Спасти огонь

Мы собрали вещи и вышли из спальни, стараясь не шуметь.

Я заметила, что дверь комнаты Альберто открыта. Мне захотелось заглянуть и сказать, что мы уходим, но Хосе Куаутемок остановил мою руку, потянувшуюся к дверной ручке. «Нет», — резко сказал он.

Мы спустились по лестнице и направились к входной двери. Хосе Куаутемок не смог открыть ее. Она была заперта на ключ.

Он с силой нажимал на ручку, и тут из темноты раздался голос Альберто: «Ключи под зеркалом». Мы ошеломленно обернулись. Альберто сидел в столовой с бутылкой белого вина. «Вам не обязательно уходить, — сказал он, — но это ваше решение». Наступило молчание. В потемках я различила, как он достает из-за пояса револьвер и кладет на стол. Ощутила, как напрягся при виде револьвера Хосе Куаутемок. «Это моего деда, — пояснил Альберто. — Никогда не был зарегистрирован. Калибр тридцать два двадцать. — Он подтолкнул его в нашем направлении. Револьвер проскользнул до края стола. — Я им никогда не пользовался и не собираюсь. А вам пригодится. — Потом поднял с пола пластиковый пакет. — Здесь двадцать девять пуль, ни больше ни меньше». Пакет он тоже запустил в нашу сторону по столу.

Хосе Куаутемок, все еще напряженный, осторожно подошел забрать все это. Вставил шесть пуль в барабан и засунул револьвер за пояс, под рубашку. Они с Альберто снова посмотрели друг на друга. Альберто был очень спокоен. Он взял бокал с вином, поднял повыше: «Ваше здоровье» — и выпил до дна. Тут я поняла, что он пьян. Необходимость терпеть в доме убийцу, видимо, здорово действовала ему на нервы.

Хосе Куаутемок взял связку ключей. «Серебристый — от нижнего замка, а тот, что с несколькими отверстиями, — от главного». Пока Хосе Куаутемок поворачивал ключ, я подошла попрощаться с Альберто. Он остановил меня жестом: «Я не хочу тебя больше знать. Ты идиотка, Марина». Его жесткие слова выбили меня из колеи. «Ладно, — сказала я и едва слышно прошептала: — Прости». Он сардонически улыбнулся во мраке: «Ты за пределами прощения».

Я почувствовала холод спиной. Хосе Куаутемок открыл дверь, и снаружи долетал ветер. «Пойдем», — приказал он. Кивком Альберто тоже велел мне уходить. Мы в последний раз взглянули друг на друга, я развернулась и вышла с Хосе Куаутемоком на улицу.

«Жизнь — красный неумолимый зверь, в его влажной пасти зажаты чужие внутренности», — написал Довиньяк. Проклятый поэт сбежал из тюрьмы Ла-Кампань жарким вечером третьего мая 1878 года. Десятки заключенных взбунтовались и устремились в поля Бретани, убивая на своем пути пейзан и полицейских. Говорят, поэт заколол двух крестьян, которые пытались его задержать, и перерезал горло тюремщику — тот даже ничего понять не успел. Удар был такой силы, что голова повисла на тонком ошметке плоти, оставшемся от шеи.

Как только Росалинда и Марина ушли из тюрьмы, началось самое интересное. Федералы в своих кевларовых панцирях и шлемах а-ля «Даллас Ковбойз» группами выстроились по периметру тюрьмы. Если переговорщики не добьются положительных результатов, власти отвоюют тюрьму — готовьтесь, дамы и господа.

Хосе Куаутемоку не понадобилось подниматься на крышу, чтобы учуять надвигающуюся беду. Ее было не только видно. Ее можно было унюхать. Пот сотен снаружи мешался с потом тысяч внутри. Пот, в котором были растворены адреналин, страх, дрожь, гнев. Народ против народа. Раса против расы. Моей расой заговорит кровь[33]. В воздухе носился дух шестьдесят восьмого. Перезагрузка. Зэки не допустят новой Карандиру. Нет уж. Если начнется резня, трупов будет поровну с обеих сторон.

