Сын Яздона

Говоря это, князь, как всегда, улыбался, немцы гладили бороды и головы, шептались, вздыхали. Войт на них оглядывался.

Макс Сас, холодный на вид человек, уже как будто был на его стороне, другие ещё колебались. Чёрный, видя это, прибавил:

– Спрашиваю вас в последний раз: вы любите меня, или нет?

Немцы сильно заволновались и все в один голос начали клясться в своей любви.

– Сделайте это из любви ко мне, – добавил Лешек живо. – Завтра все, кто жив, в замок, сдаю его вам в верные руки. Я спокоен, вы не сдадитесь.

Войт измерил глазами своих.

– Мы не сдадимся! – отвечали они послушно. – Будем защищать не только ваше гнездо, но наше имущество, потому что если бы вошли в город и замок, нас бы первых обокрали.

Сдаваться им мы не можем. Что нужно, то нужно. Орех твёрдый, но мы должны его разгрызть.

Все подтверждали.

– Идите, – сказал Лешек, – пришлите мне людей сюда в замок, пусть его займут. Провизию также нужно приготовить – и как можно больше храбрости!

Немцы рассмеялись, некоторые прикладывали руки к груди, как бы хотели показать, что она у них есть.

– Макс, – обратился Лешек к войту, – ты у меня теперь будешь гетманом и главой в замке. Отдаю его под вашу защиту.

Он ударил кланящегося по плечу, позвал слугу, велел подать вина и фамильярно выпил за здоровье мещан. Им также разнесли кубки. Они провозгласили здоровье князя.

Становилось веселей и умы настроились очень высоко.

– Покажем им, что умеют немцы! – отзывались некоторые.

С этим князь их отправил, проводив прямо до сеней, хлопая войта по голове и плечам, болтая с ним весело и добавляя им такого духа своей отвагой, что, когда они возвращались по домам, все готовы были жизнь за него отдать.

В замке с великой поспешностью делали приготовления к дороге. Князь точно на охоту выбирался, не нахмурил лица; радовался, что будет иметь возможность биться и воевать. Оттон и другие немцы, возмущённые на изменников, жаловались, что им заранее не отсекли голов, а епископа не задушили в тюрьме. Его обвиняли во всём, а Лешека обвиняли в том, что, два раза имея его в руке, был послушным и выпустил его на волю.

Когда в этот же вечер Оттон жаловался князю, Лешек ему отвечал:

– Когда порой появляется язва, бабы кладут на неё травы, чтобы понарывала и лопнула. Епископ для меня был этой травой, от которой должен был быть нарыв. Лопнет однажды эта смрадная язвочка, а потом будем здоровы.

Оттон пробормотал:

– Вот бы она лопнула с ним вместе!

Назавтра в полдень облик Вавеля изменился. Князя там уже не было, хозяйничал Макс Сас на больших плоских ногах, одетый в доспехи, гордый своим гетманством, в железном шлеме на длинном лице, который делал его ещё больше, с обухом, которого не выпускал из рук, потому что им молодёжь по плечам гонял.

В течение всего дня и всю ночь шли на Вавель возы не столько с камнем и брёвнами, крючьями и кольями, сколько с ящиками и снаряжением немцев. В городе оставили только четыре стены, а остальное всё свозили в замковые дома и сараи. Молодёжь, от ножниц, рубанков и локтей призванная к оружию, шла гордо, хоть неуклюже.

В городе, внизу осталось только то, что было польское, что своих не боялось, а может, сердцем к ним льнуло. Там шептали разное, оглядываваясь на Вавель. Немцы постепенно в нём стали хозяевами, но эффективно. Людей из замка, в которых он не был уверен, вплоть до сторожей и челяди, Макс Сас выгнал. В замке остались одни немцы-мещане, их мука, крупа, бочки, сундуки и узелки. У ворот расставили стражу, на валы втянули зубчатые балки, камни и что только для обороны можно было выдумать.

