень, - жрец разогнулся. – Наверху близость её особенно чувствуется.

Сколько до нее?

Не так долго.

Осень приходит с севера. Сперва ледяным ветром, от которого немеют пальцы, и лишь горячая кровь утренней жертвы как-то спасает. После ледком на камне. Сбивать его тут, наверху, некому. И порой жертвенная площадка становится невыносимо скользкой.

И когда уже люди смиряются, осень убирает холод и выпускает дожди. Дожди Верховный всегда ненавидел. Такие вот затяжные, занудные, рождающие сырость, от которой не избавиться ни там, внизу, ни уж тем паче здесь.

Но впервые, пожалуй, Верховный ждал приближения осени со страхом.

- Сегодня трое, - жрец палочкой перемешивал краску в пиале. – Но скоро Большой пир мертвых. Люди напуганы. Говорят о многих бедах.

- Что именно говорят?

Жрец не спешил с ответом, явно обдумывая слова. Его речь и вовсе отличалась скупостью, но, пожалуй, это Верховному нравилось.

- Говорят… говорят, что море порождает чудовищ, а утроба его стала мертва, и потому цены на рыбу поднялись втрое. И это лишь начало. Говорят, что на юге земля иссохла, а местами стала пеплом, пусть бы и удобряли её щедро. Но зерно, в нее брошенное, она не вернула. И потому зерно будет дорогим.

Голод.

Он еще не начался. И люди верят, что не начнется, ведь кроме юга, есть еще и восток, земли которого жирны, и запад с его равнинами и стадами скота.

- Говорят, что маги отравили землю и море, ибо сила их, суть их, противна миру, - он взял ступку и принялся растирать синие камни, действуя спокойно и сосредоточенно. – Что люди забыли богов…

- Так и есть, - Верховный повернулся к богам, изваяния которых скрывались в ночном сумраке. Но небо посветлело.

И осталось недолго.

А жертвы где?

- Скоро, - жрец осторожно ссыпал растертый порошок в почти готовую мазь. – Я слышу, как они поднимаются.

Он осторожно добавил масла, размешав все тонкой длинной палочкой.

А на вершине появились новые люди. Пара младших жрецов с обритыми головами. И те, кого они сопровождали. Трое. Одурманены? Похоже на то. Слишком уж покорны.

Слишком спокойны.

Верховный поморщился. Не то, чтобы ему доставляли удовольствие муки жертв или страх их, но эти, безучастные ко всему происходящему, разве годны они на то, чтобы напоить силой своей солнце?

И главное, когда все переменилось?

- Опоили? – Верховный смотрел, как могучего бородоча укладывают на алтарь. Он улыбается. Смотрит в светлеющее небо и улыбается.

Безумной улыбкой.

Такой же ненастоящей, как… боги?

- Приказ.

- Чей?

- Охтли, - жрец – как все-таки его имя? – произнес это имя с явным отвращением.

Охтли…

Охтли из высокого рода Цапли. Младший сын, который открыл в себе желание пойти иной дорогой, нежели его братья. Охтли… умен.

Услужлив.

Себе на уме. Как и многие, кроме. Очень многие.

- Весьма надеется скоро занять ваше место, - жрец взялся за кисть. Узоры на лицо и грудь человека он наносил с той же спокойной сосредоточенностью, с которой делал священную мазь. – Нинус отбыл…

Осторожный взгляд.

И вопрос в нем. Хорошо спрятанный вопрос.

- Боюсь, - Верховный развел руками. – Я сам не ведаю, когда он вернется.

И вернется ли вовсе.

Кивок.

- Охтли сказал то же.

- Что еще?

- Что вы ныне слишком заняты, чтобы отвлекать вас от дел высоких. Ибо от вас ныне зависит благополучие всей Империи.

Охтли умел говорить.

Красиво.

Убедительно.

Его хотелось слушать. И ему хотелось верить.

- Радостно слышать, что кто-то беспокоится обо мне.

А разве сам Верховный не был таков? Пусть даже не стояло за ним великого рода, готового помочь сыну своему в нелегком деле служения богам.

В любом нелегком деле.

Зависть кольнула сердце. И Верховный покачал головой.

Нет, он не был таким… или был? Находился рядом со стариком, слишком слабым, чтобы самому встать с постели. Было? И тело его тщедушное иссохшее омывал, отогнавши рабов? И помогал подняться на пирамиду. А после уже и сам… облеченный доверием.

Он ли не читал бумаг, тех, которые не предназначены для глаз чужих?

Не писал ответ, сперва под диктовку, а после сам… всецело сам.

Вернулось?

Но Верховный еще не настолько ослабел.

- Что еще? – он протянул руку, и жрец вложил в нее пиалу с мазью. Небо медленно светлело, слишком медленно, будто позволяя поговорить.

- Охтли выбирает жертвы. И число, и… он велел проявить милосердие. Теперь им подносят маковое молоко. Хотя скорее уж не из милосердия, а потому как младших жрецов стало меньше.

Любопытная новость.

А главное не отпускает ощущение, что увлекшись спасением Империи, Верховный упустил что-то весьма важное.

- И рабов тоже. Такими их проще сопровождать, - жрец провел пальцем по лбу. И с поклоном протянул клинок. А где-то далеко, на краю города, взвыли трубы, возвещая начало нового дня. Стало быть, первый луч солнца пронзил облака.

