В те холодные дни

2

Вернувшись из Москвы, Косачев прямо из аэропорта заехал на завод и, несмотря на поздний час, позвонил домой секретарю парткома Уломову и главному инженеру Водникову, сказал, что в ЦК одобрили предложение и поручили заводу немедленно начать работы.

— Утром соберемся у меня, обмозгуем, как действовать дальше. Теперь надо рассматривать это дело как правительственное задание. Подробности расскажу при встрече.

Сидя в кабинете, он почувствовал усталость, решил не ехать домой, остаться на заводе, отдохнуть часа два на диване, потом поработать, просмотреть срочные бумаги, кое-что обдумать к завтрашнему разговору. Взял папку с неразобранной почтой, включил репродуктор, присел на диван. Усевшись поудобнее, решил взглянуть на сводку за прошедшую неделю. Мысли рассеивались, строчки прыгали и расплывались. Он вдруг забеспокоился от какой-то неприятной тяжести в затылке, ощутил неподвижную свинцовость во всем теле. Через силу поднялся, подошел к окну, распахнул раму и, когда в кабинет ворвался холодный морозный воздух, облегченно вздохнул, подставил лицо под освежающую струю. Сквозной ветерок колыхнул его волосы, остудил вспотевший лоб. Хорошо и приятно было стоять у раскрытого окна, дышать полной грудью. Вмиг отлегло от сердца, полегчало.

Он невольно загляделся на заводские корпуса и заводской двор, покрытый мягким слоем белого снега. На фоне красной кирпичной стены, освещенной синеватым отливом ярких неоновых фонарей, были отчетливо видны медленно падающие пушистые снежинки. Красивое, успокаивающее зрелище, можно часами смотреть на бесконечные переливы белого и красного цвета.

Как удивительна наша русская зима с ее обжигающим морозным дыханием, с белым, безмолвным покоем, с порывами буйного ветра, с метелью и вьюгой, с блеском алмазной пыли, ослепительно сверкающей на ярком солнце! Скрип снега под ногами, белые кружева на деревьях, замерзший иней на меховых воротниках, клубы синего дыма над крышами домов, шумный крик мальчишек, со свистом летящие с горки санки. Зима! Зима!

Косачеву вдруг стало зябко, он закрыл окно. Походил по кабинету, постоял у аквариума с рыбками, подсел к столу, снова принялся разбирать бумаги. Головная боль не проходила, затылок тяжелел, хотелось спать.

«Устал я здорово, перенервничал, — думал Косачев. — Не поехать ли домой, отдохнуть немного. Так будет лучше. Тепло, покой, крепкий горячий чай. Позвонить надо жене, девочкам, сказать, что приеду».

Он потянулся к телефону, набрал номер. В трубке отозвалась жена.

— Ты спишь, Клава?

— Какое там! — ответил радостный голос. — Я же знаю, что ты прилетел, жду тебя. Как в Москве?

— Прекрасно. Лучше, чем я ожидал.

— Поздравляю! Приедешь?

— Приготовь, пожалуйста, ужин, — сказал Косачев. — Что доченьки, сестры-разбойницы, как они?

— В порядке, сам увидишь.

Клавдия Ивановна говорила ровным, спокойным тоном, чтобы ничем не встревожить мужа. Она и раньше оберегала его от лишних волнений, делала все, чтобы оградить от необходимости улаживать мелкие домашние конфликты. Неурядицы, разумеется, были всегда, как в любой семье. С беспокойными девочками случались такие происшествия, которые наверняка доставили бы Косачеву излишние переживания и волнения.

Едва Косачев разделся и пошел умываться, как до его слуха донеслось веселое щебетанье девочек, успевших распаковать привезенные отцом подарки. Особый восторг вызвали новые сапожки.

— Какая прелесть! — всплеснула руками Маруся.

— Чудо! — любовалась сапогами Женя. — Сказка — тысяча и одна ночь!

Девочки надели обновки и теперь вертелись перед зеркалом.

— Ты только взгляни, мамочка!

