Опасное знание

— А когда было установлено, что Лундберга пытались отравить, он оставил их в «Каролине» и, надев галоши Карландера, отправился на следственный эксперимент.

— Явиться в «Альму» в моих галошах для него было бы слишком рискованно, — задумчиво сказал Рамселиус.

— Разумеется, — ответил Харальд. — Ведь преступник считал, что это галоши Лундберга. И мог предполагать, что на следственный эксперимент, возможно, пригласили госпожу Лундберг. Или кто-нибудь из присутствующих вдруг опознает галоши Манфреда Лундберга. Или полиция уже начала разыскивать пропавшие галоши. А если он знал, что разгуливает в галошах профессора Рамселиуса, то мог опасаться разоблачения со стороны профессора. Самое надежное было избавиться от них.

— Я не был в четверг в «Каролине», — поспешно сказал Ёста Петерсон. — Если вы заглянете в регистрационную книгу читального зала, то моего имени там не найдете.

— И моего, — отозвался Эрик.

Юхан Рамселиус сказал то же самое. Я промолчал.

— Я никогда не хожу в «Каролину», — заявил Хильдинг. — Научной работой не занимаюсь.

— Положим, я видел тебя несколько раз в зале периодики, — ехидно заметил Филип Бринкман.

— Возможно, — ответил Хильдинг. — Я забегаю туда каких-нибудь два-три раза в год. Но в последний раз я был там прошлой осенью.

— Даже если преступник не работал в «Каролине» постоянно, он мог зайти туда один-единственный раз, — сказал Харальд. — Ведь он знал, что там стоит огромное количество галош. И он может выбрать любую пару, какая ему приглянется. Что же касается регистрационной книги, то, насколько мне известно, на нее нельзя слишком полагаться. Там не следят за тем, чтобы каждый посетитель библиотеки непременно записывался в ней. И многие проходят прямо в читальный зал. А некоторые просто заполняют требование на книгу и уходят.

— Значит, ни в регистрационной книге, ни в требованиях вы не нашли ни одного имени? — спросил Турин.

Харальд усмехнулся. Он стряхнул в пепельницу длинный столбик пепла и затянулся.

— Нашел: одно!

Никто не показал виду, что это сообщение хоть немного взволновало его. Турин обвел взглядом присутствующих и сказал:

— Тогда это, видимо, Герман Хофстедтер.

Харальд молча посасывал свою сигару. В комнате стало совсем тихо. Хильдинг принес еще кофе и налил в рюмки коньяк. Турин снова взял инициативу в свои руки.

— Если допустить, что галоши Манфреда Лундберга забрал убийца, — сказал он, — то отсюда следует, что убийца явился в университет без галош. Едва ли он вышел из вестибюля с галошами в руках.

Он взял со стола последнюю спичку и выразительно помахал ею. Потом сломал ее пополам и бросил в пепельницу.

— Думаю, что это весьма логично, — заметил Харальд.

Ёста Петерсон беспокойно заерзал на стуле.

— Без галош пришел я, — сказал Ёста. — Но уверяю вас, что я не брал галош Манфреда и ничего не сыпал ему в кофе.

— Мы все можем уверять кого угодно и в чем угодно, — возразил Хильдинг. — Но это ничего не меняет.

— Ты слишком много говоришь о своей невиновности и слишком мало о сливках, которые отдал Манфреду, — сердито заметил Ёста и залпом допил коньяк.

— Я могу рассказать о сливках, — ответил Хильдинг язвительно. — И от этого мои показания не станут менее правдивыми. Но к ним относятся с недоверием.

— Потому что у тебя весьма странное представление о правдивости, — заметил Ёста.

— Что ты хочешь этим сказать? — сухо осведомился Хильдинг.

— Говорят, что ты утверждаешь, будто в четверг вечером сидел дома до одиннадцати часов, — сказал Ёста.

— Ну и что же? — проворчал Хильдинг.

Даже он теперь понял, что его вечеринка не удалась.

— А то, что я был здесь в половине десятого и названивал в звонок, — сказал Ёста. — Но тебя не было дома.

