Горячее сердце (повести)

Глава 34

Она ощутила на спине между лопатками знобящий холод. Рука задрожала, расплескав на скатерть суп... Не веря себе, Вера подбежала к окну. С Пупыревки через открытое окно проник снова слабый голосишко мальчишки-газетчика: «Последняя новость! Заговор большевиков против революции разоблачен! Большевистские лидеры бежали из Петрограда!»

Не помня как, Вера очутилась в бестолково кричащей базарной толпе. Пупыревка гудела шмелиным гнездом. Слепой нищий, ворочая глазами-градинами, угощал толстую, в выцветшей плисовой кофте просвирню вином. Та, кривя слюнявый рот, пьяно хохотала.

Вера рванулась в другую сторону. Толпа солдат сгрудилась вокруг юркого китайца-фокусника, который прятал в широкие рукава рубахи красные, как пасхальные яйца, шарики. Здесь тоже не было мальчишки.

Может быть, это только послышалось ей?..

Но вот стоит приземистый, с обвислыми на подбородке складками кожи отставной чиновник. У него — газета.

То ли попросила, то ли просто взяла, но газета оказалась у нее в руках. Взгляд сразу выхватил крупно напечатанные строчки:

«Заговор большевиков против революции. Самая крупная новость сегодняшней ночи — исчезновение Ленина и всей большевистской компании из Петрограда. Большевики, организаторы демонстрации, арестованы».

Спину обдало жаром. Что-то страшное произошло там три дня назад. Что-то похожее на июньские дни во время Парижской коммуны. Аресты, аресты... Неужели это конец всему? Неужели...

Прямо в домашнем платьице и стоптанных туфлях побежала к Виктору. На углу столкнулась с курчавым студентом-казанцем, ведшим собрание; тот скользнул взглядом мимо, не узнав ее. Нет, он просто не захотел узнать. В его глазах блеснула опаска. «И тем более нельзя раскиселиваться», — остановившись, сказала она себе. Вернулась домой. С обычной тщательностью оделась, причесала волосы и под косыми взглядами соседей пошла к Грязеву.

У Грязева вдоль комнаты прохаживался, зло куря, Михаил Попов, теребя корявыми, как корни, пальцами смоляную бороду, сидел на кованом сундуке Василий Иванович Лалетин. Виктор, покусывая спичку, рылся в бумагах, супил кустистые брови. Остановившись напротив него, Михаил постучал костяшками пальцев по столу.

— Вот-вот, от этих самых столиков, папок, наверно, придется отказаться. Все у тебя должно быть готово к переходу на нелегальное положение. Ясно?

Виктор выбросил спичку в угол, оперся руками о стол.

— Но это значит свернуть работу. Так? По-моему, еще рано... Ведь газеты наверняка наврали с три короба.

— Ты слушай, Виктор, он дело говорит: документы подальше держи, мало ли что... Надо нам на заводы податься, ячейки создать, — вмешался Лалетин.

Вера схватила петроградские газеты. Там было сказано подробнее о расстреле демонстрации в Петрограде, об аресте большевиков.

«Да, это не резолюция Софинова и не глупые слухи. Пахнет кровью и порохом. Виктор слишком благодушно настроен», — подумала она.

Но ведь полгода назад, до февраля, было труднее и опаснее работать. И тогда не отказывались от легальных выступлений. «Нельзя свертывать работу. Ни в коем случае. На заводы, в мастерские! Готовить народ».

Хлопнув дверью так, что в рамах зазвенели стекла, пришел с собрания Вятского Совета Степан Барышников. Стуча саблей о стулья, долго топтался в кухне, с шумом пил у Дарьи Илларионовны квас, сердито фыркал. Тяжело сев, зажал между коленями ножны, положил ладони на эфес. Углом переломились брови.

— Ну, чего ты тянешь душу, Степан — сказал нетерпеливо Михаил. — Что там было?

— А чего тянуть. Алеев с час помоями пас обливал. Под конец разошелся до того, что призвал «убрать большевизм и всех, кто идет под его флагом». Я пытался выступить, но меньшевики и эсеры рта открыть не дали. Теперь они ученые. В общем, решено закрыть наш газетный ларек и принять меры к охране города.

— М-да, несладко тебя потчевали, — проговорил Василий Иванович, навивая на палец смоляное кольцо бороды. — Но ведь было и хуже, ребятушки. Раньше смерти умирать не будем. А ты, Виктор, сделай все-таки, как Михаил говорит. Мало ли...

