Спасти огонь

Я просила Франсиско не оставлять меня одну надолго. Он пообещал выбираться ко мне как можно чаще. За это я была ему благодарна. Он понимал мое ментальное состояние. Собственно, одного взгляда на мои руки было достаточно, чтобы понять, что меня терзает тревога. Он рассказал, как познакомился с Педро и Эктором, какой бизнес они вели вместе. Я удивилась. Они мне никогда про него не говорили. «Они не знают, что мы с Хосе Куаутемоком братья», — пояснил он. И признался, что именно он запустил убийственный механизм, покончивший с Франсиско Моралесом. Так вот кто, оказывается, таинственный друг Педро. Я со слезами обняла его. «Мне, дураку, нравятся романтические истории», — сказал он. Франсиско оказался настоящим товарищем. Меня перестали раздражать его нарочитые манеры, его странная манера говорить и несмываемая улыбочка. «Педро не должен знать, что я брат Хосе Куаутемока, — предупредил он. — Если он проболтается, весь план пойдет крахом. Надеюсь, ты понимаешь, почему я пока против, чтобы вы общались».

«Я ненадолго отъеду. Вернусь, и мы чем-нибудь перекусим», — сказал Франсиско. Я попросила его привезти фотографии Хосе Куаутемока и остальных членов семьи. Он пообещал захватить. Как только он ушел, я вызвала Хосе Куаутемока по рации. Конспиративный язык сильно затруднял дело. Мы придумали общий шифр, как в детской игре. В первые дни мы сдерживались, но потом нам стало все равно, что нас могут подслушать, и мы перешли на секс по телефону. Но продолжались эти радиосекусальные игры всего три дня. Потом у меня вся промежность опухла от вагинальной инфекции, и мастурбировать стало больно.

У нас с Хосе Куаутемоком не было доступа к интернету и телевидению. Франсиско и Сампьетро отключили кабельное и вайфай во всех домах. Они боялись, что новости приведут нас в еще большее волнение, хотя, казалось бы, куда уж больше. Я, по крайней мере, была на грани срыва. На ступнях и коленях тоже начался дерматит. Я всегда гордилась своей кожей, свежей, мягкой, чистой. Теперь это были какие-то кровавые ошметки. Я попыталась найти этому поэтическое обоснование. Как некоторые рептилии и насекомые меняют оболочку, так из-под этих красных пятен восстанет новая Марина, более сильная и решительная.

Франсиско сдержал слово и привез мне семейный альбом. Я с наслаждением погрузилась в прошлое Хосе Куаутемока. Увидела его ребенком — с диким, пугающим взглядом. Волосы светлее, чем сейчас, глаза почти прозрачной голубизны. Его мать походила на актрис итальянского неореализма. Простые платья, волосы, собранные в хвост, руки в боки. Хотя она явно стеснялась позировать. Смотрела вниз, отвлеченно. А Ситлалли я представляла себе по-другому. Угловатое смуглое лицо, большие черные глаза, широкая улыбка. Низенькая. В глазах какое-то — как бы его охарактеризовать? — глухое выражение.

Один портрет особенно привлек мое внимание: Сеферино в детстве, в горах. В сандалиях и холщовых штанах. За ним — поле посохшей кукурузы, а сбоку — крошечная хижина, где он вырос. Фотографию домика их дедушки и бабушки по материнской линии Франсиско тоже мне показал. Может, не такого нищего, но тоже очень скромного. От вида этих двух домов меня захлестнуло нежностью. Две бедные семьи объединяются через безнадежные отношения, в безнадежном городе, с безнадежным результатом. Алхимия случая. Я произошла из определенности. В том, что мои родители познакомились и поженились, была логика. Оба были из хороших семей, и все их окружение подталкивало молодых людей к общению между собой. То же произошло со мной и Клаудио. Мы ходили в одни бары, учились в одних университетах, у нас была куча общих друзей. Словом, неизбежная, продиктованная свыше встреча. А в Хосе Куаутемоке меня привлекло, возможно, именно космическое расстояние между нами. Нулевая вероятность пересечения. Эта встреча проветрила мою узкую вселенную и привнесла необходимую дозу кислорода.