Хильдинг совершил очередной ритуал с сигарой. Раскурив ее, он выпустил облако дыма и посмотрел на Ёсту.

— Откуда ты знаешь, что меня не было дома? — с просил он. — В половине десятого? Возможно, я как раз спустился в погреб. Мне захотелось выпить и нужно было принести пару бутылок.

— Звучит очень правдоподобно, — сказал Ёста зло. — Но тебе это не поможет. Во всех окнах было темно.

— Я смотрел телепередачу, — ответил Хильдинг. — Мне не нужен свет, когда я сижу перед телевизором.

— Одну минуточку, — вмешался Харальд. — А что передавали в четверг вечером?

Хильдинг растерянно смотрел прямо перед собой. Турин явно наслаждался этой сценой. А Ёста откинулся назад и многозначительно посматривал на присутствующих.

— Я… я не помню, — ответил наконец Хильдинг. — Я уже забыл. Телевизор был включен, но я почти не смотрел на экран. Возможно, я задремал…

Рамселиус с довольным видом повернулся к Ёсте, сидевшему рядом с ним.

— Послушай, вон стоит корзина для газет возле тебя, — сказал он. — Поищи какую-нибудь газету за четверг.

Ёста с готовностью выполнил просьбу Юхана-Якуба. Он перегнулся через спинку кресла и, порывшись в корзине, почти сразу выудил из нее «Уппсала нюа тиднинг».

— Посмотрим, — сказал Рамселиус.

Он наклонился над столом и развернул газету. Потом перелистал несколько полос.

— Нашел! — воскликнул Юхан-Якуб.

Все молча смотрели на него.

— В двадцать один час тридцать минут — новая программа, — продолжал он. — Карло Менотти, «Консул», опера в трех актах. Оказывается, ты любишь оперу, Хильдинг?

— Нельзя сказать, чтобы «Консул» успокаивал нервы, — насмешливо сказал Ёста. — Музыка его действует не очень усыпляюще.

Юхан-Якуб сложил газету и передал Ёсте, а тот сунул ее обратно в корзину. Все смотрели на Хильдинга. Но Хильдинг молчал. Он лишь посасывал свою сигару. Настроение у всех было подавленное. Ёста торжествующе потянулся за своей чашкой. И вдруг рука его неподвижно повисла в воздухе. Лицо побагровело.

— Черт возьми! — воскликнул он.

Все посмотрели сначала на него, потом — на его руку и наконец на чашку. В чашке плавала спичка. Ёста медленно повернул голову и взглянул на ухмыляющегося Рамселиуса. Потом встал и, не говоря ни слова, направился в переднюю. Рамселиус вскочил на ноги и поспешил вслед за ним.

— Братец, не сердись. Это только маленький эксперимент! Мне просто нужно было проверить свою догадку. И я вовсе не хотел обвинить тебя в том, будто ты подбросил что-нибудь в чашку Манфреда.

Мы долго уговаривали Ёсту, чтобы он сменил гнев на милость. В конце концов пришлось вмешаться Харальду, и он авторитетно заявил, что прецептор Петерсон вызывает не больше подозрений, чем все остальные. Лишь после этого нам удалось усадить Ёсту за стол. Вид у него при этом был довольно хмурый.

А мы снова набросились на Хильдинга. Он по крайней мере не мог уйти домой. Филип Бринкман лукаво ухмылялся. Он, видно, приберег что-то про запас.

— Послушай, Хильдинг, — сказал он. — Эллен звонила к тебе в четверг без четверти десять. И ей никто не ответил. Я знаю это наверняка, потому что она спросила, удобно ли звонить так поздно. «К Хильдингу — удобно», — ответил я.

Немного помолчав, он добавил:

— Речь шла об обществе Берцелиуса.

Хильдинг устало посмотрел на него, как бы вспоминая, что еще произошло в тот злополучный вечер.

— Странно, — сказал он. — Не мог же я так долго пробыть в погребе. Должно быть, я был еще где-нибудь и это время. Возможно, в туалете. Или… Может быть, Эллен так спешила, что неправильно набрала номер? Такие вещи случаются.

