Поединок. Выпуск 15

На площадке он осторожно прижал ее к себе, легкая, податливая, дыхание шоколадом пахнет, лицо вдруг серьезное, сосредоточенное стало. Она словно со стороны на себя смотрела, боясь неверное движение сделать, взглянуть как-нибудь не так, чересчур нежно или чересчур сердито, или притворно-равнодушно, или вообще никак. Нет, никак не смогла бы…

— Отец умер, когда я еще маленькая была, — заговорила Света. — Мама года три ни с кем не общалась, ни подруг, ни знакомых, работа, дом, работа, дом. Но молодая ведь еще, красивая, мужики на улице оборачиваются, пристают, оттаяла, отошла… Два года назад этого Валеру отыскала, влюбилась по уши, как дура, как девчонка, а он условие поставил, что если, мол, любит она его, то жить они должны без меня, новую семью создавать, своих детей рожать, а со мной встречаться раз в два месяца, и меня в интернат отдали, терпеть он меня не может, а потом у них ребенок родился, а Валерка выпивает, а мать его любит, а завтра они уезжают к нему на родину, в Рязань, всё к Москве ближе, он в Москву хочет. А у меня больше никого нет… Я спать хочу…

Ружин погладил ее по щеке, и она потерлась о ладонь ответно.

— А Алексей? — спросил Ружин.

— Алексей? — улыбнулась Света. — Это Алексей. С ним я не одна.

А Ружин все гладил ее щеку.

Колесов все, конечно, видел, хотя и делал вид, что с дружками разговаривает и на площадку совсем не смотрит. Ружин понял это по его лицу, по глазам, когда к столику подходил. А за столиком «панковый» сидел и еще один паренек, рослый, голова бритая, на темечке серп и молот нарисованы. «Панковый», ухмыляясь, ключи от машины протягивал:

— Спасибо, отец, все путем, тусовка довольна.

— Безмерно рад, — сказал Ружин. Он сел, покосился на Колесова. Тот сосредоточенно смотрел в пустой стакан из-под сока, пальцы облепили стакан плотно, белые от усилия, еще немного — и лопнет стакан, вопьются осколки в ладонь, кровь потечет, струйки тонкие, быстрые, яркие…

Нет, не лопнул. Отставил Колесов стакан, сказал, глаз не поднимая:

— Я послезавтра в армию ухожу. Сбор в восемь ноль-ноль.

— Ой! — вскрикнула Света и руку к шее поднесла, сжала ее пальцами.

— Мы вот с ребятами, — Колесов кивнул на «пайкового» и того, который с серпом и молотом на темечке, — в Афганистан попросились. Берут.

— Нет, — сказала Света. — Так не может быть.

— Надо было что-то делать. Понимаете? — сказал тот, у кого серп и молот на темечке. — Выйти на улицу с плакатом «Нет войне в Афганистане!»? Бесполезно. Тогда уж лучше там… Там. Если я буду хорошо воевать, может, все это быстрее кончится? А?

Колесов оторвал руку Светы от шеи с трудом, пальцы были как железные, а она тогда зажала ладонями уши.

— Читали про наших пленных в Пакистане? — «панковый» повернулся к Ружину. — Захватили склад боеприпасов и взорвали себя вместе со складом. Я на следующий день в военкомат пошел, у меня отсрочка была, я сказал, что не хочу отсрочки… Нас тогда двадцать восемь человек пришло…

— Я сейчас, — сказал Ружин, встал, пошел быстро в сторону бара, шагал напрямик, через площадку, его толкали, кто-то плюнул вслед, кто-то выругался. Уселся на табурет, облокотился на стойку, увидел себя в зеркале, зеркала внутрь каждой полки с бутылками были вправлены, стал рожи корчить и так, и эдак, то веселую, то плаксивую, то зверскую делал. Бармен шею вытянул, его разглядывая. Ружин попросил сок, выпил, еще попросил, еще выпил, закурил, пошел назад, опять его толкали и ругались в спину. Пришел, опустился на стул молча. Света все так и сидела, сжав уши ладонями. Колесов поднялся, потянул Свету за собой, она подчинилась. И Ружин поднялся, и ребята вслед. Ружин подал ребятам руку, побрел к выходу.

