Опасное знание

9. Бруберг

Мы с Харальдом выпили лишь по стакану грога. Бюгдену нужно было вести машину, поэтому он ограничился пивом. Кроме того, он был принципиальным противником грога.

— За обедом я могу выпить рюмку водки, — признался он. — А вообще спиртных напитков не употребляю.

Скоро мы перешли с ним на «ты». Его звали Густав.

Поскольку Харальд с Густавом в конце концов пришли к выводу, что у меня едва ли была возможность отравить Манфреда, мы начали играть в Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Сначала мы исключили из списка потенциальных убийц Мэрту, а потом, после некоторого колебания, и Рамселиуса.

— Никогда нельзя быть уверенным на все сто процентов, — сказал мой новоиспеченный братец Густав, и вид у него был такой, словно он не был уверен и во мне. — Но мотивов убийства я в данном случае найти не могу.

— Это верно, — согласился я. — Трудно поверить, что Юхан-Якуб вдруг начнет истреблять всех неверных, проповедуя свой метод огнем и мечом.

Далее я предложил исключить и Германа из числа подозреваемых в убийстве. Насколько мне было известно, у него тоже не было причин убивать Манфреда. Однако и Харальд и Бюгден стали протестовать.

— Пусть мы не знаем причин, которые могли побудить его совершить убийство, — сказал Густав. — Но он явно имел возможность убить Манфреда. Ведь Хофстедтер дольше всех сидел рядом с Лундбергом.

Я сказал, что это звучит не очень убедительно.

Допустим, Хофстедтер и Лундберг беседуют, — продолжал Густав. — Они обсуждают чрезвычайно интересный для Хофстедтера вопрос. Он много курит. Я заметил, что пепельницы в «Альме» стоят почти на середине стола. Предположим, что Хофстедтер протягивает руку к пепельнице через поднос Лундберга, а Лундберг и это время говорит о чем-то таком, что Хофстедтер слушает с величайшим интересом.

Бюгден сделал многозначительную паузу и зажег трубку.

— Хороший следователь всегда заметит то, на что остальные просто не обратят внимания, — сказал он с оттенком превосходства. — Такова уж его профессия. Я часто наблюдал, как у людей, захваченных какой-нибудь идеей, рука, начавшая движение, вдруг повисает в воздухе. Это известно каждому, хотя бы он никогда не раздумывал об этом специально. Поэтому такой незаконченное движение руки не покажется хоть сколько-нибудь подозрительным. Это воспринимается как нечто совершенно естественное.

— Да, разумеется, — согласился я, — но…

— Густав хочет сказать, — вмешался Харальд, — что, не вызывая никаких подозрений, любой злоумышленник может, потянувшись, скажем, к пепельнице, задержать руку в любой удобной для себя позиции.

Бюгден утвердительно кивнул головой.

— По-моему, тут сильная натяжка, — возразил я. Ну посудите сами: смерть Манфреда может расстроить все планы Германа. Ведь Манфред должен был замолвить за Германа словечко на факультете, чтобы ему разрешили исполнять обязанности профессора кафедры вместо Левисона.

— Это Хофстедтер утверждает, что Манфред должен был замолвить за него словечко, — заявил Бюгден. Никогда нельзя верить на слово. А мы еще не проверили показаний Хофстедтера.

— Едва ли он решился бы солгать в данном случае —, возразил я. — А как насчет Хильдинга Улина? Вы верите, что в тот день он был в ботах?

— Пока еще это ничем не подкрепленные данные, — ответил Харальд. — Улин всегда вешает одежду в своем кабинете в канцелярии.

— Все остальные были в галошах, — сказал Бюгден. — Однако с метками были только галоши у Рамселиуса, то есть лундберговские, и галоши доц… простите, Эрнста. Мы ничего не знаем о том, как все это произошло во вторник. И нам многое придется уточнить и проверить. Начнем завтра же утром. Кстати, какого размера обувь ты носишь?

Я чуть не поперхнулся.

— Я? Сорок первый. А что?

Бюгден расхохотался.

— Ничего. Я просто так спросил.

