Фонарь на бизань-мачте

Скачки на Марсовом поле проходили в субботу. Еще с полудня началось массовое шествие по Шоссейной в сторону улицы Интендантства. Экипажи, всадники, пешеходы следовали друг за другом. Госпожа Букар-мать, сидевшая на балконе вместе с господином Массом, уверяла, что чувствует себя помолодевшей на двадцать лет.

— Ты помнишь тот первый день, Антуан? Женщины все как с ума сошли. Открыто держать пари — подобно мужчинам! Ну будто бы грех какой совершаешь!

Господин Масс услужливо заказал нам два фиакра, и мы тоже пристроились к общей процессии. Толпа запрудила улицы, и служба охраны порядка бессильна была тут что-нибудь сделать. Прекрасный случай для господина Букара обрушиться на нерасторопность администрации! На подступах к Марсову полю лошади, будучи не в состоянии стронуться с места, били копытами землю. Мы едва успели прибыть за четверть часа до первого заезда. Господину Букару еще неделю назад пришла в голову счастливая мысль нанять ложу, когда их продавали с аукциона. Нам досталась ложа, смежная с той, где сидели организаторы, на втором этаже. Так что мы возвышались над публикой и видели сразу все. На ипподроме были сооружены навесы. Их украсили зелеными ветками и знаменами. Рядом с ними толпился народ, но были еще и отдельные кучки людей у могильного памятника и на дороге, что опоясывала скаковой круг. Яркие, всех цветов радуги, платья женщин выделялись на светло-зеленом газоне площадки. На ветвях египетских акаций, высаженных еще при Маэ де ла Бурдонне, городские мальчишки устроились с большими удобствами.

День этот так и сверкал искрометной радостью и беспечностью. Да, не скрою, я радуюсь, вспоминая эти часы, словно бы, задержавшись в них, я отодвину те, что последуют, да, отодвину, а может быть, перечеркну…

Губернатор с семьей занимал центральную ложу, но в соседней с нами, той, где сидели организаторы, в первом ряду красовался полковник Дрейпер в цилиндре и сером костюме. До нас долетали отдельные фразы:

— Говорят, что он едет в Лондон требовать справедливости.

— Дни скачек — это его[8] дни, не правда ли?..

— Говорят, он сам участвовал в скачках в тысяча восемьсот четырнадцатом году.

— А вы слышали, что он был пажем Георга третьего и служил в королевской гвардии?

— Что он делает с тех пор, как его уволили?

Учредитель конных состязаний полковник Дрейпер пользовался всеобщим уважением.

Под навесом, где заключались пари, я встретился с мэтром Лепере. На последний заезд он пришел в нашу ложу. И согласился завтра с нами отужинать.

…Порой мне случается остановиться перед шпалерой в библиотеке. Каждый стежочек имеет свое назначение, каждый стоит на своем месте. Попробуй убрать один здесь, другой там, и у дамы с соколом уже не будет прежнего выражения, ее жест — эта поднятая рука, на которой сидит птица, — утратит свое изящество, и поза стоящего рядом рыцаря утеряет свое благородство. Каждый стежок и каждая тень имеют определенный смысл. То же и с тем, что меня занимает. Здесь на лету подхвачено слово, там — жест, выражение лица, которые мало что сами по себе означают, но в общей мозаике все становится на свое место, когда на них смотришь при ярком свете, пристально вглядываясь и связывая с другими словами, другими жестами, другим выражением лица.

День завершился блестящей победой жеребца Васко, принадлежащего господину Адриану д’Эпинею. Он выиграл в первом и во втором заезде, и все окружающие увидели в этом некое доброе предзнаменование. Господин Букар был совершенно утешен.

— В понедельник я расскажу об этом Бродле, — сказал он. — Необходимо поддержать настроение у этих несчастных.

