Спасти огонь

Человек

Вот выходит он, проклятый, бесславный. Под конвоем, руки за спиной сцеплены наручниками. На каменном лице — никаких чувств. Как только он появляется, его освистывают. Народное презрение обжигает его. Он горделиво поднимает голову. Взглядом бросает вызов толпе. Безымянность многим придает смелости. «Пидорас! Животное!» — кричат ему те, что несколько дней назад его боялись. Одно его имя вселяло ужас. Оборванная мстительная масса плюет в него. Искривленные рты. Угрожающие кулаки. Вот он, Враг. Схваченный, но не укрощенный. Зверь внушает страх тем, в кого впивается взглядом. Кажется, он запоминает лица. Он не забудет тех, кто его оскорблял, и позже отомстит. Бессмысленное действие за минуту до смерти. В пятидесяти шагах, посреди арены, ждут топор и палач.

Никто не способен выдержать его взгляд. Даже на расстоянии начинает кружиться голова. Храбрость злопыхателей улетучивается под его вихрем. Годами этот человек держал в страхе целый народ. Едва садилось солнце, дома запирались. Никто не желал встречи с ним, даже не в одиночку. Наверное, он заключил сделку с дьяволом: его свирепость была не человеческого свойства, не здешнего. Зверь. Злобная тварь. Одинокий лидер невидимых орд. Казалось, будто за ним следует многотысячное войско. Когда он шел, слышалось бряцание доспехов. Вот как он заявлял о своем присутствии.

Сотни в толпе требуют его смерти. Приятно видеть его так близко от орудий казни. Проклятия нарастают. Гомон трусов. Ничто не пошатнет достоинства и заносчивости. Человек, зверь, твердо шагает к своей судьбе. Палач под капюшоном исходит потом. Тошнота. Страх. Убить его — почти как убить божество. Он заработал свою ауру тяжелым кулаком, точнее, кровью и огнем. Он один загнал в угол целую страну. Наполовину волк, наполовину тигр. Огонь и ветер, ураган и пожар. Бурное море, землетрясение. Где набраться сил, чтобы опустить топор? Человек, зверь, идет к эшафоту. Это сборище паяцев не отравит ему последние минуты. Они мычат, как коровы. Трусы. Пусть метают в него насмешки и ругательства. Все это признаки малодушия, ничтожества. Издалека он замечает, как дрожат руки у палача. Бедняга. Может, это пекарь, насильно затолканный в шкуру того, кому полагается быть бесстрашным. Или портной, или мясник. Несколько монет в дополнение к жалованью. Опыт, о котором можно будет рассказать внукам. «Я отрубил голову Минотавру».

Но этот кроткий человек не расскажет, как народ не осмеливался зайти в лабиринт. В его лабиринт. Даже сотня добровольцев с факелами, шпагами и аркебузами — и та бы не осмелилась. На эти скалистые склоны, на эти утесы могут взобраться только козы или демоны. Точнее, только один демон. Говорили, что он питается сырой человечиной и с вершины скал бросает остатки в море. Внизу собирались на пир акулы, над поверхностью мельтешили плавники. Некоторые уверяли, что слышали крики вперемежку с хрустом костей. Души не отходили от тел, даже если тела были вот уже несколько дней как мертвы. Человек, зверь, подходит к деревянной колоде, на которую должен будет положить голову. Он знает, какую ценность обретут части его тела после казни.