Густав Бюгден не был полуночником. Он поблагодарил, встал и откланялся. Харальд последовал его примеру. Он жил в старом районе на улице Бломгатан. Я решил проводить его немного. И очень скоро раскаялся. Как только мы вышли на улицу, снова пошел снег. Подул сильный холодный ветер. Возле инфекционной больницы я понял, что не рискну идти дальше. Харальд пожелал мне доброй ночи и пересек продуваемую ветром Ракарбергет. Я пошел обратно вдоль кладбищенской стены, а потом повернул направо на одну из аллей Кладбищенской улицы. Вдруг на кладбище кто-то закричал. Мне стало жутко, но я сообразил, что это сова.

Дойдя до улицы Йернбругатан, я опять остановился. Передо мной возвышались крыши Кампхавет. Я был почти дома. Но я стоял неподвижно посреди улицы. Биргит ушла к себе и легла спать еще до того, как разошлись гости. Она не любила поздних выпивок. Следовательно, она была в плохом настроении. Между тем ветер немного утих. Он дул не постоянно, а порывами. По-видимому, уже выдохся. Снег тоже почти прекратился. Часы на духовной семинарии пробили без четверти десять; за ними стали бить часы на кафедральном соборе. Я решил отложить возвращение домой и направился по аллее к Английскому парку.

Вдали я увидел две человеческие фигуры. Они шли мне навстречу. По их осанке можно было судить, что это еще совсем молодые люди и что они из хорошей семьи. Очевидно, это был какой-то студент со своей девушкой. Они шли не под руку. Кажется, он обнимал ее за плечи, а она его — за талию. Впрочем, было темно, и я с трудом различал их силуэты. Они свернули на Гропгрэнд. Почему-то мне показалось, что я их знаю.

Не торопясь, я медленно прогуливался по парку. Я двигался прямо по аллее, которая, если ее продолжить, уперлась бы в заднюю стену «Каролины». Вдруг я увидел, как по улице Тунбергсвейен по тротуару идет мужчина. Он шел очень быстро и легко. Я сразу его узнал. Это было как раз то, что мне нужно: знакомый, который сможет пригласить меня на стакан грога.

— Эрик! — закричал я.

Остановившись, Эрик посмотрел в мою сторону. Снег, который сыпался мне на спину, хлестал его по лицу. Очевидно, до того момента, как я его окликнул, он не видел меня. Я подошел к Эрику.

— А, это ты, Эрнст? — сказал он. — Сначала мне показалось, что это отец.

У него был немного смущенный вид.

— Неужели ты гуляешь в такую погоду? — спросил я.

— Как видишь.

— Ты домой?

— Гм, еще не знаю, — сказал он уклончиво.

Он беспокойно осмотрелся.

— Если ты ничего не имеешь против, я составлю тебе компанию, — предложил я. — Я собирался пройтись вокруг «Каролины» и идти домой.

— Конечно, я ничего не имею против, — ответил он. — И буду только рад.

Мы пошли по Тунбергсвейен в направлении к Стокгольмсвейен. Внезапно он улыбнулся, как улыбается школьник, застигнутый врасплох с сигаретой в зубах.

— Видишь ли, — начал он, — у меня свидание с одной дамой.

— Прости, пожалуйста, — вырвалось у меня. — Я просто не подумал об этом. Не обращай на меня внимания. Я не стану тебе мешать.

Мы дошли до Стокгольмсвейен. Перед «Каролиной» было пусто, если не считать легковой машины, небрежно поставленной у тротуара. Это была белая «Джульетта». Мимо нас проехал, разгоняясь, автобус и стал взбираться по крутому склону на Каролинабакен. Эрик по-прежнему шел рядом со мной к подъезду, ведущему в «Каролину».

— Теперь это уже не имеет значения, — сказал Эрик.

— Почему?

— Она не пришла.

Мы молча сделали еще несколько шагов. Вдруг он остановился.

— Черт побери! — выругался он. — Ведь это машина Ёсты!

Он показал на белую «Джульетту». Это была модель «М».