Он действительно обратился к властям за разрешением посетить в тюрьме обвиняемых из Большой Гавани, и как раз этим утром его уведомили, что разрешение получено. Господина Бродле и его друзей арестовали месяц назад, следствие уже закончилось, и узники требовали, чтобы их ознакомили с обвинительным заключением. Но вопреки обещанию господина Иеремии содействовать ускорению процедуры дни тянулись за днями, а на их требование не было никакого ответа.

В то время как мы говорили об участи наших соседей, мэтр Лепере показал нам Иеремию и одного из его ближайших друзей, господина Редди, шедших куда-то по ипподрому.

Мы несколько задержались на Марсовом поле. Шествие началось снова, но уже в обратную сторону. Люди так же спешили отсюда выбраться, как прежде бежали на скачки, только с еще большим шумом. Кучера орали и погоняли лошадей. Кондитеры предлагали оставшиеся нераспроданными пирожные, нахваливая их нежный вкус. Торговцы арбузами окликали прохожих. Уже снимали знамена, и под навесами слышался стук молотка по ящикам.

Тени густели по склонам гор, а на горе Открытия вдруг начал слабо помаргивать огонек.

Вечер был мягкий, но почему-то одновременно жестокий. У меня было странное впечатление, будто меня гнетет, но также и возбуждает нечто похожее на предчувствие. Вскоре на ипподроме остались лишь несколько припозднившихся вроде нас горожан, прельщенных внезапно наставшей здесь тишиной.

Мы пешком спустились на Губернаторскую, когда уже всюду зажглись огни. С обеих сторон улицы, на верандах богатых домов, собирались вместе члены семьи. Слышался смех, клочки разговоров. В одном из дворов девушка в длинном платье гонялась за мальчуганом. Она нас увидела сквозь решетку и остановилась с очаровательным выражением замешательства. От света, падавшего с веранды, у нее ярко блестели глаза и видно было, как бурно вздымается ее грудь. Послышались звуки рояля, сначала прерывистые, потом слившиеся в единую музыкальную фразу, чтобы вскоре растаять у нас за спиной. Фонари висели на всех основных перекрестках и, казалось, двигались нам навстречу. Выйдя на Оружейную площадь, мы остановились, удивленные множеством огоньков, которые покачивались на воде. Левые и правые бортовые огни, кормовые и носовые огни, фонари, повешенные на рею и бизань-мачту. Из проехавшего рысью экипажа раздался веселый смех женщины. Я инстинктивно повернулся к Изабелле и в сумерках перехватил улыбку, осветившую ее взгляд и лицо. Именно в это мгновение Анна уронила свой зонтик, и я нагнулся, чтобы поднять его.

Госпожа Букар-мать встретила нас радостными восклицаниями и вопросами. Она уже знала о перипетиях этого дня, хотя и не покидала балкона. Но все клиенты гостиницы, возвращаясь с Марсова поля, заходили поговорить с ней. За сорок восемь часов она успела внушить к себе уважение.

Во время ужина она окликнула проходившего через зал господина Масса.

— Пусть молодежь потанцует, господин Масс. В мое время после такого дня никто не улегся бы сразу в постель.

Гости в ответ на эту идею захлопали, господин Масс поклонился.

— Жаль, что Лепере не смог составить нам компанию. — сказал господин Букар и, повернувшись к матери, добавил: — Вы ведь, наверно, помните, матушка, молодого нотариуса, который тогда приехал в Большую Гавань описывать имение Франсуа? Сегодня он должен ужинать в клубе маврикийских любителей скачек, но завтра он будет с нами.

Старая дама кивнула. Мы с большим увлечением, даже со страстью принялись обсуждать скаковые качества лошади д’Эпинея, ибо, поставив на нее, наши барышни выиграли несколько пиастров. За десертом госпожа Букар-мать спросила у Изабеллы:

— Этот мэтр Лепере также и ваш нотариус?

Мне показалось, что я уловил на лице молодой женщины выражение досады, однако она сейчас же ответила:

— Да, он мне очень помог своими советами, так что я бесконечно ему признательна.

