Время испытаний

— Но я не хочу быть её слугой или её вещью! — ещё недавно эльфы и волшебная страна манили Элмерика, теперь же сама мысль о заточении в чужом краю, пускай даже полном чудес, была ему противна: разочарование оказалось слишком болезненным. — Я хотел просто погадать. Не думал, что это может быть опасно.

— Сны бывают разными. Некоторые ничего не значат, а от иных можно не проснуться вовсе. Гадание открыло пути, сердце потянуло тебя сюда, а Брендалин решила воспользоваться моментом. Кстати, что она тебе дала? Она не смогла бы следить, если бы не оставила часть своей силы в каком нибудь предмете.

Элмерик замер, поражённый.

— У меня есть её платок.

Выходит, даже подарок был дан с умыслом? Хитрая эльфийская бестия ничего не делала просто так!

— Сожги, — посоветовал рыцарь Сентября. — Сразу же, как проснёшься. Ты идёшь?

Бард кивнул. Мастер Шон выставил вперёд ладони, и окружающий мир вдруг начал расплываться. Миг — и не стало ни зелёных бескрайних полей, ни цветов, ни изгородей. Вокруг вырос мрачный лес, но и кривые стволы вскоре растаяли в тумане, явив взгляду высокие горы, на верхушках которых лежал снег. Элмерик моргнул, и они уже оказались по колено в студёной воде. Быстрый ручей уносил вдаль мерцающие огоньки, в небесах над головой догорала алая полоса заката. Он моргнул ещё — и под ногами зашуршали яркие листья, а с серого неба закапал мелкий осенний дождь.

Элмерику казалось, что они вообще стоят на месте, меняется лишь мир вокруг. Веретено в руке было единственным, что связывало эти зыбкие сны с реальностью, и бард сжимал его в руке так крепко, как только мог.

Неудачное гадание очень беспокоило его, и он осмелился спросить:

— Мастер Шон, скажите: ведь эта встреча не означает, что мы с Брендалин предназначены друг другу и этого никак не изменить? Я должен был увидеть во сне того, с кем наши судьбы связаны неразрывно. И теперь я опасаюсь… — он замялся, не зная, как продолжить.

Рыцарь Сентября насмешливо фыркнул из под маски:

— Меня ты тоже видел — и что? Не глупи, Элмерик, ты ещё не нашёл свой настоящий сон. Если хочешь, я могу помочь тебе отыскать его.

— Был бы весьма признателен, — поклонился бард. — И всё же… я вот чего не понимаю: Брендалин сперва не хотела со мной говорить, прогоняла даже. Потом вдруг пожелала оставить у себя. Чего она хочет на самом деле?

— Сейчас одного. Через миг — другого. Эльфы так устроены: они живут и думают иначе, чем люди, и их желания редко остаются неизменными. Сегодня тебя могут любить, завтра ненавидеть. Когда живёшь среди них, то быстро привыкаешь к переменчивости и перестаёшь принимать это близко к сердцу. Ветер тоже часто меняется, но мы же не обижаемся на него, правда?

— А мастер Каллахан? Он тоже эльф, но я не замечал за ним подобного легкомыслия.

— Потому что он особенный, — даже под маской было видно, что рыцарь Сентября улыбнулся. — Но даже это не делает его человеком.

Перед ними появилось поле, заросшее травами высотой в человеческий рост, и мастер Шон махнул рукой туда, где начиналась едва заметная тропка.

— Думаю, тебе туда.

— А вы? — Элмерик едва удержался, чтобы не вцепиться в его рукав. Ему было слишком страшно оставаться одному в этой жуткой, постоянно меняющейся мгле.

— У меня свои сны. Не знаю, увидишь ли ты сегодня что-то важное или нет, но, определённо, проснёшься там же, где засыпал. А это, согласись, уже неплохо.

— Даже если потеряю веретено?

— А ты не теряй, — рыцарь Сентября усмехнулся и, обернувшись чёрной птицей, взмыл ввысь. Вскоре его силуэт пропал в плотных облаках.

А спустя мгновение Элмерик очнулся в собственной постели. О ночных приключениях напоминали веретено, которое он всё ещё сжимал в руке, и саднящая ранка от хрустальной росы на пальце.

