Свет на исходе дня

Стая мотоциклистов гналась за ними во весь дух. Они забыли обо всем, кроме погони, и неслись, потеряв голову. Это был шалый, одуряющий гон, забивавший дух и обжигающий кожу, безумная скорость кружила голову и помрачала ум.

— Хоть ты не гони, они убьются, — взволнованно сказала Лиза, в тревоге оглядываясь назад.

Бочаров не слышал. Сжав губы и сузив глаза, он сидел, точно во сне, и все увеличивал скорость. Машина шла с тугим ровным гулом и мелкой дрожью; она мгновенно съедала расстояние: далекие деревья и столбы стремительно налетали и исчезали, их как будто отстреливало назад.

Вся земля неслась под колеса. Вся земля была во власти машин, миллионы их мчались в неумолчном гуле моторов. Вся земля была ввергнута в сумасшедшее безостановочное движение и, оглушенная грохотом, неслась в лихорадке.

4. На горизонте замаячил виадук. Бочаров приблизился, сбросил скорость, доехал до перекрестка, медленно сполз на пыльный ухабистый проселок. Машина едва тащилась, волоча за собой густое облако пыли. Сквозь пыль было слышно, как сзади с ревом пролетели по шоссе мотоциклы. И теперь было только тихо и пыльно, сильно качало на ухабах. Вербин зевнул. Марьяна посмотрела на него долгим взглядом и с досадой и сожалением отвернулась. Вербин не подал и вида.

Они почти никогда не спорили открыто. У них редко доходило до объяснений, но изо дня в день тянулась скрытая, вялая неприязнь, которая иногда пропадала ночью, во время близости, но потом возвращалась.

Они не заметили, когда она возникла впервые, вероятно, вскоре после женитьбы, но они не определили ее сразу, а когда поняли, понадеялись, что со временем пройдет и что-то изменится, — надежда держалась довольно долго, год или два, тем временем неприязнь оказалась стойкой и тянулась из года в год. Но уже трудно было все оборвать, обрубить разом, одним ударом, трудно было решиться, довлели годы, прожитые вместе; хотя детей у них не было, к этому времени появилось много общего, даже привычки, как всегда при долгой совместной жизни, а как вспомнишь, сколько хлопот и забот все ломать, поневоле задумаешься.

Но внешне все было сносно, пристойно, ровные, спокойные отношения, посторонний глаз ничего и не определит: нормальная семейная жизнь. Правда, иногда Марьяна сжимала от злости зубы, но Вербин делал вид, что ничего не замечает, тем и кончалось.

Он вообще не любил выяснять отношения, объясняться, казалось, его вообще ничто не может вывести из себя. Он не изменял ей, но не по убеждению, а больше из лени: куда-то спешить, хлопотать, устраиваться — суета… И сам он еще не знал, как повел бы себя, узнай о ее измене: то ли уйдет, то ли махнет рукой.

Постепенно и неприязнь стала угасать, она ведь тоже требовала сил, только иногда, изредка вспыхивали ее приступы, но обычно они не трогали друг друга без нужды, все шло наезженно и неизменно и как бы по привычке: терпеливо и спокойно. Вербина устраивала такая жизнь.

Проселок уткнулся в лес, пыль исчезла, донесся запах влажной земли. Они проехали опушку и по косогору спустились к реке, дальше дорога шла вдоль берега и вновь поднималась по склону.

Бочаров остановил машину и вылез. Он спустился к воде, умыл лицо и руки, вытерся носовым платком и сидел неподвижно, щуря глаза и глядя на бегущую воду.

Припекло солнце, блеск реки слепил глаза. Лиза вылезла из машины, спустилась на берег и молча села рядом с мужем. Вербин медленно и бесцельно побрел вверх по склону, где росли деревья и держалась тень. Только Марьяна осталась на месте, а мотом и она пошла в сторону, дошла до обрыва и села на траву.

Было тихо. Плотная жаркая дрема владела землей, тишина казалась заметной на ощупь. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, тепло и общее оцепенение клонили в сон.

Вербин прошел немного, остановился и поднял голову: покрытые молодой зеленью деревья легко пропускали солнечные лучи, все пространство над кронами было заполнено чистым, ровным сиянием, которое проникало вниз и становилось веселым переменчивым светом, играющим в ветках с тенью и тянущимся к земле прозрачным воздушным дымом.

Этот дым, и блики, и слепящие вспышки в листьях вдруг шевельнули в нем смутное воспоминание — даже не далекую картинку, а что-то неопределенное, невнятное, какое-то размытое пятно в прошлом, а скорее всего просто ощущение, что все это уже было когда-то.

Были блики, и переливающийся в листьях свет, и прозрачный воздушный дым под деревьями, и он сам, стоящий на лесной поляне с задранной вверх головой. Он не вспомнил, когда и где это было, он даже не думал об этом, просто сама по себе всплыла уверенность, что все повторяется.

Вербин побродил среди деревьев и вернулся назад. Марьяна лежала на цветном надувном матраце, он подошел и сел рядом. Она не спала, хотя глаза были закрыты; он заметил, как дрогнули ее веки, и осторожно коснулся пальцами ее лица.

— Нет, — сказала она, не открывая глаз, и перевернулась на другой бок.

Вербин встал и побрел прочь. Ее ответ не вызвал у него никаких мыслей, он уже привык к приступам неприязни и принимал их спокойно.

Он уходил, не замечая, как напряглась ее спина, точно Марьяна надеялась, что он не посчитается с отказом, но он смирился, и этим все кончилось.

Конечно, она надеялась, что он не послушается и настоит на своем.

«Дурак, — думала она горько, — дурак».

Нет, он не был дураком, никто не сказал бы этого. На работе все одобряли его спокойный, трезвый нрав, за ним никогда не водилось опрометчивых поступков. Он был толковый инженер, хорошо знал технику и ладил с людьми.

Администрировал он рассудительно, те, кто был у него в подчинении, обид на него не имели, он никому не причинял вреда.

Вербин пересек рощу и вышел к дороге. Она мягко кружила среди распадков и увалов и сбегала к деревянному мосту: под склоном текла река. На другом берегу он увидел россыпь темных изб и огражденные редкими жердями огороды; в деревне редко взлаивали собаки.

«Тишина», — подумал Вербин.

Это был чужой мир. Он словно и не существовал вовсе и лишь возникал изредка на короткий срок.

Вербин постоял, прислушиваясь и глядя на другой берег: деревня непроницаемо лежала среди косогоров. Это была неведомая страна, он был в ней посторонним, как иностранец, и даже не тщился постичь ее. Вся эта жизнь казалась ему далекой и непостижимой — тайна за семью печатями.

Иногда на вокзалах, в магазинах, в транспорте он встречал крестьян с мешками и корзинами; он не замечал их, они находились за пределами его существования, он не думал о них никогда.

Внизу ярко блестела под солнцем вода, в изгибах реки густо росли кусты. В нем вдруг вновь шевельнулось смутное чувство: и это уже было когда-то. Твердой уверенности он не имел, но что-то размыто проступило из темноты, и померещилось: лес, светящаяся под солнцем река, косогор с высоким травостоем…