Мы танцевали почти до полуночи, благодаря нескольким самоотверженным дамам, которые согласились сесть за рояль. Ночью я долго стоял на балконе. Я понимал, что это мое пребывание в Порт-Луи стало важным этапом моей жизни, но почему — уточнить бы не смог. XVIII

На следующий день после мессы мы обсудили возможность поездки в «Грейпфруты». По воскресеньям дилижансы возят горожан на постоялый двор «Поль и Виргиния» возле Королевского парка, где находится старинная усадьба Маэ де ла Бурдонне. Мои друзья горели желанием показать мне этот парк. Там растут любопытные породы деревьев, которые дают пряности, а также пальмы, вывезенные с разных континентов и акклиматизированные на острове, благодаря неусыпным заботам господина де Сере. Меня прельщала мысль повидаться с моим другом Сувилем, но после вечера в театре, беготни за покупками, с которыми все же покончено не было, целого дня, посвященного скачкам, да еще и танцев, госпожа Букар и ее дочери попросили дать им денек отдохнуть.

— Хилые создания! — пренебрежительно бросила госпожа Букар-мать. — Как подумаешь… — Она пожала плечами. — Мой бедный Антуан!

— Времена колонизации давно миновали, бабушка, — с легким нетерпением сказала Анна. — Сейчас мы имеем полное право быть чуточку неженками… да попросту — женщинами.

— О, ты! — возразила бабушка. — У тебя всегда будет все, как ты хочешь. Дай-то бог, чтоб однажды… — Она себя перебила. — А, ладно, я знаю, что говорю.

Она подняла голову и выставила вперед подбородок, как обычно, когда она словно бросала вызов кому-нибудь или чему-нибудь.

— Никола, — обратилась она ко мне, вновь обернув свою шаль вокруг шеи, — попробуйте-ка отнять у современной женщины моды, религию, проблемы, связанные с питанием, и еще сплетни, — что ей останется?

Мы все, живущие рядом с госпожой Букар-матерью, всегда себя чувствовали сбитыми с толку, когда она так на нас нападала. Смутился я и на этот раз.

— Останется, вот как заметила Анна, быть женщиной, ведь это в конечном счете тоже прекрасное дело, не правда ли? — сказал я.

Она меня смерила долгим презрительным взглядом сквозь свой лорнет.

— Фу-ты, господи! Все они одинаковы! Должна вам сказать, что я была лучшего мнения о ваших умственных способностях. Женщина, настоящая женщина, мой юный друг… но спорить с вами сейчас — только зря терять время. Видно же, что это для вас покамест совсем незнакомая область. Первая встречная положит вам пальчики на плечо и будет крутить вами, как пожелает.

— Мама, — вмешался Антуан Букар, — чем наш друг заслужил такой выпад? И если Жанну и девочек не оскорбляет ваше суровое мнение о современных женщинах, то, по-моему, оно совершенно несправедливо по отношению к Изабелле, которая…

Некий завсегдатай гостиницы приоткрыл дверь маленького салона, где мы собрались после мессы, и, извинившись, быстро ее закрыл.

Госпожа Букар выпрямилась в своем кресле.

— Я себя часто спрашивала, Антуан, как ты мог быть моим сыном, но никогда я не задавалась этим вопросом с таким, как в эту минуту, недоумением.

Она говорила, не повышая голоса, но чувствовалось, что она крайне раздражена. Тогда вступилась невестка:

— Может быть, вы устали, матушка? Не хотели бы вы хоть немножечко отдохнуть перед завтраком?

— Устала! — воскликнула эта странная пожилая дама. — Да посмотрите же на меня! Устала я там или нет, мой разум не потерял своей ясности. И ничто мне не помешает… — Она стукнула кулачком по подлокотнику кресла. — …однако довольно!

Наступила мертвая тишина. Анна встала с дивана и наклонилась над подоконником. Выкрикивая, прошел продавец ананасов.