Спасти огонь

Мы прожили в доме четыре дня. Я то впадала в тревогу, то на меня снисходило спокойствие. Хосе Куаутемок, ласковый и понимающий, неотлучно был рядом. Когда он видел, что меня кроет, то просто обнимал и ничего не спрашивал. Спали мы как можно теснее прижавшись друг к другу. Дотрагиваясь до его тела, я начинала чувствовать себя увереннее. Я не раскаивалась в своем решении, но все равно дико тосковала по прежней жизни и особенно по детям. Мне хотелось их услышать, почувствовать их запах, когда они только проснулись, обнять их, поцеловать. Я не отказывалась от wishful thinking. Когда-нибудь все части головоломки встанут на место и прошлое с настоящим идеально сойдутся. Только вот как? — спрашивала я себя, лежа без сна. Как?

Еще мне хотелось увидеть друзей. Хулиан жил совсем рядом с нами. Если бы я могла увидеться с ним, Педро или Эктором, это помогло бы мне справиться с тоской и почувствовать поддержку. Франсиско возражал. Одно их лишнее слово — и на наш след нападет полиция. «Вас повсюду ищут», — сказал он. Принес газету, в которой сообщалось о моем бегстве с Хосе Куаутемоком. Там была моя фотография и подробный рассказ о наших встречах в тюрьме. Сбылся мой худший кошмар: о нашем романе стало известно всем. Наверное, сейчас я тема номер один в сплетнях моего круга, а Клаудио — мишень для бесконечных насмешек и попреков.

Несколько раз я заставала Хосе Куаутемока, когда он молча смотрел на фотографию отца. Я не решилась спросить, примирился ли он с воспоминаниями о нем, или они до сих пор его мучают. Отношения с отцом вылились в десятилетия тюрьмы. Сжечь его заживо было, конечно, чудовищно, но, как сказал он в один из тех редких случаев, когда мы поднимали эту тему, огонь зажгли они оба.

Я понимала, по каким причинам Хосе Куаутемок его ненавидел, хотя, видимо, что-то все же было в этом Сеферино Уист-лике, если его сын обладал таким гигантским объемом знаний и такой способностью раскладывать мир по палочкам. Франсиско тоже явно был прекрасно образован и обладал острой наблюдательностью. Еще более систематичный, чем брат, еще более расчетливый. Оба были непроницаемы, но совершенно по-разному. Если Хосе Куаутемок своей загадочностью напоминал зверя, то Франсиско — камень. И говорил как будто зашифрованным, косвенным языком.

На четвертый день Франсиско привел к нам Хоакина Сам-пьетро, адвоката, который теоретически должен был нас представлять. Хосе Куаутемок сердечно поздоровался с ним. Они были знакомы с юности. Одевался Сампьетро старомодно, как будто застрял в пятидесятых. Непонятно — вследствие то ли отсутствия вкуса, то ли избытка стиля. Но у него имелись даже аккуратно подстриженные усики.

Это был типичный языкастый адвокат. Он давал ловкие, но однозначные ответы. Разбирался в тонкостях законов и огромных прорехах судебной системы. «В этой стране любой может избежать тюрьмы, какое бы преступление ни совершил», — сказал он, на удивление цинично. Предупредил, что, возможно, какое-то время все-таки придется провести в тюрьме, но рано или поздно нас выпустят. «С Хосе Куаутемоком, понятно, будет посложнее. В особенности из-за того, что при побеге он убил двух офицеров федеральной полиции». Я изумленно обернулась на Хосе Куаутемока: «Каких офицеров?!» Сампьетро, видимо, понял, что сболтнул лишнего, и попытался сгладить свое заявление: «Хосе Куаутемока обвиняют в том, что он пырнул ножом двух полицейских, пытавшихся задержать его. Доказательств нет. Скорее всего, власти просто пытаются зарыть его поглубже». Теперь я поняла, откуда у него на робе были кровавые пятна.

Оговорка Хоакина не уняла моего ужаса. Я любила Хосе Куаутемока, и со мной он всегда был ласков и внимателен, но меня приводила в отчаяние его неспособность контролировать инстинкт убийцы. Я не знала, в каких обстоятельствах он напал с ножом на полицейских, но это ни на йоту не умаляло чудовищный груз моего знания.