Пока дон Хулио точил лясы с долбаными представителями министра внутренних дел и все они угощались изысканными провансальскими блюдами в хреноградном соусе, полиция подвезла доберманов и бельгийских овчарок, готовых выгрызть зэкам яйца. Свирепая свора рвалась в бой. Псы, которым наскучило кусать толстые ватные костюмы, почуяли настоящее мясо. Здесь их ждут не инструкторы, одетые, как мишленовские человечки. Здесь можно будет глубоко погрузить клыки в плоть, а не в наполнитель от подушки в придорожном мотеле.

«Жизнь — красный неумолимый зверь, в его влажной пасти зажаты чужие внутренности» — Хосе Куаутемок вспомнил строки поэта-убийцы, увидев вокруг тюрьмы плотные ряды полицаев в черной форме и стоящих в стойке псов. Если поедатели цесарок не договорятся, Данте в своей гробнице в Равенне будет потирать руки в предвкушении. Ад совсем близко. Резня выплеснется во все дворы и залы. Словно полярная воздушная масса, смерть зависнет над тюрьмой, и десятки трупов усеют напольные плиты.

Зэки вооружились всем, что только нашлось под рукой: пистолетами, винтовками, базуками, мачете, ножами. Запалили еще костров, чтобы нагнать на легавых страху. Небо окрасилось оранжевым в доказательство, что они готовы опустошить землю. Их орды не раздумывая подожгут все и вся. И это было известно федеральным черепашкам, ссущимся со страху в своих панцирях.

Зэки разграбили офисы при входе в тюрьму, брошенные бюрократами, которые сбежали, как только запахло жареным. Металлические столы растащили на баррикады, а архивные стеллажи вывернули посмотреть, не найдется ли в них чем поживиться. Десятки карточек о посещениях оказались разбросаны как попало всего в нескольких шагах от полицейских и собак.

Зэки использовали документы для подпитывания костров. В огне исчезали фотографии, данные, записи, разрешения. Хосе Куаутемок помчался к раскиданным по двору ящикам. Вдруг повезет найти дело его любезной Марины. Он на коленях принялся перелистывать папки. Понял, что перед ним дела людей с фамилиями на букву «В». Долго ползал на четвереньках, пока не нашел папки на букву «Л» — какой-то хрен как раз собирался пустить ее на костер. Начал листать, и — эврика! Вот карточка посещений сеньоры Марины Лонхинес Рубиалес с адресом, телефонами, копией удостоверения личности и записями о точном времени каждого ее входа и выхода из тюрьмы. И — вишенка на торте — ее черно-белая фотография. Серьезный вид, собранные в пучок волосы, светлые глаза смотрят прямо в камеру. Это до или после их знакомства?

Хосе Куаутемок провел по фотографии пальцем. Потом оторвал ее от листа и спрятал в кармане робы. Просмотрел дело. Выучил наизусть адрес и домашний телефон. Сложил лист с ними вчетверо и тоже убрал в карман.

Вернулся в корпус камер. Над тюрьмой вился дым. Двадцатиметровые черные башни. Над дымом начинали кружить рои вертолетов. Недобрый знак. Шмели, вооруженные барреттами и автоматами. Одна такая очередь — и ты уже как дуршлаг. Что там происходит, в ВИП-столовке, если снаружи — прямо война войной?

Ответ не заставил себя ждать. Комиссию министерства выпроводили обратно те же головорезы дона Хулио. Им гарантировали безопасность, и гарантии выполнялись. Другое дело — заложники. С ними можно поступать по произволению. Как только люди из министерства переступили порог тюрьмы, во двор вывели толстяка Кармону и еще четверых надзирателей. Руки и глаза у них были завязаны. Конвоировали их двадцать бугаев с автоматами. «Морские котики» «Тех самых», элитное подразделение Текилы.

Всех пятерых поставили на колени посреди двора. Снаружи телевидение снимало это шоу. Сокамерник позвал Хосе Куаутемока, наблюдавшего издалека: «Пошли, кореш. В столовке телик поставили, в прямом эфире показывают». Хосе Куаутемок не мог решить, пойти припасть к экрану или остаться и смотреть вживую. В конце концов предпочел следить за происходящим из первого ряда.