Из ванной вышел Сергей Тарасович, умытый, освежившийся, гладко причесанный, в белой рубашке. Мать не успела отправить девочек в их комнату, как они бросились обнимать отца.

— Спасибо, папуля! — чмокнула отца в щеку Маруся.

— Ты молодец! Современный родитель! — поцеловала в другую щеку Женя.

Девочки пошумели, повертелись перед зеркалом и, довольные тем, что отец не стал ни о чем расспрашивать, ушли к себе в комнату.

Косачев с женой остались одни. Кажется, он ждал этой минуты. Выключил радиоприемник, помолчал. Хотелось тишины, покоя. Она видела, какой он усталый, сочувственно покачала головой:

— Как же теперь будет, Сережа? Какую ношу взвалил на себя!

— Справимся, — просто сказал он. — А как ты тут без меня?

— Хлопотно с девочками, своевольничать стали. Совсем не слушаются, — сказала Клавдия Ивановна. — Модные штаны да свитера понадевали, от парней не отличишь. В наше время застыдили бы.

— Теперь все так. Молодежь, — сказал он примирительно. — Не придирайся к ним, хорошие девочки выросли. Того и гляди улетят из дому, вот тогда загрустишь.

Жена тихо вздохнула:

— Я так этого боюсь, Сережа! Они для меня совсем еще дети маленькие.

Он неожиданно засмеялся, будто разрядился от напряженных дум, его теплые глубокие глаза добро посмотрели на Клавдию.

— А мы разве долго сидели в родительских домах? — тихо сказал он жене. — Я в семнадцать лет ушел, а ты и того раньше.

— Так то же было другое время.

— Оно всегда другое. Жизнь идет, и времена меняются. Я часто смотрю с самолета на наш город и вспоминаю, что было раньше на этом месте. Теперь даже трудно представить.

Косачев и жена сидели друг против друга, мирно, неторопливо разговаривали.

— Ты знаешь, — продолжал Косачев, — не все замечают, как многое может измениться на земле за время жизни одного поколения. Ежедневные простые наши дела часто остаются малозаметными, а когда посмотришь на то, что сделано всеми нами за малый срок, это значительно и огромно. Особенно ясно и отчетливо я понял эту истину сегодня, когда смотрел с самолета на наш город. Кажется, не в первый раз вижу, все знакомо до мелочей. Но сегодня будто впервые соединил в мыслях то, что сделал за всю свою жизнь. Знаю, что не один я все это сделал, и все же приятно знать, что во всем этом есть я. Понимаешь, о чем говорю?

— Понимаю, Сережа.

Он умолк и откинул свою большую седую голову к спинке зеленого кресла. Живые глаза смотрели на жену спокойно, с добрым вниманием.

— Я пойду заварю чай, — поднялась Клавдия Ивановна.

Он смотрел на нее, будто наблюдал издали, со стороны, и видел, как она ходила от стола к серванту, потом ушла на кухню, долго не возвращалась.

Он сидел спокойно, не шевелясь, весь во власти нахлынувших на него раздумий о жизни…

С Клавдией Ивановной Сергей Тарасович встретился через несколько лет после смерти первой жены. Как уцелевший после лесного пожара крепкий дуб с единственной зеленой веткой, питаемый соками земли, оживал, тянулся к солнцу, продолжал жить, так и Косачев, оставшись один с малой дочуркой Тамарой, слабенькой, ласковой, хрупкой девочкой, не согнулся под ударами судьбы, работал и жил, как приказало время, как повелел долг. Будучи директором завода, не знал кабинетной тишины. Как все рабочие, не выходил из заводских цехов ни днем ни ночью, питался где и чем придется, спал на деревянном топчане в конторке. Девочку опекали соседи. Однажды Косачев днем выбрался с завода на часок, чтобы проведать Тамару, отвезти ей консервы и сахар. Вбежал в комнату, а на столе записка: «Папочка, не беспокойся, я у тети Марии».

Он тут же помчался к Шкуратовым. Девочка спокойно сидела у окна, готовила уроки.

