Ржавое золото

Глава 16

* * *

Остаток ночи, действительно, провели в пути, но двигались к определенной цели. Белокурая ведьмочка (в миру ее звали Виолой) заявила, что неподалеку, в Оленьей долине, расположен охотничий домик ее отца, вполне подходящий для отдыха. Отдых требовался всем, а Контанелю было совершенно необходимо серьезное лечение — после приступа чихания он вообще впал в забытье.

Виола предложила вызвать Белую Карету, но де Спеле хмуро покачал головой:

— Живую душу в призрачной карете не увезешь. Разве что с ее согласия, да и то…

— Но у бедняжки душа и так едва в теле держится! — вмешалась Матильда. — Не трогайте вы его уже!

Пришлось де Спеле вновь взять Контика на руки. Правда, по прибытии на место им занялась Матильда. И утром виконт проснулся, выпил лекарство, хотя от еды отказался и был очень слаб.

Де Спеле, буркнув, что пойдет на охоту, исчез. Виола уселась у окна за вышивание, а Матильда слонялась по комнате, раздумывая, куда бы пристроить самосогревающий плащ призрака — еще пожара наделает! Озноб у Контанеля сменился жаром, ему теперь требовался холодный компресс. Наконец, Тильда накинула плащ себе на плечи — уж там беды не натворит.

Контанель подозвал Матильду и попросил посидеть рядом.

— Заскучал? — понимающе улыбнулась та. — Конечно, скучно вот так днем в постели валяться. Ничего, скоро на солнышко выйдешь, по травке погуляешь, коня оседлаем — и помчишься, как ветер!

Хотя голова Контанеля болела и кружилась, но еще соображала и отметила преувеличенную бодрость утешений. Контанель с досадой поморщился и спросил:

— Тильда, расскажи, как там… ну, где ты была?

— А где я была? С вами повсюду, — простодушно ответила да.

— Нет… там, когда с Арзаудом, — уточнил Танельок.

— А-а… Да, ничего, — отмахнулась Матильда.

— Очень страшно?

— Нет, только грязи много. Но думаю, что наша ледяная девка наведет им во дворце порядок.

— Это во дворце, а там… где все остальные, грешники. Там как?

— Я там не была. Это вон у нее спрашивай, — кивнула Матильда на Виолу.

Красавица помрачнела:

— Нас в ад не пускают. Живыми. А потом… Сами знаете.

«Э, милочка, а ты не так проста! — подумала Матильда. — При жизни весело на метле гонять да голышом плясать. А душою своею расплатиться придется! Не зря ты к нам липнешь. Контик, он мальчишечка хороший, да ты и о себе не забываешь. На Рене надеешься, что он твою душу выручит. Ну что же, нам это на руку!»

И, обернувшись к Контанелю, Матильда весело спросила:

— И что это наш мальчонка о всякой гадости заговорил? Приболел чуток и уже приуныл.

— Я думаю, Тильда, что попаду в ад, — прошептал Контанель испуганно.

— Это еще почему? — возмутилась Матильда.

— Я не могу исповедаться и получить отпущение грехов. Я вас всех, и Цепь, и Старейшего, на исповеди выдам. Значит, я должен умереть не раскаявшимся, и душу мою бросят в ад. Я больше не увижу звезд…

— Ну, пока ты помрешь, и Старейший, и Рене все дела закончат. Потом исповедуйся, сколько влезет, хоть каждый день, пока от тебя все священники удирать не начнут! — Матильда бодро шутила, но ее томило нехорошее предчувствие: за сутки Контанель изменился и весьма зловеще. Бледнее господина призрака, глаза ввалились, нос заострился, ноздри и уши просто прозрачные, губы потрескались. Дышит часто, отрывисто, кашель появился сухой, грудь раздирающий. Но до сих пор паренек держался, бодрился, а сейчас… Новым, острым чувством, Матильда ощутила безнадежность, исходящую от него, покорность и грусть. Спокойную, чуть снисходительную, ко всему миру. Отгороженность, отрешенность от всех. «Они — и я». У «них» и у «меня» — разные дороги. Я — уже одинок, Я ухожу, ухожу в вечный мрак».

Матильда с тревогой вглядывалась в задремавшего Контанеля, но лишь у того задрожали ресницы, поспешно состроила бодрую улыбку. Контанель ответил бледной усмешкой и серьезно заявил:

— Тильда, господин призрак прав — я просто хиляк. Не гожусь для вас.