Сампьетро советовал нам чаще менять конспиративные квартиры, и по его настоянию мы перебрались тем же вечером. Чтобы избегать шаблонов, переезжать следовало в произвольном порядке. Основная цель состояла в том, чтобы вывезти нас из страны, пока Хоакин будет улаживать юридическую сторону дела. Речь шла о Гватемале или даже, возможно, о Марокко. «За границей вам придется пробыть долго. Очень долго», — предупредил он.

Перед уходом я попросила его переправить записку Клаудио. За столом в столовой нацарапала несколько строк: «Клаудио, я знаю, ты никогда не поймешь случившегося. И знаю, как тебе сейчас больно. Я не хотела причинить тебе боль. Никогда не хотела. Я люблю тебя и буду любить всегда. Иногда жизнь заводит человека туда, где он совсем не ожидал оказаться. Я как раз в таком месте. Когда-нибудь я вернусь. Надеюсь, ты меня простишь и мы останемся друзьями. Я безумно люблю наших детей. В них вся моя жизнь. Надеюсь, со временем вы все поймете и мы сможем по-новому выстроить семейные связи. Все произошло очень быстро, на такой скорости, что я потеряла контроль. Правда, прости меня. Ты хороший человек, великолепный отец и всегда был мне любящим и преданным мужем. Повторяю, я не хотела тебя ранить. Я просто влюбилась. Может, это покажется тебе глупым. Может, так оно и есть. Мой выбор для тебя, наверное, абсурден, и ты ненавидишь меня за него. Я не могу объяснить, почему именно он. Сама не знаю. Не говори плохо обо мне перед детьми. Я бы не стала плохо говорить о тебе, если бы случилось наоборот. Я их мать, и даже если мой поступок кажется тебе ужасным, то ради них самих, ради их эмоционального состояния им лучше знать, что я сделала это не со зла, что я не плохая. Ты построишь новую жизнь. Надеюсь, через несколько месяцев мы встретимся и обговорим устраивающие всех условия развода. Я от всего сердца сожалею о том, через что тебе пришлось пройти. Мне правда жаль. Целую. Скажи детям, я люблю их. Марина».

Я отдала записку Хоакину. Он сказал, что отправит ее с кем-то, кто не имеет отношения к его адвокатскому бюро. Властям не следует знать, что мы на связи. Но записка, заверил он меня, дойдет до адресата.

Мы с Хосе Куаутемоком снова остались наедине. Молча уложили чемоданы. Франсиско купил нам достаточно одежды и обуви. Складывая вещи, я не выдержала и расплакалась. Не могла остановиться. «Что случилось?» — спросил он. Я не смогла внятно ответить. Он обнял меня, желая успокоить. «Ты правда убил тех двоих?» — спросила я, икая. Он помолчал и сказал: «Там было — либо они, либо я». Я заплакала еще сильнее. Он крепко сжал меня и погладил по голове. «Разве мало ты убивал раньше?» Он взял меня за подбородок, повернул мое лицо к себе. Утер мне слезы и серьезно посмотрел в глаза: «Я тебе клянусь, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах, никого не убью». Я попыталась опустить голову, он не дал. «Я тебе клянусь».

В некоторых культурах тотемными считаются животные, но мне кажется, так же нужно думать и о некоторых датах, не правда ли, Сеферино? Если бы мне предоставили выбирать, я выбрал бы 13 августа 1521 года: день, когда Теночтитлан пал к ногам испанцев и их союзников. Ты согласен? Конечно, согласен. Это поражение причиняло тебе такую боль, словно ты лично участвовал в битве. «Не испанцы выиграли, а треклятые болезни, которые они нам привезли». Это правда. Черная оспа основательно выкосила гордый ацтекский народ. Твой народ? Я-то убежден, что твои предки, обитатели гор, не имели никакого отношения к величию ацтекской столицы, но ты обожал представляться прямым наследником побежденных в тот трагический день.

