Сказы о древних курганах

Для раскопок следующего года Д. А. Клеменц выбрал курган большого могильного поля в Уйбатской степи. Курган привлек внимание монументальной земляной насыпью высотой 4,5 м и диаметром 50–60 м, а также расположенной рядом вереницей 22 высоких камней, поставленных на равном расстоянии друг от друга. На некоторых из них были высечены изображения. Будучи связанным многочисленными «службами», Д. А. Клеменц начал раскопки кургана в 1889 г., а кончил только в 1890 г. Под насыпью на глубине 4,5 м оказалась бревенчатая камера площадью около 60 м2 с бревенчатым потолком и полом. Поверх потолка залегала прослойка хвороста, а выше был сооружен двойной берестяной купол толщиной в 30 см каждый, «вроде юрты громадных размеров». От погребального костра, разведенного на верху купола, камера сгорела, поэтому количество погребенных установить не удалось. Можно лишь предположить, что их было много, поскольку толщина слоя сожженных костей достигла 60 см. Камеру уже грабили, поэтому вещей в ней было немного. Помимо железных кинжалов, глиняных сосудов и погребальных масок всюду встречались куски листового золота, служившего обкладкой предметов и украшений. Золотые листочки покрывали тяжелые глиняные бусы и пуговицы. В насыпи кургана Клеменц раскопал могилу, одна сторона которой была из камня, другую составляла загородка из палок и жердочек. Скелет захороненного в ней мужчины, лежал на боку, под голову подложен камень, на груди православный крест, на ноге железное стремя, а у бедра остатки мешочка с табаком. Местные рабочие сказали, что «он схоронен не то по-русски, не то по-нашему». Вблизи не было нерусского кладбища, местные старожилы не помнили, чтобы у них хоронили на этом месте, поэтому Д. А. Клеменц предположил, что здесь похоронен один из погибших грабителей кургана.

Очень похожий курган, но меньшего размера раскапывала тогда же близ села Тесь Минусинского округа финская археологическая экспедиция под руководством И. Р. Аспелипа. Д. А. Клеменц ездил на раскопки к финнам, чтобы лично убедиться в сходстве находок. «Новая страница в археологии Сибири готова развернуться перед нами», — таков был его вывод при сопоставлении обоих курганов. Его приезд оказался как нельзя кстати для растерявшихся иностранцев, которых тесинские крестьяне принуждали вновь закопать раскопанный курган, за что требовали значительную сумму денег. Д. А. Клеменц, хорошо знающий психологию крестьян, уладил дело. В Археологическую комиссию по поводу этого конфликта он писал: «Говоря по совести, раскопка Аспелина никаких неудобств для крестьян не представляет. Опа дала им заработок, такой, какой они не имели давно и долго. Домогательство крестьян вызвано было соображением — от чего не попробовать попользоваться на счет какого-то чудака-немца, не знавшего наших порядков, у которого должно быть денег много, но который старается тратить их возможно бережливо и торгуется ради всякой мелочи. Крестьянин никогда не решился бы предъявлять своих претензий, например, к золотопромышленнику, потому, что цель и смысл его работы совершенно понятен крестьянину. Золотопромышленник делает дело, а заезжий немец, по своей милости делает странности, поэтому отчего с пего не взять с последнего сотню рублей»{28}. Для самого Клемепца, «знавшего местные порядки», засыпка могил не была проблемой. По обычаю после окончания любых работ, наниматель должен поить рабочих водкой. За это угощение в виде любезности рабочие вместе с Клеменцем принимались закапывать кости, находя со своей стороны, что «хотя это и чудские, а все-таки человеческие кости и бросать их зря не годится»{29}.

Дмитрий Александрович постоянно подчеркивал, что он археолог-самоучка, чернорабочий. Однако раскопки он производил лучше других, давал точные описания всех этапов работы в отчетах, прикладывал к последним чертежи траншей и шурфов. Он чувствовал свою ответственность и не хотел быть временщиком в археологии. «Несмотря на весь соблазн Иркутска» и неловкость перед Г. Н. Потаниным, Клеменц отложил отъезд из Томска до окончания работ на Уйбатском кургане. «Потом ни Московские, ни Петербургские археологи, — писал он, — не простят меня, если не доставлю им в скором времени отчета, а тогда сломаются все надежды на дальнейшее продолжение работы»{30}. Выполнив полностью свои задачи, в 1892 г. Клеменц переехал в Иркутск, где открывались новые возможности «для научных знаний и выполнения принятых на себя обязательств перед учеными обществами…»{31}

