Инклюз

– Я предпочитаю потратить немного времени на настройку всех инструментов, чтоб потом весь вечер не отвлекаться на технические нюансы, – оправдывался Оскар.

Джоанне хотелось, чтобы музыкант не разговаривал, а просто продолжал работать с инструментом. Казалось, брови еще больше опустились над закрытыми глазами. Если бы он сейчас взглянул на Джоанну, то смог бы прочитать на лице женщины молчаливую, не высказанную претензию. В это время в её голове всплыли воспоминания о первой интимной близости в студенчестве, о ее первом мужчине, когда в постели неопытный любовник все время оправдывался, превратив волнующее таинство в череду неловких движений и лишних глупых слов. Голос музыканта на фоне божественных звуков виолончели показался ей диссонансом, чем-то очень уродливым, приземленным и лишним.

Будто уловив негодование хозяйки, музыкант взял прежний диапазон. В этот раз он разрешил его в тонику – ту самую, воображаемую Джоанной ноту. Это был, несомненно, приятный момент, но уже не было того мистического чувства, которое возникло в первые секунды. Словно щекотание спины, когда от первого поглаживания кожа трепетно покрывается мурашками, но со временем тело привыкает к нежности. Дальше процесс неизбежно должен перетекать в массаж, чтобы вызвать такое же приятное впечатление.

– В моем репертуаре есть композиции для веселья и для ностальгии. Вы в любой момент можете меня скорректировать, и я поменяю репертуар. Что бы вы хотели выбрать на вечер?

Джоанна открыла глаза. Вернулось прежнее выражение лица: слегка удивлённые глаза и немного странная улыбка. Пол под ногами немного поплыл, и она почувствовала узнаваемую приятную истому. Эффект от медикаментов всегда был разный, в зависимости от времени суток и количества принятого. Если пить таблетки натощак, то даже стены могут начать мелодично колебаться. Тогда, для равновесия, женщина садилась в мягкое кресло и наслаждалась сумбурными красками фантазий. Хаотичные, неожиданные мысли нагромождались каскадами. В этот раз те первые ноты, взятые музыкантом, настроили не только инструмент, но и состояние самой хозяйки. Ей хотелось слушать и слушать эти аккорды, которые мгновенно придали сил и вызвали эйфорию. Зная оптимальную дозу приёма таблеток, сегодня она решила немного ее переступить, ведомая возвышенными чувствами. Она высыпала на ладонь еще две, запила. Затем достав из кухонного шкафчика чистый стакан, налила в него холодной воды и предложила гостю. Стакан покрылся конденсатом, хотя в доме не было жарко. Музыкант жадно начал пить большими глотками, пока не осушил все без остатка.

– Помню в детстве отец играл «Страсти по Матфею» Иоганна Баха, – ответила женщина.

– Так это можно и без нот! – сразу обрадовался музыкант.

Он достал вельветовое полотенце из футляра и вытер влажные руки. Отец Джоанны тоже всегда делал так же. «Чистые руки извлекают чистый звук» – вспомнилась ей папина фраза. Такое отношение Оскара к инструменту расположило Джоанну еще больше.

Хозяйка забрала пустой стакан и вернулась на кухню. «Подать еще один стакан и поставить рядом полный кувшин с водой» – пронеслось у нее в голове. Она включила кран и подставила сосуд под воду. В эту минуту музыкант начал исполнять ту самую мелодию, которую хозяйка вспомнила, и которая была так ей дорога. Словно кто-то третий в доме заговорил добродушным мужским голосом. Своим бархатным тоном он прошел по всем углам, и кажется, смахнул пыль с поверхностей в гостиной. Грудь стала подниматься выше, мягкий тембр виолончели как будто утяжелил воздух.

Музыкант не просто механически играл. Он будто растворялся в каждой ноте, каждое движение рук отзывалось мимикой на лице. Брови его поднимались и опускались в соответствии с ритмом и высотой тона и хмурились от интенсивного развития мелодии. Периодически открывая глаза, он пытливо всматривался в Джоанну.

Стакан в ее руке давно наполнился и уже некоторое время переливался через край. Наконец ее вторая рука медленно закрыла кран. Если бы не поток льющейся воды, подчинённой всем законам физики, можно было бы усомниться в привычном течении времени. Джоанна медлительно вылила из стакана лишнее и понесла его музыканту. Он с любопытством следил за необъяснимым поведением женщины. Словно в трансе пройдя мимо музыканта, она прошествовала через всю комнату, подошла к окну и застыла.

Мысли ее непроизвольно устремились в тёплую атмосферу событий раннего детства, когда еще были живы ее невероятные, почти сказочные бабушка с дедушкой. Любимая внучка могла бесконечно долго слушать истории о гастролях кукольного театра по стране. Бабушка очень любила детей, потому и выбрала такую работу. Она легко меняла голоса и могла озвучивать сразу четырех кукол в одной сцене. В газетах о ней писали как о непревзойденном мастере перевоплощения, создателе одного из самых известных театров марионеток Дикого Запада. Несмотря на то, что в то время кукольные театры были весьма популярны, с бабушкой мог конкурировать только известный в Лос-Анджелесе Боб Бейкер, который стал популярным благодаря Голливудским студиям, в то время как бабушка исколесила сотни городов и сел, в каждом из которых ее ждали аншлаги. Именно она впервые придумала сочетать красоту фарфоровой куклы с театром. Все ее представления производили фурор, были тогда настоящими жемчужинами, произведениями искусства. Она была непревзойденным художником и скульптором. Её куклы были особенно гибки и подвижны благодаря смелым инженерным решениям. Она делала нити совершенно невидимыми – из шелка, пропускала под волосами марионеток в специальные отверстия, созданные еще на стадии обжига фарфора. Ее куклы с полушарнирными суставами становились почти живыми. Их плавные движения нельзя было отличить от пластики живых людей.