Как в этих домах теперь слышалась немецкая речь, как там выглядело чуждо, грустно, словно после какого-нибудь завоевания; никто этого не слышал и не видел, потому что мещане там остались почти одни.

Всё уже было приготовлено к обороне, когда громыхнула весть, что князь Конрад идёт с польским рыцарством. В замке очень тщательно заперлись, лица немного погрустнели.

Макс Сас постоянно ходил по валам и стучал обухом. Ужасная июльская жара докучала собравшимся в Вавеле, но тем легче могли одеться и спать под открытым небом, не сходя с валов.

Когда первые рыцарские отряды с криками вторглись в город и под Вавель, они уже знали через шпионов, что Лешек ушёл, а замок защищать должны были немцы. Они гнушались немцами. Прибывшие не столько расположились лагерем, сколько в пустых домах, потому что тех было достаточно. Вечером на Вавеле был виден свет, дым и слышались песни. Мещанам, которые остались в домах, не повезло. Разнузданные солдаты вели себя как в завоёванной стране.

В замке царила торжественная тишина. Никто этой ночью не заснул.

Утром князь Конрад, в его свите епископ Павел, два воеводы, два каштеляна, всё собранное рыцарство подходили с песнями, радуясь, выкрикивая. Окружали замок, разглядывая его. Ничего в нём было не видно, потому что Макс Сас приказал сидеть тихо. Затем начали вызывать на переговоры к воротам. Епископ Павел стоял там с каштеляном Варшем – оба имеющие право на замок.

Они кричали, спрашивая, кто командует, кто распоряжается, чтобы как можно скорей открыл ворота. На верхушке показался Макс в шлеме и с обухом в руке, на который опирался.

Немцев начали ругать по-польски, он делал вид, что не понимает, только погладил подстриженную бородку и поправил шлем, к которому был непривыкшим. Чтобы показать, что не боится, он широко зевнул.

Это хладнокровие не понравилось Варшу, который, оскорбляя немца, кричал, чтобы немедленно приказал открыть ворота. Кричал, что все земли уже сдались князю Конраду и присягли ему в верности, что замок им принадлежит.

– Чёрного больше не увидят ваши глаза, – добавил он, – он сбежал, зная, что права на царствование должен уступить старшему.

Всё это Макс Сас слушал равнодушно. Он хорошо знал каштеляна Варша и так смело смотрел ему в глаза, что наконец он смутился; тем сильнее он стал ругаться потом… Другие в отряде помогали ему.

– Этакий немец, отворяй, и живо, а не то голову с плеч снимем. Ворота настежь! Как вы смеете тут хозяйничать, вы, бродяги этакие, это наша земля!

Они угрожали друг другу кулаками и топорами, поднимая их вверх. Немец по-прежнему стоял и слушал, вовсе не возбуждаясь, точно это его ни в коей мере не задевало. Он, правда, говорил по-польски плохо, но ему это не мешало смело применять там этот язык. Когда, наконец, шум немного утих, он одной рукой опёрся о зубчатую стену и нагнулся книзу.

– Мы тут, – сказал он, – знаем одного пана, которому поклялись в верности, а тем является князь Лешек, которого покойный пан Болеслав назначил своим преемником. Вы тоже его признали. Ему мы будем хранить верность и замок, который он нам доверил. Не сдадимся. Будем защищать его до последней капли крови.

– Вы! Вы! Люди для ножниц и лопаты! – начали кричать землевладельцы. – Вы думаете от нас защищаться! Смотрите, сколько нас! Когда мы вас возьмём штурмом, ноги вашей оттуда не уйдёт, ни один жив не будет. С горстью челяди вы хотите сопротивляться войску!

– Есть ли у вас разум? – прибавил другой. – Пока мы милостивы, воспользуйтесь этим, спасите жизнь и имущество.

Позже времени не будет…

Войт неподвижно слушал советы и угрозы – давал им выговориться и молчал.

– Напрасно кричать, – сказал он наконец, – не сдадим замок! Что будет, то будет.