Посвятив себя археологии, Д. А. Клеменц с присущей ему энергией боролся против расхищения археологических древностей. И это не удивительно, ибо он был осведомлен, как продаются сибирские коллекции за границу, видел множество курганов, искалеченных не невежественными людьми, а имеющими претензию на образование, из любопытства, из желания добыть несколько редкостей; знал каким образом получают многочисленные кладоискатели дозволение на раскопку в Сибири. К нему самому однажды осенью пришел финский пастор с предложением раскопать несколько курганов, чтобы добытые вещи послать в Финляндию. Дмитрий Александрович откровенно высказал пастору, что подобные раскопки ничего не дают для науки, а наносят большой вред. «Пастор, вероятно, будет копать без меня, — с грустной иронией предположил ученый, — а памятники доисторических эпох будут растаскиваться по разным музеям и учреждениям и ни в одном достаточно полными не будут»{32}. Годы продумывал Д. А. Клеменц «Проект об охране древностей против расхищения, о приведении в известность имеющихся памятников и коллекций». Незадолго до возвращения в Петербург он выслал этот план Н. М. Мартьянову для передачи Археологической комиссии. Судьба проекта не ясна. В делах Комиссии его пет. Между тем этот документ стоило бы изучать и ныне, ибо он явился «результатом 12-летней работы в Сибири, постоянных сношений личных, путем переписки и расспросов». Увлекшись археологией случайно и неожиданно, Д. Л. Клеменц был верен этому увлечению многие годы, из-за чего и остался жить в Сибири. «Срок моей ссылки давно истек, я имею право возвратиться в Россию, поступить на государственную службу, имею право быть избранным в члены ученого общества и остаюсь в Сибири добровольцем ради того только, что мне не хочется бросать начатые научные работы, не сведя их к каким-либо определенным результатам…, но…, если я отказался от скорого возвращения на родину, живу здесь в суровом непривычном для меня климате исключительно ради научных интересов, то надобно же мне но возможности полно удовлетворять этим стремлениям, чтобы не считать потерянным проведенное здесь время»{33}.

Свое первое сибирское путешествие Д. А. Клеменц, как уже говорилось, совершил летом 1883 г. совместно с А. В. Адриановым. Сибиряк А. В. Адрианов (учитель, чиновник, публицист, редактор) первоначально больше увлекался географией и этнографией, чем археологией. Он жил в Томске, когда в городе с большим успехом выступал с лекциями об Алтае вернувшийся оттуда писатель и член-корреспондент Археологической комиссии Н. М. Ядринцев. «Приезд Ядринцева, его рассказы об Алтае, а также мои мечтания, чтение кое-какое об Алтае до такой степени взбудоражили меня, что я хоть с котомкой за плечами не прочь удрать в горы и шляться в них», — писал в 1880 г. А. В. Адрианов. Г. Н. Потанина он просил организовать ему поездку через Географическое общество{34}. Узнав, что поездка состоится на следующий год, А. В. Адрианов по мог скрыть своего восторга: «Эх, если бы мне крылья дали, так я теперь, получив Ваше письмо был бы на Кемчике, слушал вечером сказки про Чингиз-Хана и какую-нибудь сойотскую шехерезаду. Вы перенесли меня в мир страстных желаний, заставили позабыть на время все на свете, кроме Алтая, этот край с некоторых пор стал предметом моих сокровенных дум и мечтаний… Осуществятся ли эти мечты?» Исполнилось больше, чем грезилось А. В. Адрианову. В 1881 г. состоялись его поездки на Алтай, в Туву и Минусинские степи. По первоначальному же замыслу он должен был посетить Монголию, а также нарымских и васюганских остяков. О последних он писал Г. Н. Потанину: «Поездки в эти места помимо специального научного интереса для меня имеют еще и то первостепенное значение, чтобы обратить внимание правительства на этот край и выявить меры для прекращения страшного гнета, грабежа и экономической неурядицы существующих здесь и обусловливающих быстрое вымирание инородцев и ужасное расхищение естественных богатств»{35}. К экспедиции А. В. Адрианов готовился тщательно, рассматривая ее как «пробу сил в серьезном поручении, от успешного выполнения которого зависел его кредит у Географического общества». В задачи экспедиции входили обследования фауны, промеры озер, измерение температуры. Однако А. В. Адрианов уже тогда пытался «выхлопотать право разрывать могилы» и взять с собой инструменты для антропологических измерений. Но разрешение на раскопки не было получено даже в 1883 г., когда в ожидании необходимых для экспедиции инструментов и пособий, «чтобы не терять время даром», он впервые на свой страх и риск раскопал на Татарском острове пять курганов. Впоследствии А. В. Адрианов оправдывался тем, что к этому его побудили «неизведанность истории края и совершавшиеся из года в год разрушение и расхищение курганов». Неизвестно, как отнеслись бы к его поступку научные учреждения, если бы случайные раскопки А. В. Адрианова не привели к сенсационным открытиям. В одной погребальной деревянной камере площадью 25 м2 археолог нашел более ста погребений. Там было шесть полных скелетов, много кучек пепла, разрозненных костей и 86 черепов, лежащих небольшими грудами. Причем на некоторых черепах, а также среди кучек пепла лежали глиняные раскрашенные маски. Они-то и произвели сенсацию в пауке. Их сразу же затребовала к себе в Петербург Археологическая комиссия, а позже о них и им подобных находках А. В. Адрианова появились специальные исследования. В то же лето 1883 г. Адрианов осмотрел множество других курганов, наскальных изображений, собрал сказки, легенды, «наслушался чуть не до пресыщения шаманов». Многочисленность увиденных им древних памятников зародила в нем мысль о необходимости создания археологической карты Сибири, прежде всего территории степной части Енисея. Через год в качестве приложения к «Сибирской газете» вышла маленькая брошюра под названием «Курганография Сибири». В ней Адрианов образно назвал курганы «листами непрочитанной книги истории древнего человечества» и выразил опасение их быстрого уничтожения современным практичным человеком. Ставя задачей «посильное ознакомление» с сибирскими курганами, А. В. Адрианов собирал любые сведения о них, участвовал в раскопках. Большие надежды он возлагал на энтузиастов и любителей старины. Чтобы заинтересовать людей, он даже разослал несколько тысяч экземпляров «Курганографии» священникам, волостным и сельским писарям. Однако ответов не последовало. У него оставался единственный путь получения информации — личные розыски и опросы. Но вести их А. В. Адрианов не мог. Имея четырех детей, больную жену, он часто бедствовал и постоянно искал заработка.