Его большие пальцы послужат подвесками для женщин, желающих изменить судьбу. Из волос изготовят невообразимо дорогие мячи. Пенис будет сожран мужчиной, мечтающим обрести его сексуальные способности. Глаза будут высушены на солнце и перемолоты для чудодейственных мазей. Мошонка станет изящным поясным кошельком для монет. Его язык отварят с овощами, чтобы вместе с бульоном выпить его голос и слова. Ступни набальзамируют и установят в основании ворот королевского дворца. Ладони положат под подушки девственницам, чтобы уберечь от возможных насильников. Кровь будут хранить в закрытых сосудах и приправлять ею блюда. Из костей предплечий сделают кинжалы. Череп вымоют со щелочью и, когда он станет белым и гладким, повесят у входа в замок. Кишки превратятся в тетивы для метких луков. Мизинцы обрамят в золото и будут считать реликвиями проклятого прошлого. Человек, зверь — и с каждым шагом все больше полубог, — всходит на эшафот. Нетерпеливая толпа замолкает. Они годами жаждали этой минуты, а теперь боятся утратить своего врага. Без темной силы, исходящей от него, Иного, они заблудятся. Найдут в своей среде новых противников. В них есть что-то отвратительное, какое-то чудовищное дыхание, годами дремавшее под спудом общего врага. Очень скоро из их рядов появится его наследник-разрушитель. Человек, зверь, не пытается отсрочить смерть. Он не доставит им наслаждения. Не будет горьких вздохов и раскаяния. Он будет улыбаться. «Без меня вы станете хуже. Сброд. Лицемерный сброд. В глубине души каждый из вас хочет стать таким, как я. Давайте, убейте меня. Положим конец этому фарсу». Он встает на колени, не дожидаясь приказа.

Он решает, не они. Оборачивается на потеющего палача. «Не промахнись», — повелевает он. Капли пота стекают по шее палача. Столько ожиданий вокруг этого заточенного лезвия, а теперь ему не унять дрожь в руках. Топор пляшет в них. Перед ним — униженный человек-тигр, человек-дракон. Как убить его, подобного божеству? «Бей скорее! — рычит зверь. — Мне не терпится умереть».

Боязливый палач поднимает лицо к толпе. Безмолвие превратилось в густую массу. Он ищет поддержки, окончательного «да». Но не находит. Тень сомнения пробегает по рядам людей. Гул сменился замешательством. Что нужно делать, когда утрачиваешь врага? Палач сглатывает слюну. «Спокойно, — думает он. — Сделай свою работу, как делал до этого тысячи раз». Он лжет себе. Это не то же самое, что казнить воришек или наемников. У его ног — величайший миф. Его убийство может привести к остракизму — или к славе. Капюшон скрывает лицо, но не может скрыть ошеломленного взгляда, пересохшего рта, дрожащих рук.

Медлить больше нельзя. Он получил плату, и в знак признательности за работу ему предоставили почетное право первым выбрать себе кусочек трупа. «Возьми глаза», — будут советовать одни. «Вынь сердце. Съешь с рисом и вбери в себя его силу», — подскажут другие. Сквозь щелку в маске он смотрит на узловатую, мускулистую шею. Зверь одновременно и бык, и бизон.

Молчание все сгущается. Оно как стена. Человек, зверь, ревет: «Убей же меня!» Палач, привыкший к хныканью, к мольбам о пощаде, к моче приговоренных, забрызгивающей его башмаки, не знает, как ответить. Ему нравилось одним махом кончать с нюнями. А теперь он сам готов умолять и проливать слезы. Словно это он на волосок от смерти, а не тот, другой.

Он подымает лезвие, выкованное самыми знаменитыми кузнецами. Этот топор сделали с единственной целью: отделить от туловища голову человека, зверя. Его больше не будут использовать. Сразу после казни положат под стекло. К нему будут собираться очереди. Кровь с лезвия смывать не станут — она будет служить историческим уроком. Чтобы никогда больше не взрастить такого зверя.

Топор качается в руках палача. Лезвие блестит на ярком солнце. Раскаленном и печальном солнце. Он напрягает бицепсы. Чтобы отрубить голову зверю, потребуется вся его мощь. Он взвывает и наносит роковой удар. Лезвие едва входит в кожу. Толпа охает. Прыскает кровь. Всего одна струйка. Палач вновь лихорадочно опускает топор. Удар, еще удар, еще удар. Голова не отрубается. Человек, зверь, не издает ни единого стона. Стойко переносит неуклюжесть своего палача. Смотрит на алую лужу, натекающую перед глазами. «Убивай! — рычит он. — Убивай скорее!»

Палач произносит про себя те же слова: «Убивай скорее. Убивай скорее». Над ним будут насмехаться, его будут поносить за непригодность к делу. Жалкий неудачник, не способный нанести один чистый решающий удар. Пути назад нет. Чернь подвергнет его осмеянию. «Убивай скорее», — думает он, колотясь в вихре ударов. Руки начинают уставать. Топор тяжелый, он словно с каждым разом сильнее сопротивляется акту убийства.

