Засекреченный полюс

14 марта.

Утро не предвещало никаких неприятностей. Все жители палатки-камбуза разбрелись по рабочим местам, а я решил совершить небольшое путешествие в старый лагерь, пошуровать в фюзеляже, может, что-нибудь затерялось в спешке из посуды, которой стало почему-то катастрофически не хватать. Нагрузив нарты найденным добром, среди которого оказался ящик рыбных консервов, пара помятых, но еще вполне пригодных кастрюль и спрятавшаяся под снег крупная нельма, я, довольный собой, неторопливо брел, волоча за собой нарты. Все собачье семейство, отправившееся меня сопровождать, с веселым лаем носилось вокруг, радуясь солнцу и свободе. Разложив по местам свои драгоценные находки, я ухватил за ручки опустевший водяной бак и, наполнив его снегом, притащил в палатку, водрузил на плитку и в ожидании, пока снег превратится в воду, присел на край кровати. И вдруг вскочил, лихорадочно ощупывая одежду: кольт исчез. Я обшарил всю палатку, заглядывая под каждую койку в отдельности, но пистолет словно испарился. "Спокойно, - сказал я сам себе, - не трепыхайся". Может быть, он выпал из кобуры, когда я набивал бачок снегом? Не одеваясь я помчался к месту снегозаготовки. Никаких признаков пропавшего кольта. Может быть, я уронил его во время похода в старый лагерь? Не теряя надежды, я медленно побрел по дороге, всматриваясь в каждый темный предмет. Но на льду, тщательно выметенном поземкой, не лежало ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего пистолет. Я тщательно обследовал камбуз, кают-компанию, палатку-склад, но безуспешно. Пришлось возвращаться домой вконец расстроенным. Но мне не сиделось. А вдруг я его не заметил где-нибудь под обломком льда? Я повторил путь в старый лагерь. Поземка усилилась, и потоки снега, словно пыль на дороге, извиваясь, мчались по отполированному ветром льду. И опять ничего. Вот это подарочек судьбы! Теперь неприятностей не оберешься. Затаскают. Попробуй убеди начальство, что я его потерял, а не спрятал "на память". И это под самый конец дрейфа. Все труды и муки - все напрасно. Ругая себя последними словами, я внутренне поклялся, что, ежели отыщу этот проклятый кольт, не произнесу до окончания дрейфа ни одного матерного слова и вообще буду тих как мышка. Посетовав, я решил все же еще раз сходить к снежному "колодцу". Вот он, с плоским кругом, оставленным днищем бачка. Но что это чернеет в сугробе? Я вгляделся и с радостным криком стал разгребать снег. Вот он, миленочек, как выпал из проклятого брезентового кобура, так и торчит кверху стволом, только самый кончик выглядывает. Я даже подпрыгнул от радости. Хорошо, что меня никто не видел, иначе решили бы, что я "того", совсем умом тронулся. Тронешься тут от такой потери. Надо сказать, что клятву свою я твердо сдержал до конца дрейфа, и даже оказавшись на острове Врангеля, когда подвернулся повод отвести душу, я остался верен данному обету.

Кстати сказать, мои опасения по поводу последствий пропажи оказались небезосновательными. Саша Дмитриев, помогая гидрологам, сдуру принялся разбирать карабин. Планка от магазина выскользнула из рук и исчезла в лунке. Всего планка, но неприятностей впоследствии было столько, словно он потерял целый карабин. Такое уж было тогда время.

17 марта.

-  Знаешь, Михал Михалыч, нам пора бы заменить флаг. Уж очень он хреново выглядит, - сказал Никитин, в котором проснулся парторг. - Ведь это как-никак символ государства.

-  Да, пожалуй, ты прав, Макар, - согласился Сомов.

-  Так чего тянуть? Давай прямо сейчас и заменим, - оживился Никитин.

-  Торопиза не надо, - ухмыльнулся Сомов. - Вот предупредим ребят за столом, что в 15 часов состоится торжественная церемония, и тогда тебе карты в руки.

Действительно, наш флаг, гордо реявший над лагерем все одиннадцать месяцев (за исключением дней февральской катастрофы и хлопот с переселением на новую льдину), совсем обветшал. Его когда-то алое полотнище, иссеченное снегом, истерзанное ветрами, выжженное солнцем, превратилось в жалкую тряпку неопределенного цвета.