Он уцепился за эту возможность, как утопающий за соломинку.

— Студент Турин сказал нам, — вмешался Харальд, — что секретарь факультета встречался в этот вечер с госпожой Хофстедтер. Очевидно, после следственного эксперимента.

Хильдинг быстро взглянул на Турина. Турин и бровью не повел.

— Об этом я уже говорил раньше, — коротко ответил Хильдинг.

Но Харальд продолжал как ни в чем не бывало:

— По словам прецептора Петерсона, после следственного эксперимента он довез госпожу Хофстедтер до здания филологического факультета. У нас есть данные, подтверждающие этот факт. Кроме того, мы беседовали с профессором Карландером. Он сказал, что пришел на факультет в начале десятого или, точнее, в двадцать один час десять минут. В гардеробе он увидел дамскую шляпу и дамское пальто. Профессор обратил на это внимание по двум причинам. Во-первых, он собирался поработать в факультетской библиотеке, полагая, что будет там один, и был весьма раздосадован присутствием еще какого-то лица. А во-вторых, пальто висело на вешалке, которую профессор по многим соображениям считал исключительно своей монополией. Поэтому он перевесил дамское пальто на другую вешалку, а на первую повесил свое пальто. Он специально постарался запомнить, как выглядит это пальто, чтобы при первом же удобном случае дать понять его владелице, что ей не следует посягать на его вешалку. Профессор Карландер опознал это пальто: оно принадлежало госпоже Хофстедтер.

— Ну и что из этого следует?

— Если исходить из того, что Турин говорит правду, — продолжал Харальд, — то секретарь факультета действительно провожал вчера вечером госпожу Хофстедтер. Во всяком случае, провожал от здания филологического факультета после двадцати одного часа десяти минут. Госпожа Хофстедтер была убита в «Каролине» между двадцатью одним часом тридцатью минутами и двадцатью одним часом сорока минутами. В результате вскрытия нам удалось установить момент смерти с большой точностью, и, вероятно, именно эти десять минут были роковыми. Два лица независимо друг от друга утверждают, что вас не было дома примерно между двадцатью одним часом тридцатью минутами и двадцатью одним часом сорока пятью минутами. Вы по-прежнему утверждаете, что в указанное время были дома?

Хильдинг вдруг резко переменил тон. Он очень твердо посмотрел Харальду в глаза, улыбнулся и сказал:

— По-моему, прокурор забыл, что здесь не полицейский участок. И у нас не допрос, а вечер, посвященный памяти Мэрты. И прокурору пора отведать грога. Равно как и остальным гостям.

Обстановка немного разрядилась, гости столпились вокруг стола, на котором был приготовлен грог. Я решил не торопиться и остался сидеть. Эрик Берггрен тоже остался на своем месте.

— Почему ты ничего сегодня не пьешь? — спросил я.

— Мне нельзя, — ответил Эрик. — Я на машине. Кроме того, я сегодня не в форме. Что-то неважно себя чувствую.

— Желудок? — спросил я.

Он кивнул головой. Вид у него действительно был какой-то измученный.

— Мне все здесь противно, — сказал Эрик раздраженно. — Даже поговорить не о чем.

— Выпей все же немного виски, — посоветовал я. — Это иногда помогает.

— Едва ли, — ответил он. — Мне просто не надо было сюда приходить.

— Не один ты так думаешь, — заметил я.

Бринкман и Рамселиус, каждый со стаканом, вернулись к нашему столу. Тогда я встал и тоже направился за выпивкой. Себе я налил виски с содовой. В углу стояли Ёста Петерсон и Харальд. Я подошел к ним поближе.

— С какой просьбой вы обращались к госпоже Хофстедтер? — спросил Харальд.

Он ни на секунду не забывал о работе.

— С какой просьбой? — повторил Ёста. — Я что-то не понимаю…

— В записной книжке госпожи Хофстедтер множество всяких пометок. Большая их часть не имеет для нас никакого значения. Это всякие там мелочи: купить молока и тому подобное. Но есть и такая запись: «Не забыть о просьбе Ёсты!»