Свет на исходе дня

Жвахин не толстел, как многие из его сверстников, домашняя еда как бы не шла впрок, все дотла сжигали работа и нрав. Он все так же был сух, поджар, жилист, на смуглом лице выделялись напряженные светлые глаза, которые белели, когда он злился. Жесткая задубелая кожа обтягивала впалые щеки и костлявые скулы — резкие черты, ни следа добродушия, настороженность и в глубине холодная, сдерживаемая злость.

В сорок лет он, как раньше, работал на износ, себя не щадил, об отдыхе не думал.

Осень в тот год на Дальнем Востоке была теплая и сухая. Целые дни повсюду держалось ровное сонливое тепло, погожая ясность сохранялась над сушей и океаном. По всей причудливо изрезанной береговой линии от залива Чосанман до Охотского побережья океан пребывал в покое, слабая волна едва слышно касалась отвесных скал и бесшумно смачивала песок и камни на диких пляжах Японского моря.

Итак, осенью стояла хорошая погода. Самолеты исправно летали по всем направлениям, ни один рейс не был отменен по причине погоды. Большие и малые аэродромы принимали и отправляли всех желающих.

То была редкая удача. В краю, где расстояние меряется днями и неделями, дорог почти нет и можно подолгу без всякой надежды торчать на берегу в ожидании парохода, каждый день хорошей погоды был как подарок судьбы.

Солнце пригревало заросшие кедровым стланцем склоны Сихотэ-Алиня, в теплом воздухе неподвижно стояли низкие, корявые, сучковатые японские сосны и высокие маньчжурские кедры, а воздух был так прозрачен и чист, что с перевалов полуострова Муравьева можно было увидеть сразу два океанских залива — с одной стороны Амурский, с другой — Уссурийский, разделенные огромным пространством гор и тайги.

Жвахин гнал по шоссе из Владивостока в Находку. Он спешил, чтобы сдать груз до темноты, успеет — выгадает день, завтра можно будет поработать на себя.

Машина легко разматывала плавные серпантины, на обочине попадались каменные пирамиды с укрепленными в них рулевыми баранками — памятники погибшим на этой дороге шоферам.

В последние дни он мало спал. Везло с погодой, нельзя было упускать время: тем, кто строился, каждый погожий день в эту пору был как находка.

На основной работе Жвахин выгадывал где мог: помогал грузчикам, превышал скорость, без очереди проскакивал на погрузку-разгрузку, чтобы раз-другой обернуться и для себя.

Сейчас его сильно клонило в сон. Если б не груз, он бы притормозил в тихом месте, соснул бы часок на сиденье. Но он помнил, что должен поспеть: сегодня разгрузится — завтра весь день его, можно смотаться в район, машина сейчас нарасхват.

Он думал только о том, чтобы успеть, и гнал, гнал, отматывал скользящее по сопкам шоссе. После Шкотова он даже не остановился нигде поесть, проскакивал все поселки, чтобы поспеть до темноты.

Он ехал, упрямо сжав рот, напряженно глядя вперед, спать хотелось так, что просто глаза слипались; Жвахин не снижал скорости, надеясь, как всегда, пересилить себя.

Впоследствии он много раздумывал над тем, что произошло. Скорее всего он проспал поворот и проснулся в последнюю секунду, когда уже ехал к обочине. К счастью, он успел нажать на тормоз и погасить скорость, да и склон под обочиной оказался пологим, Жвахин даже подумал, что удержится.

Сцепив зубы, он бешено крутил рулевое колесо. Ухабистый склон с силой бросал машину, она исходила стонами и разболтанно дергалась во все стороны и то припадала, как кошка, к земле, то взбрыкивала и отрывалась всеми колесами сразу, как бы в жгучем желании улететь.

Его спасли деревья, росшие на склоне; ниже склон набирал крутизны и срывался в распадок. Машина ударилась о низкие, сучковатые, корявые сосны, упала набок и застыла.