Он остановился возле своего дома, повернулся к Колесову и Свете, они сидели обнявшись, как два зайца на льдине. Ружин протянул Колесову ключи.

— Третий этаж, восьмая квартира, — объяснил он. — Шуруйте. Я у приятеля переночую.

Колесов взял ключи молча, благодарно кивнул, вылез, вытянул Свету, съеженную, безучастную, гладил ее по волосам, по плечу, пока к дому вел, она шла смирно, руки вдоль тела опустив, кулачки сжаты, маленькие…

Ружин тихо проехал вдоль дома, завернул за него, там гаражи, пять-шесть, остановил машину возле гаражей, разложил сиденья, завернулся в плащ, устроился кое-как, мотор не выключал, холодно.

Утро белое, безветренное, совсем не осеннее. Солнце слепит окна, желтые, острые клинья рассекают лестницу, перила, стены. Ружин надавил на кнопку звонка, держал, пока не открыли. Колесов в трусах, жилистый, тонконогий, одним глазом смотрит, не проснулся.

— Подъем? — по-молодецки гаркнул Ружин. — Быстрый сбор и на рынок. Пир готовить будем!

…Вроде и не сезон, а рынок многолюдный, гомонливый, будто все отдыхающие, что есть в городе, по утрам здесь собираются. Да и местные, видать, по привычке заглядывают: может, сегодня не так, как вчера, побогаче, подешевле.

Болтались втроем вдоль рядов Приценивались, торговались. Веселились отчего-то. Потому что утро, наверное, потому что солнце, потому что завтра день будет и послезавтра, и еще много, много дней будет…

И Света улыбалась, не вымученно, легко, выспавшаяся, умытая, совсем не сравнить с той, какой вчера была. Ружин любовался ею.

И помидоров купили, и огурцов, и капусты квашеной, фруктов каких-то, зелени, мяса.

— Хватит, а? — дернул Ружина за рукав Колесов. — Уж больно поистратились.

— Ерунда, — отмахнулся Ружин. — Я видео продал, деньги есть. — Повернулся к Свете: — Выбирай, девочка, что еще хочешь.

— А еще, — сказала Света и в который раз уже стала оглядывать рынок. — А еще мы купим…

— Стоп, — вдруг остановил ее Ружин. — Стойте, как стоите. Я сейчас. В мою сторону не смотреть. Держи, — он протянул Колесову сумку и не спеша двинулся в сторону выхода.

— Что-то случилось? — встревожилась Света. Колесов пожал плечами

Ружин замедлил шаг, свернул к одному из рядов, возле которого особенно густо столпились покупатели, попытался через головы посмотреть, что продают, не вышло, с другой стороны зашел, и здесь народ копошится, опять на старое место вернулся, на цыпочки поднялся, шею вытянул:

— Почем? — спросил. — Почем?

И в тот же миг метнулся влево, резко, стремительно, прихватил какого-то парня курчавого за запястье, сжал заученно ему пальцы, чтоб не вывалилось из руки курчавого то, что он уже в ладони держал. Обомлевший парень даже не пикнул, только губами шевелил и, растопырив глаза, глядел на Ружина, как на чудище заморское.

— Гражданин! — громко обратился Ружин к низенькому большеголовому мужчине, который все никак не мог в толпу у прилавка втереться, все вертел задом, вертел. — Повернитесь.

Тот услышал, повернулся испуганно, а вместе с ним еще несколько человек повернулись

— Ваше портмоне? — Ружин дернул парня за руку, подтягивая его к самым глазам низенького.

— Вроде мое, — низенький опасливо покосился на курчавого.

А курчавый оклемался уже, сплюнул, сказал беззлобно:

— Козел…

Низенький заискивающе улыбнулся;

— А может, и не мое, — пожал плечами.

— Ваше, ваше, — подтвердил Ружин, — В заднем кармане у вас лежало. Я видел. Задний карман, чужой карман… Пошли в комнату милиции, здесь рядом.

Комната милиции действительно рядом, в дальнем углу рынка, в одноэтажном, куцем зданьице с зарешеченными окнами. Здесь тихо, народ сюда не заглядывает, уютный уголок, сонный. На двери мелом написано: «Милиция».

