Любимое уравнение профессора

— Ну как? Похожа я на Профессора? — спросила я Коренька, прижимая палец к виску и пронзая карандашным огрызком воображаемые небеса. В тот вечер я исчиркала с изнанки все рекламные объявления, агитки и флаеры, какими был забит наш почтовый ящик, но так и не продвинулась вперед ни на шаг.

— Да ни капельки! — скривился сын. — Когда задачу решает Профессор, он не болтает сам с собой вслух. И не поправляет волосы каждую минуту. У него только тело здесь, а сам он где-то далеко-далеко… Да и по сложности, — добавил он, — его задачки с этой даже рядом не валялись!

— Вот именно! — вздохнула я. — Ну, и ради кого же, по-твоему, мама так выворачивается? Может, отложишь свои бейсбольные книжки да поможешь мне придумать хоть что-нибудь?

— Но я-то прожил на свете в три раза меньше тебя! Что тут можно придумать, даже примерно не представляю!

— Зато ты уже научился быстро считывать большие числа. Отличный прогресс, не считаешь? И все благодаря Профессору!

— Ну, это да…

Он пробежался глазами по моим цифрам на обороте очередного флаера. И, не найдя ошибок, одобрительно хмыкнул.

— Похоже, ты на верном пути, — резюмировал он.

— Спасибо за утешение! — съязвила я. — Оно мне очень помогло!

— Но с ним всяко лучше, чем без него, разве нет? — пробурчал сын и снова уткнулся в книгу.

Утешать меня Коренёк наловчился с раннего детства. Всякий раз, когда я возвращалась с работы в слезах (хозяева обозвали разгильдяйкой, обвинили в воровстве, спустили мою стряпню в унитаз и так далее), он повторял мне тоном, не допускавшим ни малейших сомнений в его правоте:

— Но ты же такая красавица, мама. А значит, все будет хорошо!

На его взгляд, это и были самые утешительные на свете слова.

— Вот как… — сквозь слезы улыбалась я. — Значит, все-таки красавица?

— А как же! — искренне удивлялся он. — Ты что, не знала?

Сколько раз я притворялась, что плачу, хотя слезы еще не текли, лишь бы услышать эти слова опять. И он неизменно подыгрывал мне, делая вид, что не заметил притворства.

— Но вообще-то, я тут подумал… — добавил он вдруг. — Десятка в этом равенстве какая-то, хм… лишняя.

— Это почему?

— Ну, выпирает же! Зачем тебе двузначная цифра в таком ряду?

А ведь он прав, сообразила я. Как я ни группировала этих козявочек, разделять их по внешнему виду мне еще в голову не приходило. А ведь именно 10 — единственное из них, которое даже росчерком не напишешь, не оторвав карандаша от бумаги!

— А уберешь отсюда десятку — для остальных сразу определится центровой, а это может пригодиться!

— Что значит «центровой»?

— Не знаешь, потому что не пришла на Родительский день! А мы, между прочим, показывали гимнастический номер! В котором учитель посреди выступления командует: «Свернуть шеренгу, равнение на центр!» И если нас девять, с любого конца сразу ясно: центровой — пятый. Он тут же задирает руки, и все идут к нему. А добавишь к этой команде десятого — ее уже так не свернуть. Центра-то нет![8]

Выслушав сына, я отставила в сторону 10, выстроила в цепочку оставшиеся девять чисел — и обвела кружком цифру 5. Именно она, понятное дело, оказалась в центре. Четверо спереди — четверо позади. Пятерка же стояла, гордо выпрямив спину и воздев руки в небеса, демонстрируя всем вокруг: да, это она — самый правильный центровой, вокруг которого следует собираться…

И тут со мной случилось то, чего я еще не испытывала ни разу в жизни. Нечто вроде наваждения, чудесного миража. Посреди огромной мрачной пустыни гуляет ветер, а передо мной — дорога до самого горизонта. Там, вдали, мерцает загадочное сияние, но чтобы попасть туда, мне придется уменьшиться в размерах. Так предначертано мне судьбой, и я ступаю по дороге вперед, ибо это — путь моего Просветления.