Согласившись оставить дочь в семье своих друзей, Косачев окончательно переселился на завод, в свою конторку, только изредка, бывало, забежит к Шкуратовым навестить Тамару, притащит свои сбереженные пайки, одарит ребят рафинадным сахаром, копченой колбасой и опять спешит на работу. Так и жил на заводе, хоть и была уже у него хорошая квартира.

Но так или иначе, война уходила в прошлое, и новое время властно меняло людей, условия жизни, труда. Спадало физическое и духовное напряжение, Косачев иногда позволял себе ночью покинуть завод, заехать домой, принять ванну, выспаться в чистой постели. Чаще стал навещать Тамару, ходил с ней на прогулки, а раза два водил дочку и ребят Шкуратовых в городской цирк. Однажды приехал он к Шкуратовым на автомобиле, в новом костюме, при галстуке. Сели обедать, ребят вокруг себя рассадили. Взрослые выпили по рюмочке, по другой, стали рассуждать, как жить Косачеву дальше.

— Да в чем тут проблема? — сказал Сергей Тарасович. — У меня вон доченька уже невеста, двенадцатый годик пошел. Возьму ее в свою большую квартиру, она у меня хозяйкой будет, проживем. Верно, Тамарочка? Согласна?

— Какая из нее хозяйка, она еще дите, ей и у нас хорошо, — возразила Мария Емельяновна. — Жениться тебе надо, вот что. А Тамара с моими ребятами вырастет, она мне как дочка.

— Куда мне! — махнул рукой Косачев. — Не о женитьбе забота. О Тамарочке надо думать, она у меня единственная.

— Я буду жить у тети Марии, — упрямо сказала Тамара. — И никуда меня не зови, все равно не пойду.

— Правду говорит — не пойдет, не зови, — поддержала девочку Мария Емельяновна. — Ты весь день до поздней ночи на заводе пропадаешь, а девочке одной как жить? Бобылкой расти? Нет уж, не тронь ее, пусть с нами живет.

Как ни рядили, пришлось до поры до времени оставить Тамару в семье Шкуратовых.

Так и прожил Косачев еще несколько лет. Но однажды, совсем неожиданно, кончилась его холостяцкая жизнь. Как-то в дождливый осенний день бродил он с ружьем за городом, недалеко от Оленьих озер. Вышел на опушку и вдруг увидал на дороге молодую женщину с двумя малышами. Остановился и смотрит на них. А ветер хлещет в лицо, дети плачут, женщина упрямо бредет по расхлябанной мокрой дороге и все приговаривает: «Не плачьте, не плачьте, доченьки». А у самой слезы текут по щекам. Увидала мужчину с ружьем, вроде бы испугалась, да сразу поняла, что он ее не обидит, успокоилась. Подошла к нему и спросила:

— Не знаете, цел ли тут еще мост через реку?

А сама вся дрожит от холода, посинела, чуть с ног не валится от усталости. Лицо испуганное, бледное, а глаза печальные, будто кто ее горько обидел.

— Цел. А куда идете? — спросил Косачев, глядя на женщину и детей.

— В Кирилловку. Слыхали про такую?

— Что далеко так? К ночи, пожалуй, не доберетесь.

— Я поспешу, что же делать? Прощайте!

— Постойте! — крикнул Косачев. — Я довезу вас на машине. Вон там, за березами, стоит, сейчас прикачу.

Он посадил женщину с детьми в машину, стал расспрашивать, кто она, откуда и куда идет. И тут женщина рассказала Косачеву свою историю.

Она была родом из той самой Кирилловки, куда теперь шла. Лет пятнадцати уехала в город поступать в техникум, не сдала экзамены и пошла работать в магазин. Вскоре познакомилась с одним командированным, таким разговорчивым, бойким мужчиной. Он выдавал себя за полярного летчика, рассказывал про свою героическую жизнь. Увез девчонку на Север, женился на ней. Она прожила с ним три года, родила девочек-близнецов — Марусю и Женю. А с мужем ей не повезло: часто напивался, скандалил с женой, даже бил ее, выгонял с детьми на мороз. В один из таких скандалов она собрала детей и уехала, сказав мужу, что никогда к нему не вернется.

Теперь она возвращалась в Кирилловку к своим родителям.