Затылок человека — кровавое месиво из позвонков и связок. Неумело выкопанный колодец боли. Сброд закрывает глаза. Зрелище стало позорным. Позор пал на голову не только неумелого палача, но и всего народа, не способного принять великодушного врага, одинокого и могущественного врага.

Раненый зверь рычит. Это не достойная смерть. Он поднимается. Кровь как ожерелье, как монисто. Встает рядом с палачом. Как палач мал рядом с ним. Как мал народ рядом с ним. С перебитой трахеей он велит палачу снять капюшон: «Покажись, чтобы я знал, кого дожидаться в аду». Палач делает два шага назад. Нет, ни за что. Ему разрешили не открывать лицо. Это часть договора. «Сними капюшон, дай на тебя посмотреть!» — кричит человек, зверь. Эхо доносится до самых дальних пределов площади. Все сотрясается от этого рева. Кто-то в замершей толпе начинает плакать. Коллективная месть оборачивается смятением. «Что мы наделали?» Испрашивают они себя.

Палач мотает головой. Он не снимет капюшон. Жертва должна отправиться в ад одна. Он не выполнит ее последнего желания. Человеку, зверю, тяжело удерживать шею прямо. Она держится на двух волокнах. По горлу стекают сгустки крови. Он захлебывается. Только этого не хватало — умереть, утонув в крови. «Убивай уже!» — рычит он. Снова встает на колени. «Убивай уже» — теперь это похоже на предсмертный хрип. Палач набирается сил и наконец наносит смертельный удар. Голова зверя катится по земле и через несколько метров останавливается. Глаза палача и казненного снова встречаются, им еще хватает времени для последнего взгляда. Першероны увозят труп. Исполинские кони учуяли смерть и поначалу отказываются идти. Приходится понукать их кнутами. На песке остался багровый след. Палач поднимает голову за волосы и, согласно правилу, показывает толпе. Потом относит в укромную комнату, где уже покоится и тело. Там, в абсолютной тишине, жертва и палач прощаются. Большая честь — безмолвно перекинуться парой слов с немой окровавленной головой и выбрать желанный кусочек тела. Палач снимает плащ с капюшоном. Его лицо, словно сведенное судорогой, выдает вековую усталость. Он смотрит на труп у своих ног. Столько легенд, столько маяты, столько скорби для его народа. Он берет нож и аккуратно отрезает правую кисть. Она нужна ему целиком. Это будет его последняя награда. Он завялит ее в соли и поместит под стеклянный колпак. Он годами готовился к этой минуте. Двадцать лет назад стал палачом только ради того, чтобы добраться до него, чтобы покончить с полубожественным зверем — своим сыном.

Хосе Куаутемок Уистлик

Заключенный № 29846-8

Мера наказания: пятьдесят лет лишения свободы за убийство, совершенное неоднократно

«Раз уж наш дом горит, погреемся у огня», есть такая старая итальянская поговорка. У меня не было сомнения: мой дом горел. Как только полиция допросила Клаудио, порох занялся. Если бы знать, что Тереса будет держать язык за зубами, у меня еще осталась бы малая щелка, через которую я мота бы проникнуть в свою прежнюю жизнь. Я соврала бы, что Хосе Куаутемок угрожал мне или даже похитил меня. Он позвонил и угрожал убить моих детей, если я не выйду, — вот я и вышла. Заставил меня как заложницу возить его. Это звучит убедительно. Это хорошо продуманная ложь. Но единственный человек, которого мне не удалось бы убедить, — я сама. Всю оставшуюся жизнь мне пришлось бы, как попугаю, повторять эту сказочку, чтобы не запутаться в показаниях, — притом что десятки людей могли легко опровергнуть ее. Лучше признать, что мой дом горит. От моей прежней жизни остались лишь развалины. Единственный возможный выход — встретить огонь лицом к лицу. Жена и мать семейства испарилась и уступила место женщине, находящейся в бегах из-за любви. Вот она, моя новая реальность, и другой нет.