Радиола вернулась из мастерской в пятницу 24 апреля — как раз когда «Тигры» должны были сразиться с «Драконами»[9]. Мы поставили ее в самом центре кухонного стола и расселись вокруг. Коренёк повертел колесиком настройки, и через треск и улюлюканье помех в нашу жизнь наконец-то прорвался бейсбольный матч. Сигнал был таким слабым, будто вещали откуда-то с края земли, но, несомненно, то был настоящий бейсбол. Первый живой сигнал из внешнего мира, раздавшийся во флигеле, по крайней мере с того дня, как я здесь появилась…

— Вау!! — сказали мы хором, хотя и каждый по-своему.

— Вот уж не знал, что на этой штуке можно слушать даже бейсбол! — признался Профессор.

— Да, конечно! Как и на любом другом радио.

— Когда-то очень давно мне подарил его брат, чтобы я тренировал свой английский. Вот я и думал, что он нужен только для английского!

— То есть вы… никогда не слушали «Тигров»?! — поразился Коренёк.

— Ну… да. А телевизора здесь никогда и не было, так что… — бормотал Профессор смущенно, будто признавался в чем-то постыдном. — Я еще ни разу не смотрел бейсбольного матча.

— Н-не может быть!! — только и выдавил Коренёк.

— Ну, то есть правила-то я знаю, все в порядке! — поспешил добавить Профессор в свою защиту. Но мальчика это не убедило.

— Ну, и какой же из вас после этого фанат «Тигров»?

— Настоящий — и чуть ли не самый преданный! Еще студентом я все свои перемены проторчал в университетской библиотеке, отслеживая в газетах спортивные новости. Да не просто читал! Представь себе, ни один вид спорта на свете, кроме бейсбола, не пользуется для рассказа о себе таким обилием чисел. Новости о бейсболе — это же сплошные графики и статистические прогнозы! Я анализировал показатели ERA[10] и средний уровень отбивания каждого игрока «Хансина». И по ничтожнейшим их изменениям представлял, как меняется общий ход их побед и поражений…

— И это было… интересно?

— Ну а ты как думаешь? Отчего, по-твоему, в моей памяти вплоть до мельчайших деталей нарисован весь путь к вершине Энацу? Его первая победа как профессионала в шестьдесят седьмом, когда он просто размазал «Карпов» аж десятью страйк-аутами… Или ты не помнишь, как в семьдесят третьем он провел ноу-хиттер с экстра-иннингами, а потом сам же выбил победный хоум-ран?!

Тут комментатор объявил, что первым от «Тигров» на поле выходит питчер Касáи.

— Которым же будет Энацу? — немедленно уточнил Профессор.

Ни мускула не дрогнуло на лице Коренька.

— Он немного дальше в ротации! — ответил он невозмутимо, даже не подумав просить меня о помощи.

Как же быстро он растет, поразилась я в ту минуту. Обо всем, что касалось сегодняшнего Энацу, мы с сыном условились если не врать, то хотя бы поддерживать стройную иллюзию. Когда же врать все-таки приходилось, тут же вставал вопрос: а не причинит ли это Профессору, и без того напуганному своей болезнью, еще больше страданий?

Но при любом раскладе повторения того страшного шока мы, конечно, допустить не могли.

— Мы всегда можем сказать ему, например, что Энацу сейчас сидит на скамейке! — предлагал Коренёк. — Или разминается в буллпене[11]… Так ведь, мам?

Поскольку Энацу ушел на пенсию задолго до рождения Коренька, мальчик отправился в библиотеку и прочел об этом герое все, что только смог. Что в итоге на счету Ютаки Энацу 206 побед, 158 поражений, 193 сэйва и 2987 страйк-аутов; что для питчера у него коротковатые пальцы; что своего главного по жизни соперника, бэттера[12] Садахару Оо, он обводил за нос чаще всех остальных питчеров, но ему же и слил больше всего хоум-ранов. Что в 1968 году он установил мировой рекорд, заработав 401 страйк-аут за сезон. И что после чемпионата 1975 года (то есть как раз когда Профессор повредил себе память) его впервые «обменяли по контракту» с другим клубом — для игры с «Нанкáйскими ястребами»…

Возможно, еще и для того, чтобы во время трансляций вытянуть из Профессора побольше воспоминаний, Коренёк пытался представить себе Энацу как можно живей и реалистичней. И пока я ломала голову над задачкой, которую задал ему Профессор, он разгребал вопросы, которые ставил перед ним великий питчер.