Каждое 13 августа ты заставлял нас блюсти строжайший траур, и горе было тому, кто осмеливался от него отклониться. Помню, какую взбучку ты устроил Ситлалли, когда застал ее слушающей музыку. И тот вечер, когда мы играли в футбол на улице и ты пинками затолкал нас в дом. Нам запрещалось идти в школу, говорить по телефону или даже улыбаться.

Не знаю, случайно или с неким зловещим умыслом мой брат сжег тебя именно в этот день. Говорят, убийцы и самоубийцы любят знаменательные даты. Не всегда это продуманное решение. Их подсознательное тонко переплетает нити времени и в конце концов создает из них трагическую сеть. Они сами порой не понимают значения выбранного дня. Но аллегория Хосе Куаутемока была совершенно прозрачной. Твой белый сын сжег тебя пятьсот лет спустя после того 13 августа.

Так же случайно или так же по чудной прихоти моего брата 13 августа у меня зазвонил телефон. Незнакомый номер. Обычно я не отвечал. Зачем мне говорить с кем-то, кого нет в моем списке контактов? Наверняка какой-нибудь банк предлагает кредит. Я был в офисе, вскоре начиналось совещание, и мне было некогда выслушивать трескотню какой-нибудь девицы из колл-центра в Эрмосильо. Но трубку я все-таки снял. «Алло», — сказал я как можно менее приветливо. «Франсиско Куитлауак?» Я тут же узнал голос Хосе Куаутемока. «Да, слушаю». — «Я сбежал из тюрьмы, — сказал он, не представляясь, — и мне нужна твоя помощь». Я знал, что рано или поздно этот момент наступит, и все равно оказался к нему не готов. «Где ты?» — спросил я. «На юге города. В районе университета, — ответил он и добавил: — Я не один». Я уже собирался сказать, что другому сбежавшему зэку помогать не стану, но тут он уточнил: «Я со своей девушкой». Я улыбнулся. Мой брат — романтик до мозга костей. «Перезвони мне через десять минут. Я подумаю, что можно сделать». Я попросил секретаршу отменить совещание и вообще все встречи в тот день.

Помогать ему или нет? Зачем усложнять себе жизнь? Я с таким трудом устроил ее. У меня, акулы бизнеса, ноги дрожали, как тростинки. Ровно через десять минут снова зазвонил телефон. Я велел Хосе Куаутемоку отправляться на определенный угол и не двигаться с места, пока не увидит два черных внедорожника. Быстро перезвонил своему главному по безопасности и велел подготовить машины. Если его девушка — та, о ком я думаю, дело пахнет жареным. Миллионерша, замужем за миллионером, а сбегает с беглым убийцей — это формула катастрофы. Тут нужны ум и осторожность.

13 августа, Сеферино. Я понял это только по дороге, когда сидел в машине. Мозг моего брата посылал дымовые сигналы, чтобы я вспомнил про роковую дату. Он ведь мог обратиться ко мне на день раньше или позже. Но нет. Сложные подсознательные связи заставили его сделать это именно нынче утром.

Мы забрали его на углу. Увидев машины, он вышел из-за эвкалипта, за которым прятался. Девушки с ним не было. «Она уснула в западной части парка» — так он выразился. Я послал ребят за ней, а мы вдвоем остались сидеть в машине. Впервые больше чем за двадцать лет мы оказались вместе на городских улицах.

Любому другому это обстоятельство показалось бы незначительным, но для нас то была важнейшая встреча. За несколько минут Хосе Куаутемок из незнакомца, которого я увидел в тюрьме и с которым не мог найти ничего общего, превратился обратно в моего лучшего друга, в моего любимого единомышленника. Теплого, близкого. Даже в таких непростых обстоятельствах наши отношения вернулись к первоначальному чистому состоянию: мы снова по-настоящему были братьями.

Мы просидели наедине сорок пять минут — достаточно, чтобы заново образовать между собой сообщающиеся сосуды. Мы узнали друг друга. Практически вернулись в то 12 августа, за день до твоей смерти, когда нами, несмотря на твои усилия, все еще двигала невинность.