Операторы навели камеры на униженных надзирателей. Журналист вещал: «За несколько часов комиссия переговорщиков так и не пришла к соглашению с заключенными, восставшими в нескольких тюрьмах страны. Министерство внутренних дел считает, что требования заключенных невозможно выполнить. Назначена новая дата для возобновления переговоров. В эту самую минуту директора тюрьмы Кармону поставили на колени в центральном дворе вместе с четырьмя из его людей…» Тут речь оборвал выстрел, и один из надзирателей повалился как подкошенный: дон Хулио выпустил пулю ему в голову. Потекла кровь — для телеканалов просто конфетка. Капо послал первый знак: «Мы не шутим».

Хосе Куаутемок ясно видел, как Текила приставил девятимиллиметровый люгер к затылку стоящего на коленях надзирателя и спустил курок. Тот молниеносно рухнул. Хосе Куаутемок подумал о Кармоне. Всего пару часов назад он сидел и зубоскалил с нарко. Видимо, он этого не знал, но дон Хулио решил накормить его по-королевски в качестве последней подачки перед смертью. Методично, не задерживаясь, капо застрелил следующих трех надзирателей. Зная, что все это покажут по телевизору и распространят в интернете, он слегка помедлил перед тем, как застрелить толстяка, который к тому времени уже всхлипывал и молил о пощаде.

Полиция еще пуще насторожилась. Четыре выстрела не оставили копов равнодушными, тем более что после каждого в башке у очередного надзирателя образовывалась дыра, как в свинье-копилке. Пятый выстрел прозвучал сорок пять секунд спустя. Камеры, отснявшие первые четыре «пум-пум-пум-пум», замерли в ожидании, гадая, отправят ли пятого, директора тюрьмы, на встречу с вечностью. Отправили.

Кармона с шумом повалился, словно подпиленная гигантская сосна. В самый момент выстрела он издал звучный рык, отдавшийся эхом по всему двору. Хосе Куаутемок жалел его. Он был, конечно, жулье, но человек хороший. Слово свое держал, а за такое в тюрьме крепко уважают. Он даже подумал, а не ринуться ли ему останавливать казнь, но его самого точно казнили бы за десять метров от Кармоны.

Как только объемная туша ударилась о землю, Текила и его приспешники развернулись и неспешно направились к баррикадам. Федералы, страдающие острым воспалением пальца у курка и диким желанием изрешетить их свинцом, ожидали указаний свыше. Такие указания не могли исходить ни от их непосредственных начальников, ни от начальников их начальников, ни от директоров, ни от замминистра. Их могли дать только два человека: министр внутренних дел или Сам. Убийство Текилы вполне могло привести к коллапсу всей страны.

Через две минуты после убийства Кармоны федералы вырубили в тюрьме свет. Стемнеть еще не успело, стояли сумерки, и полумрак придал творящемуся еще более хаотический оттенок. Турбо-Хеллоуин. Тени, шарахающиеся туда-сюда. Больше костров для освещения территории. Если федералы пойдут на штурм, надо хоть видеть, куда именно.

Дело запахло керосином, когда министр внутренних дел прямиком с Олимпа позвонил командующему федеральной полицией: «Валите вшивых. Ни одного не щадите», — приказал он, взбесившись из-за убийства Кармоны в красках, в прямом эфире. Предельно понятная задача: убивать всех и каждого. Федералы бросились на штурм, вопя, словно апачи из спагетти-вестерна, хотя настоящие апачи находились по другую сторону баррикад.

Их встретили шквалом огня. «По ногам стреляйте, там у них бронежилета нет», — учил один из амбалов Текилы. Ну и стали стрелять по ногам. Множество федералов попадали, как подстреленные дрозды. Передние ряды не могли остановиться, потому что задние напирали. Им пришлось перепрыгивать через тех, кто корчился на земле и стонал: «В меня попали, в меня попали».