Ровно в 15 часов мы собрались вокруг флагштока. Никитин отвязал шнур, и флаг соскользнул вниз и улегся бесформенным комком на снегу. Сомов бережно развернул трехметровое алое полотнище с золотыми серпом и молотом, надежными морскими узлами прикрепил к фалу и, скомандовав по-флотски: "На флаг и гюйс смирно!", потянул за шнур, флаг медленно пополз вверх, добрался до кончика флагштока и, подхваченный порывом ветра, гулко хлопнув, затрепетал, словно язык пламени. Раздалось дружное "ура". Гав-гав-гав - тявкнули кольты, бух-бух - отозвались карабины, фуух - взвились в небо ракеты и рассыпались фейерверком зеленых звездочек.

Сомов подозвал меня взглядом, и я, пошептавшись, бегом отправился на камбуз. Через несколько минут я возвратился, неся в руках поднос (крышку ящика, застеленную белым полотенцем) с двумя бутылками шампанского и одиннадцатью кружками. Мое появление было встречено громким "ура". Хлопнули пробки, и струя пенистого напитка хлынула в подставленные кружки.

-  Ну теперь сам черт нам не брат, - сказал отдуваясь Миляев, - жаль только, шампанского мало. Может, еще один флаг поднять? - заключил он под общий смех.

19 марта.

-  Друзья, - сказал Яковлев за завтраком, - сегодня начинаем охоту на "кабана". Погода в самый раз. Приглашаем помощников. Оплата сдельная;

Все, кто был свободен от сиюминутных работ, потянулись цепочкой вслед за гляциологами в старый лагерь. Собачья компания в полном составе помчалась за нами с веселым тявканьем.

Гурий с Ваней долго выбирали подходящее место и наконец подобрали участок, видимо, по всем показателям отвечавший кусок их требованиям. Толщина льда оказалась более двух метров. Покумекав, они решили действовать старым, проверенным способом: выдолбить шурф, а затем с помощью двуручной пилы выпилить, двумя разрезами - вертикальным и горизонтальным. Лед оказался крепким, как бетон, и работа продвигалась черепашьими темпами.

21 марта.

-  Ну, док, совсем ты уморил нас своей стряпней, - проворчал Яковлев, втягивая в себя воздух, в котором, наверное, уже не оставалось кислорода.

-  Так что же ты предлагаешь, Гурий, перейти на сухой паек? - сказал я. - Я лично не возражаю. Мне эта стряпня самому осточертела.

-  А может, пошуруем в старом лагере? Вдруг да найдем какую-нибудь завалящую старую палатку, - сказал Дмитриев.

-  Зачем же завалящую, - сказал Сомов, появившись на пороге нашего комбинированного жилья-камбуза. - Над старой лункой должна остаться палатка. Мы, когда делали с Макаром новую лунку, так и не смогли высвободить ее из ледяного фундамента.

-  Это же отличный выход, - радостно вскинулся Гурий, потирая руки.

-  Так чего же раздумывать, - подхватил идею Саша, - счас возьмем нарты, пешни, лопату и махнем в старый лагерь. Как, Михал Михалыч, не возражаете?

-  А вам что, только одним тошно? - засмеялся Сомов. - Конечно, отправляйтесь, и Бог вам в помощь.

Через полчаса, одевшись потеплее, мы втроем уже брели по полузаметенной дороге в старый лагерь. За нами увязалось все собачье семейство. Впереди родители, а за ними, вытянувшись в цепочку, семенили, забавно рыча и тявкая, щенки. Им были нипочем ни тридцатиградусный мороз, ни ветер, набегавший порывами из-за гряды торосов. Они с любопытством обнюхивали каждый попадавшийся на дороге незнакомый предмет, будь то обломок доски, старый унт или консервная банка, расписывая снег желтыми узорами.

Лагерь встретил нас мертвой тишиной руин, нарушаемой лишь посвистами ветра да потрескиванием лопающегося от мороза льда. Палатку удалось разыскать сразу. На первый взгляд она казалась вполне пригодной. Сквозь наледь и снег, налипшие на ней, темнела хорошо сохранившаяся кирза тента. Осмотрев палатку со всех сторон, мы пришли к общему мнению, что ежели хорошенько очистить ее, то она еще послужит не одну неделю.