Солнце заливало комнату светом, непривычно ярким для коротких предзимних дней, в его лучах танцевали пылинки. Рассвет остался далеко позади, время шло к полудню, а это значило, что Элмерик опять проспал.

Бард вскочил, поспешно отбрасывая одеяло, запутался в рукавах рубашки, не сразу попал ногой в сапог, пятернёй пригладил встрёпанные кудри и скатился вниз по скрипучей лестнице, заранее предвкушая заслуженный нагоняй от наставника.

Внизу, к его удивлению, не оказалось ни души. Мельница казалась пустой. Ни голосов, ни шагов, ни звона посуды — ничего.

На кухне окна запотели от густого пара. В печи весело потрескивал огонь, в горшках бурлили жаркое и суп, а под столом подходило тесто для пирогов, заботливо укутанное полотенцем. На самом краю стола лежала раскрытая книга. Бард пробежался взглядом по строкам:

«Тем, кто будет с тобой, подари Слёзы Бригиты, сам же возьми в правую руку Дыхание Дракона для ясности рассудка, а в левую — длинный стебель плюща, что свяжет вас воедино», — прочёл он и призадумался.

Быть может, Розмари изучала защитные ритуалы, не отрываясь от готовки? Но кто разрешил ей принести книгу на кухню?

Элмерик ещё немного подождал, в надежде, что Розмари спустилась в погреб за соленьями и вскоре вернётся, но терпение закончилось прежде, чем хоть кто-нибудь появился.

Он продолжил поиски в библиотеке, но там, увы, тоже никого не оказалось. Лишь на стуле висела потёртая и порванная в нескольких местах куртка Джеримэйна: как будто он только что был здесь и всего мгновение назад вышел. Элмерик распахнул окно и выглянул во двор — тоже пустынный. Бард повертел головой, вдохнул почти весенний запах мокрой земли и захлопнул створки, морщась от досады. Куда же все подевались?

Стучаться в личные комнаты наставников он не решился. Оставалось лишь спуститься вниз и обойти мельницу по кругу.

Элмерик уговаривал себя, что, если и во дворе никого не окажется, это всё равно не повод бить тревогу. В конце концов, есть ещё подвал, а в подвале — хранилище. А ещё — Чёрный лес, в который можно отправиться… за дровами. Или нет, ввосьмером за дровами глупо. Ладно, значит, не за дровами. Мало ли зачем можно отправиться в лес? Вон когда искали Келликейт, все разбрелись кто куда.

Он побродил по двору, проверил конюшню — все лошади были на месте; на всякий случай заглянул в сарай и курятник, сам не понял зачем пересчитал кур. Потом вернулся в дом, спустился, наконец, в подвал, побродил там среди бочек и бутылей, провёл пальцем по полкам, оставляя в пыли витиеватые вензеля. Постоял возле незримой для обычного человека печати, запиравшей ход в хранилище (та выглядела нетронутой, но мало ли). Снова зашёл во все комнаты, кроме безнадёжно запертых, на этот раз даже постучавшись к наставникам. Ответа не было. Элмерик ещё пытался храбриться, но поджилки уже тряслись. Мысль, что пока он спал, тут случилось что-то ужасное, не давала ему покоя.

— Наверное, все в деревне. Встречают этого гостя… как его… Риган? Реаган? — произнёс он вслух, уже сам не веря в это.

Надев куртку и тёплый плащ, закрепил на плече застёжку, сунул за пояс флейту, взял арфу в чехле, подумав, положил за пазуху веретено и вышел из дома.

Дорогу, ведущую к Чернолесью, развезло. Сапоги утопали в жидкой грязи, остатках почерневшего талого снега и лошадином навозе. На тракте виднелось множество следов ног, копыт или тележных колёс, но следопыт из Элмерика был никудышный, да и откуда бы? Он родился и вырос в городе, а странствовать предпочитал по большим дорогам и людным селениям — там больше платили.

— Далеко ли собрался маленький чаропевец? — окликнул его знакомый голос.

Ещё не обернувшись, Элмерик знал, кого увидит.