— Да, что ты, малыш! Справишься. Вот немножечко полежишь, выздоровеешь… — Тильда ласково погладила пылающий лоб виконта.

— Нет, я никогда не выздоровею. Я знаю… — зашептал доверительно: — Сегодня, вот сейчас, она приходила.

— Кто еще? — оглянулась Матильда. — Сюда никто не посмеет…

— Погибель моя приходила. Во сне. Страшная-страшная. Смеялась. «Скоро уже, скоро!» — вот так говорила. — Контанель от жалости к себе всхлипнул и наморщил лоб, припоминая: — Знаешь, а я ее уже где-то видел…

— Где? — подошла Виола.

— Не помню, но видел.

— Да, где ты мог эту дрянь видеть? Вроде бы мы ни с кем таким не водимся. Все порядочные, — возразила Матильда. — И они теперь у Рене не пикнут. В трактире нашем были все местные. И я сейчас всю нечисть чую. Вон девоньку нашу…

— На шабаше! — прервала ее девонька. — Там собирались все погубительницы. Погодите-ка… — И исчезла.

Возникла она в домике Дебдороя, воспользовавшись экстренным переносом по праву фрейлины его двора. Дебдорой отдыхал: развалился на небезызвестном нам ложе и блаженствовал, а его супруга почесывая ему за ушами.

— Ты почему без вызова? — щелкнул зубами демон.

Но ведьмочка настырно завизжала:

— Ты играешь с погибелью! Господин де Спеле в ярости!

— Что? Что случилось? — вскочил Дебдорой.

— Он скоро явится сюда! И тогда… Сам знаешь. К Арзауду только Матильда явилась, а где теперь Арзауд? Ты не выполнил условия.

— Я выполняю все условия! Что до Матильды, то я посылал по ее душу, это мое право. Но ее убил подданный Арзауда.

— Дело не в Матильде. Контанель! Твоя тварь посмела его тронуть, губит его!

— Кто? Кто посмел?

— Не знаю. Но ее видел Контанель на шабаше.

— Так… Я сейчас соберу всех. Пусть он опознает.

— Контанель не может прибыть. Он болен, не встает с постели. Пусть явятся к нему.

— Хорошо. Я сам их притащу. — Дебдорой воинственно встопорщил вибриссы. — Где вы?

— В Оленьей долине, в моем охотничьем домике. * * *

В дверь постучали. Матильда отворила — это прибыла Виола, а за нею… огромная голова летучей мыши нетерпеливо перебирала паучьими лапами. Одна из лап держала вместительный дорожный мешок.

— Госпожа Матильда де Спеле, прошу прощения, но мне только что доложили… — заискивающе начал Дебдорой. — Господин де Спеле в ярости… Я понимаю, но поймите и вы… Да, я виноват, не проследил… Но я приму все меры…

— Сейчас опознавать будем, — пояснила Виола. — Контанель, ты посмотришь и узнаешь эту страшную, хорошо?

— Да-да, приму все меры, — заверил Дебдорой, протиснулся в дверь, встал посреди комнаты, извлек из мешка какой-то комок и бросил на пол. Возникла щуплая желтокожая старушонка.

— Малярия трехдневная, — поклонилась она.

— Нет, не она.

Малярию отправили назад.

— Горячка родильная, — отдувалась распухшая женщина.

Контанель фыркнул, смущенный Дебдорой вернул даму в мешок и достал следующую.

— Подагра, — это была недовольна, ее оторвали от настоятеля монастыря, который баловался редкими винами и паштетами.

— Рано ему еще подагрой обзаводиться, — Дебдорой извлек следующую хворь. — A этой — поздно, — отправил на место родимчик.

Далее был представлен целый ряд аденовирусных господ и гриппов. И говорящий с иностранным акцентом, изъязвленный, облезлый господин люэс, и синемордая апоплексия, и черная оспа, и краснуха, корь, скарлатина, дифтерия, собачья лихорадка, и сенная лихорадка, и водяная лихорадка, и болотная. И чесотка, фурункулез, и проказа, три разновидности гепатитов, и заразное безумие, и цинга… Щелкало зубами и пускало слюни беспощадное бешенство, столбенел столбняк… Словом, почитайте лучшие медицинские энциклопедии, около одной сотой всех человеческих хворей подчинялось Дебдорою, и он их продемонстрировал виконту де Эй. Несчастный виконт сначала пугался при виде этих бедствий, но вскоре устал и лишь вяло ронял: «Нет». Дебдорой все энергичнее шарил в мешке, разыскивая еще не представленных, и наконец, при виде бледной, истощенной, покашливающей и личности Контанель воскликнул: «Она!»