Я долистала альбом, и Франсиско собрался уходить. Я попросила его прогуляться со мной немного. Он категорически отказался. «Тебя в новостях показывали, — сказал он. — Люди могут тебя узнать». Я думала, что здесь это маловероятно. В таком районе люди вряд ли внимательно следят за новостями по телевизору. «Я чокнусь взаперти», — взмолилась я, и Франсиско уступил моим мольбам.

Только что прошел дождик, и вечерний свет отражался в мокром асфальте. Нам попался кот, он взглянул на нас и проследовал к изгороди. Здесь было гораздо тише, чем в переулках, хотя отъехали мы всего на три квартала. На улице никого не было видно, кроме телохранителя Франсиско, прислонившегося к столбу вдалеке.

Мы шли наугад. Франсиско рассказывал про их с Хосе Куаутемоком приключения в детстве. «Раньше в сезон дождей на соседних пустырях образовывались большие лужи, и там откладывали икру лягушки и жабы. Откуда их столько бралось, не знаю, но вокруг все просто кишело головастиками. Мы их ловили в чулок, привязанный к палочке, и выращивали в пластмассовой ванночке. А когда они превращались в жаб и лягушек, продавали в зоомагазины». Передо мной открывался неведомый мир. В детстве я ни разу не видела в Мехико ни одной лягушки.

На углу завелся красный «ниссан-цуру» и поехал к нам. Охрана тут же насторожилась. Машина прокатилась мимо нас. Внутри сидели двое. Они уставились на нас. Франсиско взял меня под локоть и настойчиво повел к дому. «Похожи на полицейских», — нервно сказал он. Теперь он просто тащил меня за собой, мы передвигались чуть ли не скачками. «Цуру» развернулся и снова поехал в нашу сторону. «Беги!» — скомандовал Франсиско. На полной скорости мы примчались к двери. Как только заскочили внутрь, послышались выстрелы и крики. Франсиско достал пистолет и вжался в стену: «Беги к черному ходу». Я сломя голову понеслась за револьвером и пулями, которые подарил нам Альберто. Взвела курок и вернулась к Франсиско. Не станет же полиция в нас стрелять. «Какого хрена ты тут делаешь? — проорал он. — Беги, я сказал!» Я через гостиную метнулась к дворику. Снова выстрелы. Открыла дверь, выходившую на баскетбольные площадки, убедилась, что кругом никого, и выбежала из дома.

Машина взбесился, услышав от эмиссара, что этой бабе подавай не меньше двух лимонов за информацию о Хосе Куаутемоке: «Если ей так надо, пусть сама приезжает и цену называет». Посланец отошел на несколько шагов и набрал кого-то. Поговорил, вернулся: «Я ей сказал, а она на меня взъелась. Мол, она тебе не девочка по вызову. Она сама тебе назначит время и место. А чтоб тебе неповадно было дурить, теперь цена повысилась до трешки». Машина был на волосок от того, чтобы засадить ему пулю между глаз. Но удержался, не сдурил. Если эта карга такие понты кидает, значит, и вправду знает, где Хосе Куаутемок. За красивые глаза столько бабла не требуют.

«Я тебя найду, когда донья скажет», — бросил ему напоследок эмиссар и снова растворился в глубинах затерянного города, оставив столь же затерянным дона Отелло. Тот понуро вернулся к себе в берлогу. В городе уже черт знает что творилось. Даже он, бравый бандит, начинал очковать. От безопасности камня на камне не осталось, а тупоголовые «Те Самые» продолжали мериться с тупоголовым правительством.

На счастье, каждое утро его навещала Дженнифер. Вот уж легкая была телочка. По пустякам хай не подымала. Дурацких вопросов — «ты меня любишь?» да «ты по мне скучаешь?» и прочей фигни — не задавала. Поднималась, красивая такая, к нему в комнату, раздевалась без промедления и ложилась ждать его. И гондоном пользоваться не просила, что Машина очень даже ценил. Не его это — капюшон на бую, все равно что в наморднике жрать, никакого удовольствия.

Беспокоил Дженнифер только ее долбаный парень. «Он серчает, — оправдывалась она, что не может остаться у Машины на ночь, — и лупит меня, так что я даже детскую пюрешку прожевать не могу». Вот они, бабы, думал Машина, вечно одного до мук доведут, чтобы с другим миловаться. Не хватало еще, чтобы этот факин женишок ему башку прострелил. Дон Ревнивый убил дона Ревнивого. Он ведь не знал, кто это, а значит, не знал и чего ждать. Ну и решил на рожон не лезть. Чего со смертью заигрывать? Однажды утром переехал. Дженнифер не сказал, только оставил записку: «Оставляю две тысячи песо на аренду. На днях за тобой вернусь».

