Бестиарий

– Теперь я тоже больной! – подмигнул он соседям по палате.

Крейзи, пройдясь туда-сюда, нашел шахматную доску.

– О, сыграем! – предложил он мне, смущенно стоящему у двери.

– Р-р-разрешите?! – прорычал он вопросительно, выпучив глаза на лежащего.

Тот ничего не ответил и даже не кивнул, только несколько раз беззвучно хлопнул ртом. Я сделал пару вдохов из банки и согласился. Мы сели к небольшому столику, расставили фигуры. Игра в шахматы была нашим давнишним развлечением. Например, с Чинариком, обожравшись циклодола, мы могли сидеть за одной партией всю ночь. Тысячи комбинаций рождались у меня в затуманенных мозгах и тут же забывались. Чинарик всегда у меня выигрывал – у него был какой-то детский разряд по этому делу. Палата наполнилась запахом бензина и канализации. Брат, закрыв рукой глаза, что-то бормотал, из его наклоненной банки на подушку капал бензин. Крейзи уже сделал первый ход, классический, пешкой. Я задумался, хотелось как-то похитрее.

– Сид, не тормози! – подгонял меня Крейзи.

Тот, который азиат, втянул громко воздух, став глазами больше чем европеец, вскочил и, хлопнув дверью, выскочил вон.

– Потише можно?! – крикнул ему вдогонку Крейзи.

Мы продолжили. Я пошел конем. Я все уже просчитал: еще пара ходов, и я буду близок к победе! И вот когда мне уже казалось, что сейчас я поставлю шах, а может, и мат, в палату ворвалась медсестра. Сзади стоял наш сосед в спортивном костюме, играя желваками крутых скул. Сестричка хотела что-то сказать, но не смогла. Только рот открывала, как тот под простынкой.

– Сид, они здесь все рыбы! – прошептал мне Крейзи.

– Сестричка, дай колесиков! – сказал весело зашедший в палату Ганс и ущипнул полноватую медсестру за попу.

Та как-то слишком громко взвизгнула и выпрыгнула за дверь. Азиат за ней.

– Где колеса? – спросил гневно брат.

– Щас, щас, Свинья, потерпите! – успокаивающе замахал руками Ганс и вышел.

Брат закрыл глаза, я вспоминал упущенную многоходовку. Почти вспомнил, но тут опять открылась дверь. Зашел первым высокий седовласый мужик в белом халате. За ним сестричка, за попу ущипленная, и два медбрата, один был очень похож на Борменталя из фильма «Собачье сердце».

– Вот! – облегченно выдохнула сестричка – типа не верили, а вот.

– Здравствуйте, – поздоровались мы.

Медперсонал молчал и хлопал ртами.

– Рыбы! – засмеялся Крейзи.

У седовласого все вытягивалось и вытягивалось лицо.

– Еще один в туалете! – выглянул из-за спины седовласого подлый азиат.

И эта фраза совершила с седовласым страшную метаморфозу. Лицо его побагровело, как будто вся его кровь одним толчком сердца хлынула в голову и там закипела. Интеллигентные морщины изломались и перекрутились в страшную гримасу. Глаза вылезли из орбит настолько, что я испугался, что они сейчас упадут на пол и с тихим рокотом закатятся под кровать. Седовласый открыл перекошенный рот и каким-то неподходящим ему бабьим голосом завопил, брызгая слюной:

– Вон, вон отсюда, ублюдки! Вон! – Он затряс кулаками.

Медбратья насупили брови и, сжав кулаки, двинулись к нам. И тут Крейзи резко встал и схватил со стола шахматную доску. Фигуры разлетелись по всей палате вместе с моей уже близкой победой. Держа над головой шахматное поле и скорчив страшную рожу, он прошипел:

– Хули ты орешь, рыба!