Это была бледная гнилица. Что, не знаете? И это неудивительно, ибо Дебдорой с воплем: «Ах, ты!» — вцепился лапой в ее шею.

— Задушу!

— Погоди, погоди… Пригожусь еще, — хрипела гнилица. — Я же смерть лютая, хворь неизлечимая!

— Сгинь, проклятая! — когти еще трех паучьих лап рвали хворь. — Из-за тебя, служанка неверная!.. Своевольничать мне?!

Летели и таяли клочья одеяния и тела, и через минуту от бледной гнилицы следа не осталось. Заодно сгинули все мириады ее порождений, что грызли и отравляли своими ядами тело виконта. А в мешке жалобно выли — а ну, как и до них доберется!

— Все видели этого юношу? Только посмейте к нему подойти! Я вас… — тряхнул мешком Дебдорой.

— Я не видел, я! — заорал кто-то. — Позволь взглянуть. — Из горловины высунулась покрытая гнойными язвами и бурыми струпьями рожа, поморгала опухшими веками, прошамкала: — Мое почтение! — и скрылась.

— Вот так, — подвел итог Дебдорой, успокаиваясь. — У нас круто. Мы — честные. Так и передай господину де Спеле. — И небрежно поинтересовался: — А как, кстати, у него дела?

— Дела? — прищурилась Матильда. — А вы сами у него спросите. Сейчас он с охоты вернется, Вот и поговорите.

— Благодарю, благодарю, но я тороплюсь. У меня важное свидание. Тоже знаете ли, дела… А вам, уважаемый виконт, за беспокойство… не побрезгуйте. — И положил на одеяло тугой и тяжелый мешочек.

— Черепки, наверное? — хмыкнула Матильда. — Знаем ваше золото колдовское!

— Ни в коем случае! — взвизгнул демон. — Настоящее, не заговоренное. Один узурпатор расплатился. Так что вы уж… извините. — И исчез.

— Ой, кажется, легче… — Контанель глубоко вздохнул, неуверенно кашлянул и сел. — Да нет же, все действительно прошло! Я сейчас встану. Я совсем здоров! — отбросил перину, спрыгнул на пол, но пошатнулся и снова сел на кровать: — Слабый еще.

— Конечно, слабый, — подхватила Матильда. — Голодный потому что. Вот пока перекуси: ветчинка, паштетик, лепешека, яблочки, отвар, виноград. А потом Рене придет, поросенка принесет! * * *

Но господин де Спеле появился аж вечером и без добычи. Вернее, он принес не поросенка, а, так сказать, настоящую свинью. Он не зашел в домик, а вызвал Матильду, отвел ее к конюшне и, глядя в темнеющие небеса начал:

— Ты оказалась пророчицей, Тильда. Я не уберег Контанеля. Тильда подавила смех, ничего не ответила, только кивнула. — Я погубил его, он обречен. И телом, и душою. Я был у Гелиорга… второе звено цепи… он определил болезнь и сказал, что лекарства против нее нет, нет спасения. Не более трех суток жизни.

Это был ужасно… но только утром, а теперь Матильда грызла губу, с трудом сдерживая смех и вопль торжества.

— Ты молчишь… — по-своему истолковал де Спеле. — Действительно, о чем говорить? Мы потеряем драгоценное время, пока найдем замену человеческой душе Контанеля. Что до него, то ему я могу помочь лишь одним. Вот, — извлек из кармана флакон. — Это яд. Безболезненный, усыпляющий. Я превращу Контанеля в Срединного. И отпущу на волю, пусть живет, как человек. Старейший согласен, оставит его в покое. Контанель будет почти как человек, только болеть не будет, детей не оставит, если пожелает умереть — умрет. Ну, это я ему потом объясню. Можно было бы пригласить графа де Минюи, он превратил бы Контанеля в вампира, но это сложная судьба. — Взглянул на Матильду, на ее странно искаженное лицо. Ну, еще бы! Она едва сдерживалась! Но де Спеле понял ее мину, как очень для себя неодобрительную, и закончил решительно: — Я дам ему яд. Он безвкусный, я проверил.