Виктор хмуро кивнул.

Вере стало спокойнее от этих слов. Она вдруг вспомнила толмачевский афоризм. Он годится и сейчас, конечно, годится. «Мы еще поживем, мы еще порастем!»

Бюро продолжало работу. Вера по-прежнему ходила с газетами в железнодорожные мастерские, беседовала с рабочими на пустыре. Ее ободряло приветливое отношение рабочих, их все разгорающийся интерес к политике, к революции.

Двери квартиры Виктора Грязева по-прежнему были открыты для всех, кто сочувствовал большевикам. Но тайные пружины были уже взведены, и борьба против большевиков началась. Первым почувствовал на себе давление тайных пружин Степан Барышников. Вместе с ротой его внезапно отправили «а Румынский фронт. Он даже не успел попрощаться с товарищами.

Через день после этого землемеры Михаил Попов и Алексей Трубинский получили строжайшие предписания, в которых им предлагалось срочно выехать в город Петрозаводск, в распоряжение чиновника особых поручений.

Попов, поругавшись с начальством, ушел с работы, Алексей, измученный месяцами безработицы, уехал в Петрозаводск.

Вера не знала, какие каверзы готовились для нее, Ольги, Виктора. Наверное, что-то готовилось. Но и без этого она чувствовала на каждом шагу новое в отношении к себе. С ней перестали здороваться знакомые, некоторые, встретив ее, переходили на другую сторону улицы.

Вера удивлялась, как крепится лгать, как она не выскажет своих обид. Только тяжелые вздохи по ночам да набрякшие от слез веки говорили о том, чего это стоило Любови Семеновне.

Домой от Виктора возвращались по Московской.

Около Мариинской гимназии толпились солдаты.

Молодцеватая дама из эсерок растроганно говорила с крыльца:

— Только совместная работа всех — крестьян и помещиков, рабочих и заводчиков — приведет нас к победе. Когда корабль тонет, между пассажирами первого, второго и третьего классов не должно быть различия.

— Первым-то на дно третий идет. Там и лодок нету, — выкрикнул черноусый ополченец.

Вера рывком поднялась на крыльцо.

— Народу война не нужна! Это ярмо, это вериги, сковавшие тело и душу народа! — раздельно выкрикнула она. — Сейчас на него надевают новое ярмо...

В толпе замелькали растерянные улыбки, свирепые ухмылки. Вера заметила, что с разных сторон к крыльцу проталкиваются шляпы и фуражки. Это не сулило ничего доброго. «Как тогда с Сергеем», — промелькнуло в сознании. Отступив на шаг, ближе к стене, она продолжала говорить.

Щекастый офицерик с круглыми петушиными глазами выскочил первым на крыльцо, рванулся к ней, схватил за руку. Треснул рукав платья. Над толпой повис истерический женский крик. Вера вырвала руку; прижавшись спиной к стене, в упор смотрела на офицера.

Офицер, вытянув шею, по-гусиному зашипел:

— Убить тебя мало, шпионка! Убить!

— Попробуй! — Вера с презрением посмотрела на офицера. — Повоюй, здесь проще.

— Эй, господин прапор, ты не больно, — послышался дрожащий от волнения голос ополченца, — правду она говорит.

Тут только Вера увидела, что крыльцо окружают солдаты. У них ждущие лица, они оттерли в сторону небритого инвалида со скрюченной рукой, желтолицего приказчика в соломенной шляпе.

— Говори, говори, правду говоришь, — подбодрил ополченец.

Она бросилась к перилам и, не обращая внимания на угрозы прапорщика, крикнула:

— Кто за войну? Или такие прапорщики, как этот, не нюхавший пороху, или те, кто наживается на ней. А простым людям она ни к чему...

Когда она кончила, солдаты гулко захлопали в ладони, закричали «ура!». К ней потянулись руки.

— Смелая, даром что девушка.

— Молодец, молодец! Вот это да!

— Качать ее!

Вера, выхватив из-под жакетки пачку газет, начала раздавать их в жадные крепкие руки.

К дому шли целой толпой. Солдаты восторженно смотрели на девушку. Ополченец весело кричал:

— Нет, не спокинем, проводим вас! Мы кавалеры надежные!

Вера не успевала отвечать на вопросы своих защитников. Она была счастлива! От прилива благодарного теплого чувства к этим незнакомым, но близким людям мягко сжималось сердце,