Свет на исходе дня

— Ладно, постоял я, подождал, может, хоть «извините» скажут. Нет, на меня даже не смотрят. Знаете, досада меня взяла. Досада и удивление. Что за люди? Спрашиваю у них: «Что ж вы собаку на прохожих спускаете?» Вы бы видели, как они удивились. «Почему, спрашивают, спускаем? Ей команды «фас» не было». Еще чего не хватало, чтобы они людей травили. А женщина мне объясняет: «Ей команду «стеречь» дали, видите вещи на санках, она все правильно делала». Понимаете? Собака все правильно делала! «Правильно? — спрашиваю. — А вы?» Они еще больше удивились: «А что мы? Мы вас не трогали». Знаете, я, честно говоря, опешил. Пялюсь на них и слов найти не могу. Думаю: кто из нас ненормальный, я или они? Наверное, я. Не могу я постичь их логику. Не доходит до них ничего, а увещеваниями таких не проймешь. И захоти я им объяснить — не смогу, ввек не поймут. Они бы на меня как на идиота, посмотрели. А ведь действительно, можно спросить: из-за чего сыр-бор? Что произошло? Верно? О чем речь? Потом они эти саночки в гараж свой повезли, я номер записал, потом справки навел. Карташов Константин Борисович, научный работник, работает в институте атомной энергии… — Родионов умолк. Он хмурился, озабоченно озирался, потом заметил с печалью: — Может, он в атомной энергии семи пядей во лбу, звезды с неба хватает, впереди всех идет, а все-таки в люди он не выбился — душой не вышел. Человеком не стал, так, физиком только и остался. — Он снова помолчал и продолжал: — Я ведь их не наказать хотел, да и за что? Не могу понять, откуда это пошло. Люди учатся, институты сложные кончают, университеты… Образование получают, дипломы, знают много мудреного, диссертации защищают. А по-человечески, здесь… — Родионов пальцами тронул грудь, — они ведь совсем неграмотные, жестяные какие-то. — Он улыбнулся грустно. — Вот и выходит, что все напрасно, вся учеба, дипломы, степени…

— Вы считаете, я такой же? — спросил Вербин.

— Я не знаю, — тихо ответил Родионов.

Они молчали. Какое-то время на лице Родионова сохранилась горечь, потом она постепенно сошла, лицо разгладилось. Погруженный в мысли, он рассеянно и неподвижно смотрел в туман, из которого размыто проступали темные деревья и постройки. Сейчас он особенно явно принадлежал этой ночи, ее туману, спящей деревне, тишине, он был часть всего, что существовало вокруг, тогда как Вербин был посторонним и лишь наблюдал со стороны.

— У вас есть жена? — неожиданно спросил Родионов.

Вербин кивнул.

— А у вас? — спросил он.

— Трудно сказать, — с усмешкой ответил Родионов. — Вроде есть, а вроде… Ее в столицы тянуло. Четыре года как уехала. А развестись до сих пор не удосужились. — Он снова усмехнулся. — Выходит, я соломенный вдовец.

— Переписываетесь?

— Нет. Да я и не знаю, где она. — Он вздохнул. — Бессмыслица какая-то.

Больше они не говорили. Казалось, оба отдались немому оцепенению ночи, оба молчали и не двигались. Родионов был тих и задумчив, его некрасивое застенчивое лицо было обращено в сторону скрытой в тумане деревни. Он стоял с отсутствующим видом, взгляд его блуждал, было заметно, мыслями он не здесь — то ли в прошлом, то ли вдали отсюда.

Вербин глянул на себя и на Родионова и улыбнулся: несуразно и смешно выглядели они сейчас — один в длинной кавалерийской шинели на голом теле и в огромных обрезанных, похожих на боты валенках, а другой в наброшенной на плечи телогрейке и в калошах на босу ногу; Родионов посмотрел на него с удивлением, не понимая причины внезапной веселости, потом перехватил взгляд, в свою очередь оглядел себя и Вербина и тоже улыбнулся.

Они улыбались, глядя друг на друга, понимая, что каждый думает об одном и том же — вид у обоих был нелеп и потешен. И вдруг оба они одновременно почувствовали подспудное облегчение, как будто освободились от непонятной тяжести. Они оба испытали облегчение, хотя никто из них ничего не сказал — ни словом, ни взглядом, оба просто улыбнулись своему виду, но и этого было довольно.

Они молча направились в дом — Родионов впереди, Вербин сзади. Об отъезде ничего не было сказано, Родионов не спросил, а Вербин не напомнил. Как-то сам собой между ними возник неназванный, молчаливый уговор: некоторое время Вербин пробудет здесь.

Они уже подошли к порогу, когда Вербин вдруг обернулся, точно сзади его кто-то позвал. Первое, что он заметил, было отсутствие над трубой дыма. Потом он увидел, что занавески на одном из окон слегка раздвинуты, вероятно, сквозь щель кто-то изнутри смотрел им вслед. Вербин остановился, и в это время занавески сомкнулись и наглухо закрыли окно. Теперь ничто не выдавало наличия в доме жизни. Дом был глух и слеп, белыми бельмами смотрели в туман занавешенные окна, и непроницаемая, мертвая тишина царила внутри и снаружи. Протяжно и скрипуче пропела за Вербиным дверь, и уже ничто не нарушало беззвучия и неподвижности ночи: белая необъятная ночь полновластно завладела землей.