Таким же невероятным сказочным героем ей казался и дедушка. Он был врачом-дерматологом. Когда государство организовало экспедицию по изучению редчайшего феномена – голубой кожи у представителей редкого племени индейцев, его, конечно, пригласили ее возглавить. В своих частых научных поездках по обеим Америкам дедушка столько всего видел, что у родственников не укладывалось в голове. Его рассказы о приключениях были похожи на фантастические романы, и ему вполне можно было писать книги. Уму непостижимые образы, странные, необыкновенные и благородные герои. В семье поговаривали, что большую часть он придумал. А сам дедушка верил, что в его теле течёт индейская кровь, смешавшись с испанской и англо-саксонской. Но до конца этого никто, конечно, проверить не мог.

Вспомнился и образ любимого папы. Почему-то только сейчас Джоанна осознала, что отец и муж ее в чем-то были похожи, а порой и вовсе сливались в один портрет. Она подумала, что часто в жизни так и случается: девушка выбирает себе спутника похожего на любящего отца. Оба главных мужчины в жизни Джоанны любили музицировать на струнных инструментах. Даже овалы их лиц были одного типа. И сейчас опутавшие ее воспоминания сплетали их образы в один.

Юные годы были такими насыщенными, полными радостных моментов и любви. Постоянное ощущение приближающегося чуда, когда кажется, что все вокруг вовлечены в единый великий восторг. Множество знакомых светлых лиц под музыку проплывало в сознании пожилой женщины.

Музыкант догадывался, что она погружена в нахлынувшие воспоминания. Ему часто приходилось видеть подобное, когда виолончель вдруг звучала в домах людей, привыкших максимум к пианино или гитаре. Он также испытывал это необыкновенное чувство от первых произведений в гостях, видя, какие эмоции вызывает его игра. Это дарило невероятное вдохновение. Как правило, внимание хозяев приковано к смычку, что создает какую-то таинственную связь с музыкантом. Этот момент, очевидно, значим и для слушателей, и для играющего. Казалось, виолончель знает личную историю каждого из присутствующих и вскрывает что-то личное и сокровенное. Отпив глоток, Джоанна просунула руку между шторами, открыла окно и отодвинула занавеску. Дневной свет озарил дом. Тяжелая ткань немного надулась, сдерживая движение стремительного потока воздуха с улицы. Кончики ее волос чуть заметно развевались. Кукольные ножки в аккуратных туфельках повернулись на носочках, и марионетки оглянулись по сторонам. Сначала в сторону окон, потом вновь вернулись изучать непрошеного гостя. Готовые слушать музыку вечно, они ни на секунду не останавливались, стеснительно скользя взглядами по мужчине, и все время возвращались к перешептыванию с соседками. Время от времени, отвлекаясь, музыкант чувствовал на себе их взгляды. Тогда инстинктивно он вновь разворачивался к марионеткам, убеждаясь, что их глаза следили за ним. Разумом Оскар понимал, что это иллюзии, но через какое-то время, забывая о том, что это всего лишь куклы, вновь отвлекался на них.

Джоанна засмотрелась на холмы, всё медленнее моргая от накатывающей дремоты. Ее жизненные истории чередовались в памяти, выскакивали одна за другой, перепрыгивая по календарю и местам событий, порой добавляя или выбрасывая действующих лиц. От одних событий глаза наливались слезами, от других становилось тепло на сердце.

Позади хозяйки висел портрет девочки, которая внимательно слушала шум морской ракушки. Оскару показалось, что несмотря на большую разницу в возрасте, в кукольном личике малышки проступали черты лица Джоанны. Изображениями ребенка была увешена вся комната.

Из всех огромных «Страстей по Матфею» Оскар выбрал 39-ю арию, написанную для альта. Она лучше всего перекладывалась на виолончель, без потери основного замысла. Музыка идеально подходила для создания ностальгического настроения. Он чувствовал, что акустика дома располагает к контрастному исполнению, проигрывая тихие места почти «шепотом», акценты же смело надавливал смычком. Переминаясь, куклы ловили ритм, девочка на картине слушала шум ракушки, погружённая в воспоминания женщина у окна внимательно всматривалась вдаль. На подоконник с улицы принесло не то перышко, не то клубок пуха. Прокатившись несколько раз по поверхности, так и не залетев в дом, он попал в другой воздушный поток и вылетел на улицу.

02. Друг

___

Не мыслью — сердцем я открыл,

И пусть в душе простой и юной

Простую песнь рождают струны:

«Союз друзей — Любовь без крыл!»

Джордж Гордон Байрон

___

Над могучим деревом на холме, по совпадению, повисло единственное на небе пушистое облако. Казалось, жара испарила из растения последнюю влагу, и оно съежилось над старыми ветками. Еще полчаса и белое облако постигнет участь других утренних туч: растворится навсегда в этой душной летней жаре.

На заднем дворе девочка опустила в корзину свежий букет цветов и побежала к холму с раскидистым деревом. Мама знала, что легкий ветер и тень от ветвей освежают верхушку горы, потому позволила дочери отправиться на холм.

Небольшое кукурузное поле разделяло холм и гряду жилых домов. Верхушки деревьев и кустарников чуть подрагивали от легкого ветра. Уже не было слышно папиной музыки в доме, но мамину фразу из открытого в доме окна она чётко уловила: