Преподобный Серафим Саровский. Духовные наставления и пророчества

Великий прозорливец все-таки утешил сестер, бедствующих в мельничной обители, тем, что у них будет собор, и придал им силы. Остальное пророчество касалось состояния обители к концу мира, и много раз повторял он его сестрам, еще с большими подробностями в последние два года своей жизни.

«Батюшка Серафим насильно уговаривал меня остаться в обители, — рассказывала старица Екатерина Матвеевна Пучинская (Летопись № 6, рассказ 54). — Я все отговаривалась болезнью, но, невзирая на то, отправил меня батюшка к своим девушкам на мельницу. Привезли меня к ним, а кельеночка-то у них одна, да такая темная, окошечки-то маленькие. Я и не осталась у них, говорю: я тут с ума сойду от скуки! И отвели меня в обитель матушки Александры к Ксении Михайловне. Она приветливо меня приняла, и хотя отговаривалась я, что больна, болят у меня ноги и не могу нести послушание, но она сказала: «Ничего, матушка, если уж тебя батюшка Серафим сюда благословил, так уж живи у нас, хоть только лежи и ничего не делай!» Так почитала она батюшку. Нечего делать, осталась я, а все скучно; когда пришли лесом с нашей стороны девушки, смутили меня совсем, забрала я все свое да и ушла с ними. Только что вышли мы из обители, на меня вдруг напала такая тоска, что и рассказать не умею. Не дойдя до села Елизарьева, бросила я их да бегом пустилась в обитель уже со страхом, что, пожалуй, матушка Ксения Михайловна прогневалась и не примет меня. Но она ни слова мне не сказала и приняла меня. Когда барышня наша Елена Васильевна (Мантурова) пошла к батюшке Серафиму, то взяла меня с собой. Нас принял в монастыре о. Павел, сосед батюшкин (которого поэтому привыкли сестры ошибочно называть келейником батюшкиным), так как о. Серафим был в пустынке. Вскоре пришел батюшка, сурово взглянул на меня, даже отвернулся, и говорит Елене Васильевне про меня: «Радость моя! Что сделала у нас Екатерина-то Пучинская, забрала все пожитки свои да и ушла было от нас! А ведь, скажу тебе, радость моя, никакой дороги ей нет уходить от нас, ведь ей назначено здесь жить!» Я заплакала, упала к его ногам и призналась во всем, как скучала и скучаю, как ушла было совсем… Он поднял меня и говорит мне: «Вот, радость моя! Что нам скучать-то! Теперь у нас нет ничего, а будет-то у нас монастырь, матушка, да какой еще великий-то! Триста монахинь да пятьсот белиц!» Ну, не прозорлив ли батюшка-то; кто бы мог подумать тогда, а ведь вот и вправду дожила я до того, что уже восемьсот человек стало у нас сестер-то. После этого, обратясь к Елене Васильевне, батюшка меня ей и препоручил, прося: «Радость моя! Прошу тебя, не оставь, поддержи!» Помня батюшкину просьбу, она меня никогда не оставляла. Она была высокой жизни и такая добрая! И часто после говаривал мне батюшка, как только увидит меня: «Радость моя! Что нам унывать! Ты гляди, какой у нас собор-то будет!» При этом, бывало, поднимет ручки да и скажет: «Во, во, матушка, чудный собор! Вельми, матушка, чудный!» И сделается при этом личико у него необыкновенно светлое, благодатное, и станет он такой веселый и радостный, точно весь уйдет в небеса! Даже жутко станет глядеть на него». Монахиня Каллиста, называвшаяся до пострижения Ксенией Ивановной (рассказ № 55), передала следующее воспоминание. Батюшка посылал сестер за брусникой для трапезы, и Ксения Ивановна всегда ходила за старшую. Однажды о. Серафим и говорит ей: «Радость моя, вы ничего не бойтесь, вас никто не может обидеть; кто же обидит, сам всегда будет наказан!» Благословил их батюшка, они, как всегда, с полной верою в его молитвы ушли в лес на несколько дней за ягодами. Занимаясь сбором, вдруг видят они, что кто-то за ними скачет и кричит; вероятно, полесовщик, подумали они. «Что вы тут шляетесь! — кричал он. — Чтобы духа вашего тут не было!» Сестры стали собирать корзины, чтобы уходить, но удивило их, что он быстро уехал и скрылся из виду. Остановили сборы и начали снова искать ягоды. Вскоре видят, опять скачет полесовщик и еще сильнее кричит на них: «Ведь сказано вам убираться отсюда!» — и с этими словами он размахнулся громадной плетью на Ксению Ивановну. Но лишь только взмахнул он, неизвестно как вырвалась плеть из руки, и он соскочил с седла за ней. Смотрит, нигде нет плети, искал, искал, но нигде не находит. «Странно!» — сказал он в раздумье и затем, как бы испуганный этим, совершенно смирился. «Помогите, — обратился он кротко к сестрам, — не могу найти плеть, а она хозяйская и мне необходима!» Сестры с радостью бросились искать, но никто не мог найти плети. Так полесовщик, изумленный, и уехал. Все дивились такому чуду, чтобы громадная плеть могла скрыться, как иголка, а затем, исполнив послушание и набрав вдоволь брусники, возвратились сестры к батюшке. «Ну, что, радости мои, — спрашивает о. Серафим, — благополучно ли вы подвизались?» Они рассказали ему все. «Во, радость моя, — ответил батюшка, весело улыбаясь, — где же плеть-то найти, ведь она в землю ушла!» Тут только поняли сестры, что батюшка охранял их своими молитвами, и поблагодарили его.

Болящей старице Марии Иларионовне (впоследствии монахине Мелетине) о. Серафим объяснил, почему он отделил свою девичью обитель от общинки матери Александры (рассказ № 57). «А вот, матушка, — сказал он, — я тебе что скажу: жены и вдовы спасутся, но вот какое различие между ними и девами. Когда жена или вдова молится, углубится в молитву, то, не мешай ей, она все будет продолжать свою молитву, а попробуй-ка заставить ее молиться — сейчас по-своему и по своей воле творит, такое у них свойство. А девы-то, матушка, напротив; готовы на все стороны, куда ветер подул, и они туда!» Подошел батюшка к березке и стал гнуть ее. «Вот видишь ли, матушка, так-то и девы преклоняют свои головы!» Потом батюшка приподнял и стряхнул березку, продолжая говорить: «Вот так и они головки свои поднимут; которая же совершает грех, — оплакивает его, а потом и вспять, а жены готовы и способны на все! Однако, по милости Божией, матушка, все спасутся, как девы, так и жены».

Кроме того, о. Серафим находил, что жены, проведшие несколько лет приятной жизни в замужестве, могли передать о том девицам, действуя разрушительно на мирное состояние духа, столь необходимое для точного соблюдения духовных обетов. Другая могла быть в замужестве несчастной и своими рассказами о бедствиях бросала бы несправедливо мрачную тень на Богом учрежденное в человеческом роде состояние брачное. Старец замечал еще, что в супружеской жизни женщина часто приобретает такую настойчивость в характере, упрямство, которую трудно после исцелить. Это могло бы, естественно, при взаимном общении передаваться и девицам, поставляя их на пути, противоположном отречению собственной воли, требуемом в Дивееве. «В общежительной обители, — говорил он, — легче справиться с семью девами, чем с одной вдовой».

Сестра из дворян Ольга Михайловна Климова рассказывала (№ 60), что, имея послушание быть «лошадницею», она возила лес и дрова. Однажды о. Серафим дал ей тысячу рублей денег, говоря: «Это, матушка, на устройство и обзаведение у вас большой кельи, для Высокой Госпожи, которая жить будет у вас! Надо все приготовить для Нее; ты вот и смотри, матушка, чтоб у вас все было готово. А когда прибудет Она, то вы все и служите ей, а Глафира Васильевна пусть за Ней и походит». Глафира Васильевна, родом калмычка, была высокоподвижнической жизни. Ольга Михайловна закупила лес и стала сама его перевозить. Раз лошадь ее не пошла в гору. Что делать? Пришлось попросить кого-то помочь и отдать за то 20 коп. Когда она пришла к батюшке, он и спрашивает: «Что, матушка, ладно ли все возится-то у тебя там?» «Ничего, — ответила она, — за вашими молитвами, батюшка, все ладится, слава Богу, да только вот лес-то лошади не берут в гору!» «То-то, матушка, — перебил ее о. Серафим. — Я ведь знаю, ты свои 20 коп. отдала, вот на-ка, возьми!» — и отдал ей двугривенный. «Что это, батюшка, зачем мне?» — говорила Ольга Михайловна. «Нет, нет, — настаивал о. Серафим. — Никак нельзя, бери, бери, мне должно свои деньги для Госпожи-то платить, что все там мое готово бы было». Так выстроился корпус, который был впоследствии трапезой. Далее Ольга Михайловна прибавила: «И мне было чудно, какая же это Госпожа Великая поселится в нем с нами! Скончался батюшка, и покойный игумен Нифонт призвал к себе отца Павла, келейника батюшки, отдал ему икону чудотворную Царицы Небесной «Умиление», перед которой о. Серафим всегда молился, и приказал отдать ее мельничным. «Она туда им надлежит!» — сказал игумен. Тогда разъяснились слова батюшки, когда принесли в новую, приготовленную для Госпожи Высокой келью Владычицу нашу. Все служили Ей, а Глафира Васильевна, как сказал батюшка, действительно ходила за Нею. На иконе не было ризы в то время, а так любила Глафира Васильевна Царицу Небесную, что, бывало, нечем украсить, то цветов полевых нарвет, сплетет с молитвой венки да украсит. Все ночи на молитве перед Ней стояла, читая по тысяче молитв к Богородице и более».

Это показание Ольги Михайловны очень важно, ибо никто не знает и не помнит, как образ «Умиление» Божией Матери оказался в Дивееве; некоторые предполагали, что он невидимо перенесся сам и оказался на окне трапезной.