У ворот бурно совещались, а группа у них собиралась всё больше и больше. Епископ посоветовал дать им день для раздумья. Краковский воевода Жегота сказал с добротой, что при его заступничестве дают им сутки на размышление, после чего предримут штурм и нет уже никакой надежды надеяться на милосердие. Не отвечая на это, Сас спустился со стены, другие отошли тоже, но вокруг расставили много стражи, чтобы живая душа из замка выскользнуть не могла.

Тем временем землевладельцы, многие из которых водили дружбу с немцами и были хорошими знакомыми, начали с разных сторон подступать к валам и издалека завязывать разговор, пытаясь уговорить, чтобы сдались добровольно. Так переговоры велись в разных местах, но они не купились и согласно отвечали, что замок был доверен их чести и верности, а Макс Сас никогда не согласится его сдать, скорее дадут перебить себя. Так весь день прошёл впустую.

Епископ, прибыв в Краков, вместе с князем Конрадом поехал в свой дом, которого давно не видел. Он был пуст, заброшен, частью обобран, потому что много вещей оттуда вынесли в другие дома. Жили в нём только грустные для ксендза Павла воспоминания всех разочарований и поражений, какие он испытал в жизни.

Несмотря на эту мнимуя победу, которую одержал над Лешеком, он был такой же раздражённый и хмурый. Его раздражало, что замок держался. Считал это каким-то плохим знаком; он склонял к тому, чтобы, не торгуясь о нём, немедленно пошли на штурм.

Когда Варш и Жегота нагнали его, он напал на них с упрёками, что они напрасно тянули время, что замок больше значил, чем весь город, потому что там была столица и гнездо. Его нужно было сию минуту захватить, чтобы обязательно быть правителем.

Варш и Воевода вовсе не хотели штурмовать.

– Я знаю немцев, – говорил Жегота, – это народ упрямый, стойкий и хитрый. Штурм, когда мы его предпримем, будет стоить нам слишком много. Обильно польётся кровь. У них не было времени приготовить в замке запасы, продержатся недолго и голод вынудит их сдатся.

– Да! – воскликнул разгорячённый епископ. – А тем временем разгласят, что Лешек держит Краков. А до тех пор, пока он его держит, мы не паны, а захватчики! Там столица!

И он указал на Вавель.

Начался спор, в котором каштелян и Воевода неохотно принимали участие, мало что отвечая несдержанному епископу.

Павел требовал, чтобы завтра по крайней мере пригрозили немцам, что, если замок не сдадут, город будет сожжён.

– В нём их дома, – говорил он, – возможно, не один оставил там часть своего имущества… испугаются за собственную шкуру. Хотя бы мой дом сгорел вместе, лучше поджечь город с четырёх углов, чем стоять тут и ждать, пока Лешек с венграми вернётся. Нам нужен замок, чтобы нам в нём защищаться, если он придёт. Поджечь город… испугаются!

Жегота на это согласился.

– Сожжём или нет, – сказал он, – хорошо, пригрозим им сожжением.

– Если угрозы не послушают – спалить! – прибавил епископ. – Когда увидят огонь, сердце у них смягчится, потому что убедятся, что у нас поблажки для них не будет.

– Жаль красивый город! – сказал Варш.

– Более красивого государства ещё жальче! – воскликнул епископ. – Священное писание говорит: «А если твои глаза возмущаются, вырви и выбрось!» Город не сдастся. Пусть пропадает.

С этим советом вышли Варш и Жегота к князю Конраду.

Слово епископа теперь много значило. Многочисленный двор вторил ему, кричал, что нужно его послушать, потому что он знал, что делать.

– Они старые бабы! – указывая на тех, которые ушли, говорил епископ. – Жалеют город, который легко отстроить, а с замком могут потерять всю землю, потому что тот, кто крепости не захватит, господствовать здесь не будет. Когда князя Конрада при звоне колоколов введут в Вавель и посадят его в замке, и почести ему там отдадут землевладельцы, только тогда я скажу, что Лешек уже не вернётся!