Лейтенант, без фуражки, заспанный, плосколицый, ел дыню, когда Ружин, курчавый и потерпевший вошли в комнату. Он вздрогнул, вскинул голову, сладкий сок вяло тек по подбородку

— Что? — спросил, повернулся к курчавому. — А ты чего?.. — осекся.

Оторвал кусок газеты, вытер губы, подбородок, щеки, потянулся за фуражкой, надвинул ее глубоко, встал, проговорил строго и требовательно:

— В чем дело?

— Карманная кража, — сказал Ружин и поднял руку курчавого с портмоне. — Задержан с поличным. Мною.

— Так, — произнес лейтенант, суетливо выбрался из-за стола, подошел ближе, на портмоне взглянул, потом на курчавого, неодобрительно головой покачал — Свидетели?

— Меня и потерпевшего достаточно.

— Жалко, нет свидетелей, — лейтенант почесал щеку.

— Я свидетель, — повторил Ружин с нажимом. — А вот потерпевший. Этого достаточно.

— Чего достаточно, а чего недостаточно — не вам решать, — перебил его лейтенант. — Ну хорошо, пишите заявление, объяснения, — он достал бланки из ящика стола.

Ружин отпустил курчавого, тот сразу скинул портмоне на пол. Ружин, усмехнувшись, поднял портмоне, положил аккуратно на стол, подвинул стул, сел, принялся писать, потерпевший тоже уселся и тоже писать стал, вздыхая.

…Лейтенант взял у Ружина объяснение, прочитал.

— Значит временно не работаете? — спросил.

— Временно не работаю, — ответил Ружин.

— Понятно, — сказал лейтенант — Можете идти. Когда надо, вызовем.

— Давно в городе служите? — в свою очередь поинтересовался Ружин.

— Больше месяца Из района перевели. А что? — насторожился лейтенант.

— Нет, нет, — миролюбиво улыбнулся Ружин. — Ничего. Любопытствую просто. Всего доброго.

Колесов и Света ждали его там, где он их оставил.

— Здорово вы его! — восхитилась Света. — Раз, два и готово

— Очень не люблю, когда воруют, — заявил Ружин.

— Не в бровь, а в глаз, — отметил Колесов.

— Если воруешь, отвечай, — продолжал Ружин.

— Гениально, — Колесов развел руками. — Я буду вашим биографом.

Дверь, на которой написано мелом «Милиция», распахнулась, из нее вышел потерпевший, вслед за ним лейтенант. Они поулыбались друг другу, вежливо- пожали руки, и потерпевший ушел. Через какое-то время дверь снова приоткрылась, из темноты высунулся лейтенант, оглядел внимательно дворик, затем пропустил вперед курчавого, подтолкнул его в спину, сказал вдогон:

— Не попадайся, дурак! Курчавый засеменил прочь.

Лейтенант вынул из кармана горсть смятых денег, помял их пальцами, сказал:

— Тьфу! — а потом и действительно сплюнул.

— Значит, так, — сказал Ружин, когда они подъехали к дому. — Жарьте, парьте, короче, готовьте стол. Он должен быть роскошным. Я вернусь к вечеру.

Он остановил машину возле четырехэтажного белого здания. Над фасадом нервно трепыхался красный флаг. Ружин поднялся по ступенькам, толкнул массивную стеклянную дверь, сбоку от которой висела бордовая стеклянная доска: «Исполнительный комитет..»

Он поднялся по широкой, покрытой ковром лестнице, прошел по тихим, безлюдным коридорам, остановился перед дверью «Приемная», помассировал шею, выдохнул шумно и только после этого вошел.

После полутемного коридора в приемной ослепительно светло. День щедро сочится сквозь огромное, почти во всю стену, окно. Ружин сузил глаза, вскинул ладош- ку к бровям козырьком, пригляделся: два посетителя сидят на стульях, ожидают приема, мужчина и женщина, похожие, бесцветные. Лица незнакомые, а может, и знакомые. Ружии кивнул на всякий случай, не убирая козырька, шагнул к секретарше — пожилая, сухощавая, старомодный пучок на затылке, — сказал, кивнув на окно, доброжелательно:

— Солярий. Загорать можно…

— Что такое? — с вызовом проговорила секретарша и расправила плечи, готовясь к отпору