Любимое уравнение профессора

Он опять онемел. Камэяма принял стойку и поднял биту.

«Кувáта сегодня в ударе, — булькало радио. — Только что выбил у противника сразу два аута!.. Вот он стоит в винд-апе… Ну просто напрашивается на фастбол… Бросок!!»

Голос комментатора героически прорывался сквозь рев трибун, но, похоже, так и не достигал ушей Коренька. Мальчик сидел, застыв, точно каменный, и только слезы катились у него по щекам.

Ну и ночка, вздохнула я. За один вечер — два рыдающих мужика! Слезы сына я видела так часто, что и не сосчитать. В младенчестве он плакал от голода, требуя грудь, или от тоски, когда просился на ручки, чуть постарше ревел от обиды, а когда умерла бабушка — от гнева. Не говоря о том, что он плакал уже в момент своего рождения.

Но на сей раз его слезы были совсем другими. И сколько бы я ни пыталась их утереть, до источника этих слез мне было не дотянуться.

— Или ты злишься оттого, что Профессор не помог тебе с раной?

— Да нет же… — проговорил Коренёк, переводя взгляд на меня. Да так спокойно, словно уже полностью себя контролировал. — Я злюсь оттого, что ты не доверяла Профессору, мама. И боялась оставлять меня с ним одного…

Отражая второй бросок, Камэяма выбил мяч далеко в правый центр, и Вада поймал его в аут-филде, чем и завершил всю игру.

Победили «Тигры». Комментатор тараторил, не смолкая ни на миг, трибуны завывали от восторга, и мы с Кореньком наконец-то обнимались от радости.

На следующее утро я предложила Профессору переписать все его записочки заново.

— Откуда вся эта кровь? — удивлялся он, с неуклюжей опаской проверяя, не поранился ли где-либо он сам.

— Мой сын, Коренёк, вчера порезался ножом. Ничего серьезного, просто царапина…

— Твой ребенок? Какой ужас! Столько пятен… Он истекал кровью?!

— О, нет… Вы же его спасли!

— Да что ты? Я правда помогал?

— Ну конечно! Еще как… С чего бы иначе вы так перемазались? — приговаривала я, срывая с него записки одну за другой. Но те все не кончались. Большинство из них покрывали гроздья математических формул, смысла которых я не понимала. Но в целом получалось, что, кроме своей математики, Профессор не видел в этой жизни почти ничего, о чем стоило бы напоминать себе завтра.

— А когда уже спасли Коренька, еще и объяснили мне кое-что важное. В больнице, в комнате ожидания…

— «Кое-что важное»? О чем это?

— О секретных треугольниках. Вы раскрыли мне формулу сложения натуральных чисел от одного до десяти. Священную и простыми смертными непостижимую. От таких подсказок хочется благодарить Небеса… Итак? С которой начнем? Наверно, с этой?

И я протянула ему самую большую, главную из всех записок. Аккуратно переписав ее, Профессор прицепил на себя новый листок и, прежде чем отвести от него глаза, тихонько повторил для себя:

— «Моей памяти хватает только на 80 минут…»