Как-то раз, перелистывая «Иллюстрированную энциклопедию японского бейсбола», принесенную сыном из библиотеки, я вдруг онемела при виде одного-единственного числа. То была фотография Энацу в майке с командным номером, и его номер был 28. Когда он окончил колледж «Осака-гакуúн» и завербовался в «Тигры», ему предложили на выбор три доступных номера: 1, 13 и 28. Ютака Энацу предпочел 28. Это был игрок с совершенным номером на спине.

В тот же вечер, сразу после ужина, мы устроили презентацию. Профессора усадили за кухонный стол, а сами вытянулись перед ним, вооруженные толстым фломастером и блокнотом для рисования.

Затем мы отвесили Профессору церемонный поклон, и Коренёк проговорил:

— Задача, которую вы нам задали, звучала так: «Сколько получится, если сложить все числа от одного до десяти?»

Мальчик чуть кашлянул. Как мы и репетировали накануне, я элегантно подставила блокнот под фломастер в его руке. Знак за знаком, Коренёк выписал в одну строчку все числа от одного до девяти, а десятку добавил уже отдельно, в нижней части листа.

— Ответ нам известен. Это пятьдесят пять. Я сам все сложил, и у меня получилось столько. Но такого ответа вам показалось мало!

Профессор, скрестив руки на груди, слушал мальчика, внимая каждому слову.

— Ну что ж! — продолжал тот. — Тогда для начала возьмем все числа от одного до девяти, а про десять пока забудем. Как видим, пятерка у нас прямо в центре, так что это… э-э…

— Среднее число, — прошептала я ему на ухо.

— Ах, да… Среднее число! В школе мы средние числа еще не проходили, но мама мне объяснила. Если сложить все числа от одного до девяти, а потом разделить на девять, получится пять… А если помножить пять на девять, получится сорок пять, что и есть сумма от одного до девяти! И вот тут — пабам-м! — на поле вызывается уже забытая всеми десятка… — объявил Коренёк и, перехватив фломастер поудобнее, дописал в нижней части листа уравнение:

5 × 9 + 10 = 55.

Какое-то время Профессор не двигался. Скрестив руки на груди, он сидел, не говоря ни слова, и буравил пытливым взглядом то, что написал Коренёк…

Что ж, подумала я. Похоже, мой вчерашний мираж — никакое не Просветление, а просто нелепый сгусток детских фантазий. А я ведь с самого начала говорила себе: сколько ни возись, сколько ни выворачивайся наизнанку, ничего путного твои бедные клетки мозга выдумать не способны. Тем более если с их помощью ты решила порадовать настоящего математика! И чем? Какой-то банальнейшей безделицей?

Неуклюжая пауза все росла, и с каждой новой секундой я ругала себя все отчаянней.

Но тут Профессор поднялся на ноги и захлопал в ладоши. Так громко и восторженно вряд ли хлопали даже гениям, доказавшим теорему Ферма. А Профессор все аплодировал, и эхо от его хлопков разносилось по всему дому, не желая стихать.

— Прекрасно! Красивейшее решение! Ты просто молодчина, Коренёк! — воскликнул он наконец. И стиснул ребенка в объятиях гораздо крепче обычного.

— Понял, понял… Ну хватит… Я не могу дышать! — пыхтел тот, пытаясь освободиться, но Профессор как будто не слышал.

Да, Профессор был послан самой судьбой, чтобы объяснить этому худенькому мальчику с приплюснутой макушкой, насколько прекрасное открытие тот совершил. Но даже наслаждаясь триумфом сына, я радовалась тому, что лучи этой славы, пусть даже слабым отблеском, долетают и до меня. Ведь само это уравнение все-таки вывела я. Именно я — и никто другой! Да, еще минуту назад я не верила в свои силы и готова была умереть от стыда. Но теперь, когда справедливость взяла свое, я была на седьмом небе от счастья…