Бестиарий

– Где боеприпасы? – спросил он, важно переступив порог.

Из-за его спины со сжатыми губами зашла мама.

– Какие боеприпасы? – спросил я, округлив глаза.

Башков медленно снял фуражку, пригладил редкие волосы и расстегнул шинель.

– Сергей, не шути со мной, – тихо сказал он.

– Он, наверное, спрятал! – гневно сказала мама и быстрыми шагами пошла по комнатам, начав почему-то с комнаты брата.

В ванной замолчал Федоров. Дверь приоткрылась и оттуда выглянул выпученный глаз брата.

– Сид, кто это? – прошептал он очень громко.

Тут из-за моей спины вышел Башков, небольшого роста, но широкий в плечах. Они с братом были давние приятели, участковый очень зло улыбнулся.

– Блять! – сказал брат и захлопнул дверь.

– Ну так где же боеприпасы? – вновь спросил Башков, растянув смешно последний слог.

Из комнаты брата доносилась мамина ругань, ища опасное мое, она натыкалась на гадкое брата.

– Не было ничего, – пожал плечами я.

Башков схватил меня за предплечье, сдавив железной рукой хрупкие кости.

– Послушай, пиздюк, – зашипел участковый, но договорить не успел.

Дверь в ванную комнату распахнулась, оттуда в клубах пара вышел Свинья. Рот его был открыт, глаза с огромными черными синяками навыкате. Рваный халат в махровую полоску распахнут. С красного от горячей воды тела капала вода.

– Я нихуя не наркоман! – начал Свинья с ходу. – На, смотри!

Он стал задирать рукава, тыкая Башкову в лицо свои вены. Из свастик сочилась кровь, из распахнутого халата болтался член. Но дырок от шприца действительно не было. Лицо Башкова перекорежило злобой, он схватил брата за шею.

– Сучара, – зашипел он.

Но тут из комнаты вышла мама, что-то с ней было не так, что-то безумное светилось в ее глазах, она с трудом дышала, в открытую дверь было видно, что она перевернула у брата в комнате все вверх дном. Башков отпустил мокрую шею.

– Может, на балкон унес, – сказала она растерянно и пошла к балкону.

Башков опять схватил шею Андрея.

– Если бы не твоя мать, я б тебя сейчас придушил! – шептал он сквозь зубы, в уголках рта появились хлопья пены.

– Не имеете права! – прохрипел Свинья.

– Что? – возмутился Башков, полетели слюни, и он сдавил кадык брата еще сильнее.

Я воспользовался этой ситуацией и ушел в свою комнату. Как-то нужно было убрать копаное палево с глаз долой. Тихо взял пакет в руки, прикрыв дверь. Куда же его деть? Хотел выкинуть в окно. Но оно заклеено на зиму. Черт подери. Мысли ползали в мозгу очень медленно. Шкаф! Ордера на обыск наверняка нет. Если не поможет мама, то можно и в шкаф. Пихаю тротилы с лимонкой и «огурцом» в белье, между простынок. Все. Закрываю на ключ. Ключ кладу на верх шкафа, в пыль. Поворачиваюсь. Прислонившись к косяку двери, улыбаясь, стоит Башков.

– Ну а теперь обратно, – скалится он.

– Какого хуя он здесь делает? – орет в коридоре брат маме.

– Заткнись, сволочь! Как вы мне надоели, скоты! – истерично надрывается мама.

Брат, поняв, что не за ним, хлопнув железной задвижкой, уходит в свою комнату.

Мама, я и участковый на кухне. На столе граната-лимонка без взрывателя, минометная граната по кличке «огурец», две тротиловые шашки и коробка из-под индийского чая со сделанной шариковой ручкой надписью «порох». Мама вздыхает.

– О господи! – шепчет она и трет пальцами виски.

Башков заполняет протокол изъятия, распечатанный на пишущей машинке.

Я стою, спиной прислонившись к стенке. Я устал от всего этого. Мне все равно.

– Распишитесь здесь, – вежливо подпихивает Башков протокол маме.

Она вздыхает и подписывает, поджав губы.

– Распишись, – сует листок мне.

Несколько секунд я пытаюсь что-нибудь прочитать, но похмелье от тарена размазывает буквы по бумаге до неузнаваемости. Ставлю закорючку. Я устал. Мне все равно.

– Завтра никуда не уходи, сиди дома! Понял? – строго говорит участковый.

Я киваю. Мама сидит за столом и трет виски. Башков встает и распихивает боеприпасы по карманам шинели. «Огурец» за пазуху во внутренний слева, рядом с сердцем, лимонку в правый нижний, тротил в левый. Пачка из-под чая никуда уже не помещается. В руке.

– До свидания, – говорит он сочувственно маме и, кажется, еще что-то хочет сказать, но не находит слов и, застегнувшись, выходит из квартиры.

Я закрываю дверь.

– Ублюдки ебанутые! – слышу я из лестничного коридора.

Мама то ли вздыхает, то ли стонет на кухне. Я прохожу в свою комнату и валюсь спать.

Долгий, пронзительный звонок в дверь. Еле поднимаю голову, смотрю на часы в виде собачьей будки с собакой на цепи. Семь часов. Утро. «Какая сволочь?» – успеваю подумать я и вдруг вспоминаю вчерашний день. Ёкает сердце, сдавливает мозг. Слышу, как мама бежит к двери у лифта. Может, все-таки пронесло? Нет. В комнату заходит крупный опер, видел его пару раз в отделе.

– Собирайся, Сережа, – говорит он почти ласково, немного, кажется, удивленный тем, что застал меня дома.