Пока Саша и Гурий, вооружившись обломками досок, принялись очищать палаточный тент, я решил покопаться в снегу около стеллажа, на котором раньше хранились продукты. К моей радости, в одном из свежих сугробов я обнаружил целую тушу оленя, а по соседству выковырял тройку нельм, полмешка муксуна и большую темно-коричневую ледышку - остаток бульона из окорока. Сложив находки на стеллаж, я отправился в нашу добрую старую палатку.

Протиснувшись сквозь полу заметенный снегом лаз, я зажег фонарь. Здесь царил полный бардак - следы поспешного бегства. Но под иллюминатором все так же мирно желтел медицинский столик, а рядом валялись два перевернутых стула. Оглядев внутренность палатки: нет ли здесь еще чего-нибудь подходящего, я вытащил "мебель" на счет божий и заковылял, увязая в пушистом снегу, к гидрологической палатке, где полным ходом шла работа. Палатка так основательно вросла в лед, что с нас сошло семь потов, прежде чем ее удалось высвободить из ледяного плена.

-  Ну и что мы с ней теперь будем делать? - сказал Гурий, тяжело дыша. - В ней еще пудов десять осталось. Нам ее никак не дотащить. А ведь еще всякого барахла пуда на три набрали.

-  Ничего не поделаешь, придется идти на поклон к Комару, - сказал Дмитриев, глубоко затянувшись папиросой.

-  Давайте, ребята, захватим с собой, что полегче: продукты, часть посуды да мебелишку. А потом вместе с Комаром вернемся и тогда на машине привезем палатку и все, что осталось, - предложил я.

Нагрузив нарты, мы впряглись в постромки и, как репинские бурлаки, побрели, поминутно останавливаясь, обратно в лагерь.

Разгрузив имущество возле палатки-камбуза, мы без сил повалились на койки. Однако мне разлеживаться не пришлось: надо было готовить ужин.

-  А теперь, Михал Семеныч, дело за тобой, - сказал я, разливая по кружкам чай. - Мы в старом лагере выковыряли изо льда гидрологическую палатку, но без твоего газика нам ее сюда не дотащить.

-  Ну это мы завсегда пожалуйста, - неожиданно без спора согласился Комаров. - Завтра утречком разогрею двигатель, и сразу отправимся.

22  марта.

Как только завтрак пришел к концу, мы забрались в автомобиль и без особых затруднений добрались до старого лагеря. Используя приобретенный опыт, водрузили палатку на деревянную раму, уложили на нарты длинный деревянный стол, скамью, пару больших фанерных ящиков для обустройства камбуза и еще кое-что из мелочей.

В организации кают-компании приняли участие все, кто был свободен. Поскольку пол в палатке отсутствовал, мы перво-наперво расчистили снег до самого льда. Пол получился шикарный, гладкий, блестящий, словно из зеленоватого мрамора. Но от него несло такой стужей, что пришлось от шика отказаться и застелить его листами фанеры, а поверх укрыть брезентом от клипербота. Обеденный стол из старой кают-компании поставили в центре. У входа на один из ящиков от радиозондов поставили газовые плитки, которые, напевая "Свадебный марш" Мендельсона, приволок из нашей жилой палатки Гурий Яковлев. Внутри ящика Комаров сделал полки для посуды, а второй ящик, прибив на него толстую доску, превратил в разделочный стол.

Когда все основные работы по благоустройству нового камбуза-кают-компании были завершены, меня оставили в одиночестве наводить марафет, чем я и занялся. Накипятил целый бак воды, отмыл бензином закопченные, покрытые толстым слоем жира газовые плитки, надраил тарелки (тоже давно хорошо не мытые), застелил стол новенькой, чудом сохранившейся клеенкой, розоватой, с мелкими цветочками. Чтобы довершить убранство палатки, я натыкал повсюду с десяток стеариновых свечек. Когда узенькие оранжевые язычки, дымя и потрескивая, потянулись кверху, палатка сразу приобрела какой-то особый, давно забытый нами уют.