Лежащий больной издал громкое «ах» и натянул простыню до глаз. Медбратья переглянулись и замерли. Медсестра прикрыла рот рукой. Больной азиат попятился к выходу. Из туалета на шум выглянул нос Молля. Я на всякий случай зашел за спину Крейзи. Но все так же под одеялом лежал с банкой в руке брат. Он широко и ехидно улыбался. В палате вместе с шахматной доской над головой Крейзи повисла пауза. Все смотрели на седовласого. Он тяжело дышал, потом захрипел, его трясло мелкой дрожью. Он выставил вперед кулаки и сделал пару шажков к Роме. Крейзи замахнулся доской и, нахмурившись, крикнул: «Ну-ка!» Седовласый дернулся назад и сразу как-то обмяк, скукожился, побледнел. Медленно левой рукой перехватил себя где-то под ребрами, а правой трясущейся ладонью с толстым обручальным кольцом на пальце стал судорожно ощупывать лоб. Немного похватав ртом воздух и поглядев в пол, он еле слышно просипел: «Вызывайте милицию», – и, шаркая ногами, пошел к выходу. Со слезливой жалостью смотрел ему вслед похожий на Борменталя. «Господи, как надоело. Все надоело, господи!» – бормотал седовласый. За ним, прикрывая ладонью рот, выбежала медсестра. Медбратья растерянно переглянулись. И тут во весь голос захохотал брат.

– Уходите отсюда, подонки! А то хуже будет! – сказал с ненавистью похожий на Борменталя, сжимая тонкие пальцы в кулак.

– Ладно, ты тут не очень-то! – сказал, поднимаясь с кровати, брат. – Уходим, менты нам не обосрались.

Крейзи швырнул доску в ноги лежащего под простыней, тот дернулся и ойкнул.

– Спасибо! – поблагодарил Крейзи.

Из туалета вышел Молль.

– Что случилось? – наигранно спросил он.

– Ревизор приходил! – ухмыльнулся брат. – Уходим.

Медбратья расступились.

– У, блять! – дернулся, пугая медбратьев, Крейзи.

– Скоты! – прошептал Борменталь.

Мы вышли из палаты. По лестнице бежали, смеясь.

– Вот ведь рыбы! Ха-ха! – гоготал Крейзи.

Оглядываясь по сторонам, пересекли больничный двор.

– Свин, Рома, подождите! – крикнул сзади Ганс.

Мы обернулись. Ганс догонял нас, неся в руках свои убогие шмотки.

– Пошел в жопу, урод! – крикнул ему брат и, сплюнув, пошел дальше.

Крейзи остановился, подождал Ганса и со всего маху двинул ему кулаком в ухо. Ганс упал без единого звука. Мы рассмеялись. Ганс поднялся и, потирая ухо, пошел за нами, соблюдая дистанцию.

Какое-то время он еще пожил у нас в каморе. Загадил ее. Питался лишь бензином и объедками с помоек. Обосрал нам все углы каморки, развел жуткую антисанитарию. Нам пришлось его выгнать. Насупившись, взяв с собой ведро и резиновый шланг, он ушел. Больше мы его не видели. Слышали потом, что обосновался он где-то в центре в подвале. Лежал там целыми днями на сломанной раскладушке, выползая по ночам за бензином. В раскладушке дыра посередине, и Ганс срал, можно сказать, под себя. От горячих труб, сырости и гансовских нечистот в подвале размножились какие-то нереально здоровые слизняки, которые гроздьями висели на стенах, периодически сползая под раскладушку насытиться. Ганс же, говорили, за отсутствием пищи этих самых слизняков ел. Такая вот пищевая цепочка. Позже Ганса посадили. Уже надолго. Он затащил на чердак какую-то пьяненькую малолетку-неформалку и изнасиловал. На рулоне стекловаты изнасиловал, говорили. Суд расценил это как циничное или с особой жестокостью. Ну как-то так. Потом видел кто-то его из сидящих знакомых в «Крестах», живущего под шконкой в рваных чулках. И звали его вроде бы Танька.