— Ллиун? Почему ты здесь? Я думал, ты спишь. Зима на носу всё-таки.

— Чаропевец потерялся, — лианнан ши, поравнявшись, зашагала рядом.

Прочие запахи тут же стали не слышны за ароматом спелых яблок. Наверное, именно так пахло лето.

— Вовсе я не терялся. Это остальные куда-то подевались.

— Может, надо лучше искать? — Ллиун с улыбкой склонила голову набок, отчего вид её стал озорным.

— Кстати, а ты никого не встречала? — Элмерик подозрительно прищурился: говорили, что младшие ши любят дурить людям голову, но на вопросы отвечают, если спросить прямо.

— Кого именно? — яблоневая дева выбежала перед ним и пошла спиной вперёд. Её ничуть не заботило, что она совсем не видит дороги.

— Ну, чародеев с мельницы.

— Ллиун спрашивает не просто так, — дева вдруг резко остановилась и коснулась его груди ладонью. — Кого ищет маленький чаропевец? Кого хочет увидеть? Не всех же разом? Каждый из них занимает какое-то место в душе маленького чаропевца, но это не равные части.

— Не стану спорить. Но какое отношение это имеет к тому, что все исчезли?

— Чаропевец грустит. Он жалеет себя, да? Никого больше не хочет пускать в своё сердце?

— Что за глупости ты несёшь?! — вспылил Элмерик.

— Если он не хочет слушать лианнан ши, может, он послушает себя? Откуда взялась эта ярость? Помнится, раньше её не было. Это из за горя?

— Мы не настолько хорошо знакомы, чтобы ты могла судить, — буркнул бард. — Может, я всегда таким был.

Ллиун покачала головой. Порыв ветра отбросил назад её светлые волосы, явив взгляду острые, как у всех эльфов, уши, украшенные серьгами в форме серебристых яблоневых листьев. Руку она не отняла, и от её прикосновения Элмерик чувствовал, как в груди зарождается приятное тепло.

— Спрашивать нужно себя. Лучшего ответа никто не даст.

Они стояли друг напротив друга, и бард не мог отвести взгляд от её зелёных глаз — слишком проницательных. Ллиун словно поймала его в крепкие сети и удерживала, не давая ни отойти, ни приблизиться. Элмерик откуда-то знал, что она не причинит ему вреда и отпустит, если он попросит, но не спешил освободиться, прислушиваясь к странным ощущениям. Тепло, зародившееся в груди, разливалось по всему телу, заставляло дышать чаще, окрашивало румянцем щёки, порождая огонь страсти и стыдливое смущение, а вдобавок — желание жить. Элмерик понял, как именно лианнан ши заманивают своих жертв и почему люди идут следом не ропща, с улыбкой на устах, а даже когда умирают, то не чувствуют страха и боли. Только радость.

— Ллиун не смогла полностью исцелить тело. И душу тоже не сможет, — вздохнула лианнан ши. — Но подарить временное облегчение Ллиун способна. Дальше маленький чаропевец должен будет помочь себе сам.

— Но как? Я не понимаю…

— Нет снадобья, способного мгновенно склеить разбитое сердце, вернуть утраченное доверие или сделать так, чтобы беды не случалось вовсе. Но время течёт, и вода точит камень: песчинка за песчинкой. Прошлое уже случилось — этого не изменишь. Однажды оно превратится просто в память, потому что ничто не вечно под луной. Ни горе, ни счастье, ни лето…

— Ни горе, ни счастье, ни лето, — повторил бард, словно пробуя каждое слово на вкус. — Зачем ты всё это мне рассказываешь?

— Мы умеем быть благодарными, — лианнан ши показала зажившее запястье. Новая кожа казалась светлой, почти прозрачной. Интересно, а что бежит в жилах у яблоневых дев: кровь или древесный сок? — Ллиун избавилась от своих оков и хочет, чтобы маленький чаропевец избавился от своих.

— Вряд ли это будет так просто, — не без зависти вздохнул бард. — Они весьма прочны.

— Признать, что они есть — уже немало. Многие живут, не понимая, что их сердце находится в плену заблуждений.