Жалко ему было, конечно, ее оставлять. Она была не из тех, что мычат, как коровы, пока трахаются, и не из тех, что думают, будто мужикам нравится, если они трясутся, как миксер. Ему нравилось, когда она садилась на него и двигалась этак аккуратненько, чтобы член входил как в замшевую перчатку. А не как будто его удав душит. «Медленно, чтоб кончить быстро», — говорил он бабам, но большинство не слушали и скакали на нем так, словно покалечить хотели. Поэтому бросать кассиршу ему не хотелось. Если он уберет этого уебка Хосе Куаутемока и его подстилку, то вернется за Дженнифер и увезет ее с собой.

Эмиссар доньи-всезнайки два дня не выходил на связь. Машина разволновался. Крепко обиделась, наверное. Спустил он стрелку в унитаз. Но нет. Вечером пришло сообщение по ватсапу: «Завтра в шесть утра на лестнице». Бля, ну и времечко. Да он даже когда нищебродом был, в шесть утра не вставал. Но теперь должен был унять жажду зверюги-ревности, и если у зверюги водопой в шесть, то в шесть он и явится.

Явился он даже в пять пятьдесят. Было еще темно, и на районе бурлила жизнь. Бандиты возвращались с ночных налетов, а рабочие садились на маршрутки до своих фабрик у черта на рогах. Эмиссар уже стоял там, опершись на перила.

«Я знал, что вы не подведете. Сеньора назначила нам встречу в семь в Поланко. Деньги при себе?» Про деньги он ничего не говорил. «Вообще-то нет», — сказал Машина. «Ох, шеф. Сделочка-то срывается. Донья и рта не раскроет, если вперед всю сумму не получит». Машина почуял фуфло: «Наебешь — на антрекоты порежу, сучий ты потрох». Эмиссар оскорбленно покачал головой: «Нет, босс. Я за проценты работаю. Я не вор. У меня и ствола-то нет. А в рукопашной мне против вас не тягаться». Вот это он точно сказал. Сам тощий дрищ, и даже наколок нету. «Я успеваю за баблом зайти?» — спросил Машина. «Если на такси поедем, думаю, да».

Поехали за баблом. Машина перевозил его с квартиры на квартиру в холщовых сумках. Отсчитал два лимона, а остальное спрятал под ковер. Хрен он старой перечнице три отдаст. Сел обратно в такси, и они отчалили в Поланко.

Из-за утреннего движения опоздали на двадцать две минуты. Машина смущенно зашел в кафе, где им назначили встречу. Больно выпендрежное место, не для таких, как он. Особенно если ты одет, как водила грузовика с кока-колой, и волочишь с собой холщовые сумки. Донья лет пятидесяти, крашеная блондинка, смахивающая на кого-то с картин из музея Прадо, ждала их за столиком в углу. Эмиссар указал на нее Машине, и они вместе пошли к ней. Сеньора одним взглядом дала понять: сели и молчим. Они так и сделали. «Могли бы и получше одеться», — первым делом попрекнула их она. Машине это не понравилось. Он знал, как таким рот затыкать. Шушера шушерой, а тряпок понацепляют и думают, будто они суперхай. Ни хрена подобного. Суперхай так до капусты не падки. «Я принес, что вы просили», — сказал он без проволочек. Она взглянула на сумки: «Все три?» Машина с дохляком-эмиссаром переглянулись. «Два. Больше не набрал», — сбрехнул он. Та не повелась. «Ну, мне тогда здесь делать нечего…» И начала вроде как уходить собираться. «Да ладно», — сказал Машина. Старая пердунья обернулась к эмиссару: «Ты разве молодому человеку не пояснил, какой уговор?» Тот сглотнул: «Пояснил, сеньора, все расписал». Машина хихикнул: «Послушайте, донья, давайте не будем горячиться из-за пары песо. Два — это большие деньги. И вы столько и просили поначалу». Старуха вроде призадумалась. «Там два, ни сентаво меньше?» Машина скрестил пальцы и поцеловал: «Клянусь Святой Девой и моей покойной матушкой, земля ей пухом».