Опер уходит опрашивать маму на кухню. В дверном проеме появляется мент с автоматом и зевающим лицом. Слипающимися глазами без эмоций наблюдает, как я одеваюсь, мои руки трясутся, страшный сушняк.

– Готов? – заглядывает опер. – Поехали!

Выходим из квартиры. Выскакивает из комнаты брат в трусах. Машет мне рукой.

– Пока, брат! – говорит он и с ненавистью смотрит на ментов.

– Пока, – говорю я.

Меня подталкивают в спину. К парадняку подают козелок. Через пять минут мы у родного 15-го отдела милиции Калининского района. Трехэтажное кубическое здание грязно-бежевого цвета. Я знаю в нем, наверное, каждый закуток.

– Выходи, – командует опер и крепко берет меня за локоть.

Меня это напрягает, екает сердце. Я ведь просто мог не быть с утра дома! Сглатываю сушняк. Допрашивать опер ведет меня почему-то в небольшой актовый зал на первом этаже. Почему? Любая непонятка в действиях ментов в таком состоянии и положении трактуется испуганным мозгом как однозначно плохое. А как? А почему? Все, в тюрьму!

Сидим друг напротив друга за обшарпанным столом. Он в сером свитере, из-под которого торчит воротничок клетчатой рубашки. Он курит и, щурясь от дыма, заполняет протокол, стряхивая пепел на пол. Вокруг штук двадцать стульев разных моделей советского мебельного производства. На стенах стенды, на которых нарисованы образцовые милиционеры с осиными талиями и широкие в плечах, они стоят по стойке смирно, отдают честь и стреляют из разных видов оружия и из разных поз. Мы сидим здесь уже сорок минут.

Он уже отсмеялся. А я все уже рассказал. Как стоял на рынке, продавал аквариум на двести литров. Как подошел ко мне подвыпивший мужчина с рыжей бородой и шрамом на щеке. Сказал, что рыбок разводит. А аквариум у него, сказал, треснул, денег нет. И сумку открыл, а там… Граната-лимонка без взрывателя, минометная граната по кличке «огурец», две тротиловые шашки и коробка из-под индийского чая со сделанной шариковой ручкой надписью «порох». Я отказывался. Он уговаривал. Торговля не шла. Я замерз. Я согласился.

– А где аквариум взял? – спросил, смеясь, опер.

– На помойке нашел, – ответил я, делая лицо как можно глупее.

Он опять расхохотался.

– Ну ты и пиздобол!

Опер докурил, затушил сигарету об нижнюю поверхность столешницы и придвинул ко мне протокол.

– На, читай и пиши: «С моих слов записано верно и мною прочитано…» И подпись.

Не успел я дочитать, как в комнату эту гурьбой зашло человек десять дежурно-оперского состава.

– Этот, что ли, террорист, бля? – спросил первый подошедший с усами и животом, натянувшим форменную рубашку.

– Этот, – ответил мой опер.

Усатый живот влепил мне ощутимую затрещину.

За ним потянулись остальные: кто за волосы дернет, кто ухо покрутит, кто просто без фантазии кулаком в затылок.

– А в чем дело? – спросил мой опер.

– Саперы приехали, говорят, в любой момент взорваться может! – Усатый снова щелкнул меня по голове.

– Башков болван, на втором этаже в стол в кабинете сложил!

– Щас второй и третий эвакуировали.

– А как он привез это все?

– Принес в карманах.

– Ёбнутый, жалко, не поскользнулся!

– Гы-гы-гы!

Менты беззлобно загоготали. Кто-то сзади опять приложился к моему затылку.

– Ладно, подписывай, – перестал смеяться допрашивающий меня опер.

Я подписал. С моих слов и все такое.

– Пойдем.

Мы встали. Толстый и усатый сразу воспользовался этим.

– На, бля, террорист! – сказал он и дал мне ощутимого пинка.

Милиционеры опять дружно и весело засмеялись.

Мы прошли к дежурке. Я тормознулся около обезьянника.

– Дальше, – толкнул меня в спину опер.

Мы вышли на улицу. «Неужели сразу в „Кресты“? Да нет, так не бывает», – очень быстро рассуждал я. Остановились на крыльце. У входа стояла «газель» «Разминирование».

– Значит так, Сережа, твоей поеботине я не поверил, но если мало ли увидишь мужика с бородой, сразу сообщи. И если что-нибудь на районе грохнет, ты сразу сядешь, понял, придурок? – сказал он и несильно треснул меня кулаком в висок.

– Понял, – ответил я.

– Чего стоишь, иди на хуй! – прикрикнул он и зашел в отдел.

Я немного постоял, разглядывая до боли уже изученную красную табличку на стене рядом с дверью. Чтой-то было? Почему я на свободе? Это что, разводка, сон? Я медленно пошел в сторону дома, оглядываясь каждые десять метров. Погони не было. Когда здание отдела исчезло из вида, я сделал вывод: все это какие-то ментовские мутки, нечего голову ломать. Сейчас я на свободе, слава богу! И почти вприпрыжку я поспешил, улыбаясь, домой. Дверь открыл брат, он был все так же в трусах, но на голове уже была поставлена помойка.

– Сид, бля, что, под подписку? – обрадовался Свинья.

– Черт его знает, Андрей, вроде как просто отпустили.

Брат улыбнулся, обнял меня и поцеловал в щеку.

– Брат! – нежно прошептал он мне в ухо.

Стекло в двери на кухню было разбито, осколки лежали на полу. Где-то в глубине квартиры рыдала мама.