С какой нежной любовью говорил о. Серафим о своих дивеевских сиротах, нам свидетельствует умилительный рассказ старицы Марии Васильевны Никашиной. «Быв замужем, еще мирскою, — говорила она, — с мужем бывали мы у батюшки Серафима. Раз спрашивает он: «Видала ли ты Дивеево и моих там девушек, матушка?» «Видала, — говорю, — батюшка». «А видала ли ты пчелок, матушка?» — опять спросил он. «Как, — говорю, — не видать, видала, батюшка». «Ну вот, — говорит, — матушка, ведь пчелки-то все кругом матки вьются, а матка от них никуда; так вот точно и дивеевские мои девушки, ровно как пчелки, всегда с Божией Матерью будут!» «Ах! — воскликнула я. — Как хорошо так-то всегда быть, батюшка!» Да и думаю: «Зачем это я замуж-то вышла?» «Нет, матушка, не думай так, что ты думаешь, — тут же на мои мысли и отвечает он. — Моим девушкам не завидуй, нехорошо, зачем завидовать им; ведь и вдовым-то там хорошо же, матушка! И вдовым хорошо! Ведь и они там же будут! Анну-то пророчицу знаешь, читала? Ведь вот вдова была, а какая, матушка!»» Отец Серафим этим предсказал, что она овдовеет и будет в Дивееве же.

Седьмой сестрой о. Серафим определил на мельницу Анну Алексеевну, и она оставила монастырю на память о батюшке несколько своих рассказов (тетрадь № 1). «Батюшка Серафим, кормилец наш, — повествует уже 80-летняя старица, — так заповедовал всем нам: «Радость моя! Первая у вас молитва должна быть за начальников, и как вступишь в монастырь, должно отречься от своей воли и всю себя вручить начальникам и творить их волю, как волю Божию!»» Затем Анна Алексеевна вспоминает о случаях прозорливости о. Серафима. Например, когда к ней пришла жить больная сестра ее Варенька, страдавшая падучей болезнью, то о. Серафим поручил ее сестре Евфимии Гавриловне. Но последняя тяготилась настолько этим послушанием, которое требовало смирения и милосердия, что больной сестре Варваре пришлось проситься перейти к сестре Анне Алексеевне. Евфимия Гавриловна также отказалась держать у себя падучую больную. Доложили батюшке, и он приказал в прихожей Евфимии Гавриловны поместить жеребенка. Все дивились, к чему о. Серафим сделал это. Прошло много лет, и Евфимия Гавриловна, несшая послушание сборщицы от обители, была выслана и исключена из числа сестер. Дома, у своих родных, ее убила до смерти лошадь. Батюшка любил болезненную Вареньку, и она часто к нему ходила с сестрой. Прожив в обители 20 лет, она скончалась и, умирая, говорила сестре Анне Алексеевне: «Сейчас был у меня батюшка и благословил!» Кроме того, старица была свидетельницей многих чудес. Однажды Анна Алексеевна с тремя сестрами пришла к батюшке в монастырь. Он пошел с ними в пустынку, и, двигаясь тихо за ним, сестры говорили между собой вполголоса: «Глядите-ка, чулочки-то у батюшки спустились, а ножки-то какие белые!» Остановившись вдруг, о. Серафим приказал им идти вперед, а сам пошел сзади. «Идем это мы лугом, — говорила Анна Алексеевна, — трава зеленая, да высокая такая… оглянулись, глядим, а батюшка-то и идет на аршин выше земли, даже не касаясь травы. Перепугались мы, заплакали и упали ему в ножки, а он и говорит нам: «Радости мои! Никому о сем не поведайте, пока я жив, а после моего отшествия от вас, пожалуй, и скажите!»» Однажды о. Серафим дал сестрам, работавшим у него, посадить луковицы на приготовленные грядки, что они и исполнили поздно вечером. Наутро батюшка посылает их уже срезать лук. Сестры улыбнулись и подумали: «Искушает нас батюшка, ведь только вчера вечером посадили мы лук!» А он отвечает: «А вы подите-ка, подите!» Приходят и глазам не верят: лук в одну ночь вырос более на четверть. Срезали, принесли лук батюшке, и он приказал отнести его в обитель на трапезу. Далее свидетельствует Анна Алексеевна, что раз сестра обители была у батюшки в келье и удостоилась с ним вместе молиться. Вдруг в келье сделалась такая тьма, что она страшно напугалась и пала ниц на землю. Когда же опомнилась, то батюшка приказал ей встать. «Знаешь ли, радость моя, — сказал ей о. Серафим, — отчего в такой ясный день сделалась вдруг такая ужасная тьма?! Это оттого, что я молился за одну грешную, умершую душу и вырвал ее из рук самого сатаны; он зато так и обозлился на меня, сам сюда влетел; оттого-то такая здесь тьма!» Анна Алексеевна оканчивает свой рассказ словами: «Вот как еще на земле-то сильна была молитва его, а теперь же на небе у Господа все, что ни попросит — может!»