Клинок лег в руки привычно.

- Он хотя бы раз был здесь?

- Был, - жрец отставил пиалу и кисть отложил. – Не так давно. Смотрел.

- И?

Острие двинулось по груди, следуя по синим линиям узора, и капли крови, вспухая одна за другой, мешались с краской. Пленник дернулся и в глазах его появилась тень понимания.

- Ушел он быстро. Мне сказали, что он доволен. И что я могу быть уверен в своем будущем. Если правильно распоряжусь настоящим.

Нож ушел в плоть.

И пленник только слегка дернулся, из сомкнутых губ его донесся слабый стон. А вот сердце оказалось крупным и упрямым, оно все не давалось в руку, ибо вторая так и не вернула прежней подвижности.

- Позволите? – спросил жрец.

И Верховный отступил.

Знак ли это того, что время его иссякло? Что ему следует сложить золотые одежды, что… уступить. Другим. Кому? Охтли?

Нинус… Нинус был нужен. Отчаянно.

Сердце все-таки еще билось. И легло на блюдо, которое жрец с поклоном поставил перед Тлалоком, прошептав что-то. Различить слов не удалось.

А вот тело с алтаря он стягивал сам.

- Где… - Верховный огляделся, убеждаясь, что на площадке нет никого, кроме них со жрецом.

- Рабы нужны в других местах. А с этими я и сам справлюсь, - жрец подтолкнул второго. Этот был тщедушен и тянуло от него болезнью.

Как вовсе…

- Охтли… вернее те, кто признали его власть над собой, сами выбирают жертв. Рабы ныне весьма дороги.

А потому на вершину пирамиды попадают те, кто ослаб.

Или стал негоден. Неудобен.

Сердце закололо. Как… как вовсе подобное пришло в голову? И гнев, разрастаясь внутри огненным шаром, заполонял все тело. Лицо озарило солнечным светом.

Знак?

Или… или он все-таки слишком человек. Слабый. Неуверенный. Вот и ищет знаки в обыденных явлениях, желая убедиться, что верно понял волю Богов.

- Как тебя зовут? – поинтересовался Верховный у жреца, который стянул второе тело. – Прости… и не держи обиды. Я стар. И память подводит.

- Мекатл, - жрец спокойно вытащил третье сердце, которому нашлось место на блюде. А потом, собрав кровь, протянул Верховному чашу. – Имя не важно. Главное, что я там, где нужен.

Его взгляд был прям, а губы сжаты. И в том упрямстве виделся отголосок позабытой веры.

- Хорошо, - Верховный коснулся крови пальцами, а после провел по губам. – Волей богов мы все там, где нужны.

Небо расцветало огнем стремительно, словно и вправду напоенное этой вот жертвенной кровью.

- Помоги мне спуститься, - Верховный подошел к каменному истукану.

Надо же…

Не то, чтобы что-то переменилось, но камень блестел. Пыль вытерли? Или вымыли? Мох… когда-то, когда он был моложе, Верховный сам счищал его с божественных тел. Но давно уже не прикасался к скребку. Имелись дела куда более важные, чем этот вот мох. И он разросся за годы. А теперь исчез. Позолота же, пусть поблекшая, уже не казалось жалкою.

- Ты? – Верховный начертил знак поверх иного, возникшего… когда? На заре времен? Когда первый человек кровью подписал великий договор.

- Мне показалось, что так будет лучше, - Мекатл склонил голову. – Простите, если я сделал что-то…

- Все правильно. Спасибо. Давно следовало бы, но… - смешно оправдываться перед младшим, но Верховный чувствовал, что должен сказать это. – Так и вправду лучше. Позолоту надо бы восстановить.

- Охтли сказал, что этих богов все одно никто не видит.

А стало быть, позолота им не нужна.

Верно.

Может, и вправду не нужна? Кровь стремительно высыхала на камне. Быстро. Слишком уж быстро.

И Верховный поспешил, гонимый страшной мыслью, что её, этой крови, не хватит на всех. Богов ведь так много, а крови – всего-то одна миска. И та обыкновенная, глиняная.

Куда подевалась прежняя из серебра, он спрашивать не стал.

Ответ был ясен.

- Вот так, - Верховный отступил. – А теперь… и вправду помоги мне спуститься.

- Я могу…

- Нет, обойдусь без рабов.

- Мне и не нужны. Я сам справлюсь.

Мекатл и вправду с легкостью подхватил его на руки. И собственное тело отозвалось ноющей болью, напоминая, сколь слаб и никчемен человек.

Когда Верховный успел состариться?

Когда ослаб?

Ведь все время он чувствовал себя бодрым, полным сил, будто… будто боги явили милость вечной жизни. А теперь она вдруг показалась не милостью, но проклятьем.

Кому и вправду нужна вечная жизнь?

Уже внизу Мекатл, осторожно поставив Верховного на ноги, сам накинул на плечи его меховое покрывало. Рабы держались в стороне, поглядывая на жреца со страхом.

- Погоди, - Верховный удержал его за руку. – Проводи. К… идем.

Проще показать, чем сказать.

Серая. Все-таки она серая. И цвет-то неровный, какой-то такой, грязноватый. Сквозь эту серость пробиваются темные пятна мха, что обжил основание пирамиды.