— Конечно, это она, — подтвердил я. — Ты прав. Он подвез меня на этой машине во вторник. Раньше у него была «саабена», но он продал ее перед самым рождеством.

— Интересно, что он делает в «Каролине» так поздно? — сказал Эрик.

Его взгляд беспокойно перескакивал с меня на белую «Джульетту».

— Библиотека закрывается в девять, — заметил я.

— Да, в девять, — согласился Эрик.

— Может быть, он наверху, в кабинете у Рамселиуса? — предположил я. — Там горит свет. А может быть, у него опять забарахлил мотор, он оставил машину здесь и отправился пешком.

— Ты веришь этим россказням об испорченном моторе? — спросил он.

— А ты разве не веришь? — удивился я.

Огромный грузовик с прицепом медленно полз по Эфре-Слотсгатан. Он спустился с Каролинабакен. При этом ему удалось не свалить сигнальный столбик, стоящий посреди улицы.

— Ведь ты не очень разбираешься в машинах, — сказал Эрик. — А «Джульетта» — добрая старая модель. И поверь мне — она прекрасно бегает в любую погоду.

Он снова посмотрел на машину. Теперь в воздухе кружились лишь отдельные снежинки. Отсюда все было отлично видно до самой Большой площади. Эрик притопывал ногами, стараясь согреться.

— Как только остановишься, холод начинает пробирать до костей, — заметил он.

— Ну, пожалуй, я пойду дальше, — сказал я как-то неуверенно.

— Нет, пожалуйста, не уходи!

Наконец-то!..

— Может быть, зайдем ко мне и выпьем по стакану грога? — продолжал он. — Нам обоим нужно что-нибудь согревающее.

— Прекрасная мысль! — воскликнул я с энтузиазмом.

— Ты замерз?

— Ни капли. А что?

— Понимаешь, я подумал… что мне следует, если ты не возражаешь… сделать еще один круг вокруг филологического факультета. Понимаешь, мы договорились встретиться там…

Он явно с трудом подбирал слова.

— На тот случай, если она опоздала… хотя я прождал добрых четверть часа… мне бы хотелось проверить еще раз… чтобы уж знать наверняка.

— Конечно, я нисколько не возражаю, — солгал я.

Похоже, грог еще может улыбнуться мне. Мы быстро пошли той же дорогой, которой пришли сюда. Собственно говоря, это была дорожка для велосипедистов. Об этом сообщил нам весьма укоризненно один велосипедист, попавшийся навстречу. Я поблагодарил его за информацию. Он пожал плечами и поехал дальше. Эрик опять смущенно улыбнулся.

— Ты, конечно, уже догадался, кто это? — спросил он. — О нас, наверное, уже немало болтают?

— Нет, что-то не припомню, — ответил я, пытаясь сложить в уме один плюс один так, чтобы получилось два. — Филологический факультет! Ах да… ты хочешь сказать, что это…

— Мэрта, конечно, — признался Эрик.

Я не мог сразу сообразить, как мне надо реагировать на это известие.

— Давно вы встречаетесь? — наконец спросил я.

— Не очень давно, — ответил Эрик.

Мимо нас медленно проехал «пежо» и свернул на Тунбергсвейен. Возле стены Ботанического сада лежали огромные сугробы снега.

— Так вот оно что, — сказал я. — Теперь до меня дошло, почему в тот вечер, в «Альме», она так и светилась радостью. Но я, ей-богу, думал, что это Хильдинг ее пленил. Он сидел рядом с тобой.

— Нет, Хильдинг — это уже прошлое, — сказал Эрик невозмутимо. — Он очень тяжело переживал разрыв, как мне стало известно.

«От самой Мэрты, надо полагать», — подумал я.

— Да, Хильдинг любит бросать сам и не любит, чтобы его бросали, — сказал я.

Эрик рассмеялся.

— Никто не любит, чтобы его бросали.

«А следующим она бросит тебя», — подумал я, но вслух этого не сказал.

Тем временем мы повернули на Виллагатан. Теперь я решил затронуть еще один аспект этого вопроса.

— А как же Герман? — спросил я.