Спасти огонь

Я бы дорого дал, чтобы унаследовать самые блестящие черты твоего характера, те, о которых твои друзья-американцы метко отзывались: «largerthan Ufe»[11]. Из всех животных я бы сравнил тебя со слоном. Где бы ты ни появлялся, тут же проявлял свое толстокожее превосходство. В тебе было меньше метра шестидесяти, но своим громовым голосом, самоуверенностью, чеканной поступью ты затмевал людей на двадцать сантиметров выше себя. Я сам был из таких, но в воспоминаниях ты всегда возвышаешься надо мной. Если спросить у знакомых про твой рост, любой скажет, что не менее метра восьмидесяти. Удивительно, как личность может оказывать влияние на пропорции тела.

Ответь мне, Сеферино, с высоты твоего слоновьего великан-ства: а каким животным мог бы быть я? Робкой и чуткой антилопой куду? Умной гориллой? Или, может, вспоминая петиметра, павлином? Я, признаюсь, больше вижу себя рептилией.

В подростковом возрасте я, наверное, напоминал ящерицу. Увертливую, боязливую. А со временем стал крокодилом. Точно, крокодилом. Колоссальным ящером из тех, что бревном лежат на речном берегу, а потом внезапно нападают, утаскивают своих жертв в илистые глубины и там с удовольствием поедают.

Ты не представляешь себе, папа, как безжалостно я научился вести бизнес. Мои конкуренты, довольные собой, высокомерные, садились напротив меня в своих сшитых на заказ костюмах, со своими портфелями из дорогущей кожи, набриолиненными волосами, дизайнерскими галстуками, часами за хренову тучу долларов и надеялись обобрать меня. Я внимательно и спокойно их выслушивал. Не жестикулировал, не спорил, не уговаривал. Просто сидел и ждал возможности нанести удар. Они никогда этого не ожидали. Когда они были точно уверены, что вот-вот победят меня, я обходил их и завладевал их состоянием. Они намеревались вывести меня из игры, но сами сходили с доски. Не думай, Сеферино, будто я сговаривался с продажными политиками или вообще жульничал. Нет. Я всегда был безупречно честен. Это ты, среди прочих ценностей, привил мне честность, папа, и я от нее не отступался. Крокодил с принципами. Я уверен, ты бы мною гордился, Сеферино. Очень, очень гордился.

Заключенные смотрели на нас с любопытством, но, вопреки моим ожиданиям, никто не отпустил комплимента или сальности. Возможно, их предупредили, что строго накажут, если они станут вести себя неподобающе, а может, они просто нас опасались. Некоторые балерины превосходили ростом большинство заключенных, а наши тела, натренированные долгими часами танца, были более мускулистыми, более эластичными и рельефными, чем их бесформенные тела. Лишь немногие выглядели на метр восемьдесят, хотя я увидела и пару человек выше двух метров. Длинными коридорами, выкрашенными в фисташковозеленый цвет, — стены обшарпаны, по сторонам стоят пластиковые ведра, и на веревках сушится белье — мы прошли в концертный зал. Это оказалось первоклассное театральное помещение, полностью построенное на средства из фонда Эктора и Педро. Новые удобные кресла, правильное освещение, отличный занавес, на полу ламинат, а поверх ламината прочные ковры. Можно без проблем показывать балет, драму, концерты.

Хулиан и Педро действительно проделывали огромную работу, стараясь дать заключенным качественное образование в сфере культуры и искусства. После всего увиденного я осознала, как важно наше выступление и какое неизгладимое впечатление оно может произвести на мужчин, привыкших к самому низкопробному телевидению и самой вульгарной музыке.

В офисах, превращенных в гримерки, было безупречно чисто, а продезинфицированные туалеты благоухали хлоркой. На столе стояли чипсы, орешки, соки, минеральная вода. Контраст с коридорами, по которым мы только что прошли, был разительным. Чувствовалась рука Педро, который уверял, что, если бы ему позволили, переделал бы всю тюрьму, чтобы стала более уютной и стильной.

Помня о словах Педро, я старалась по дороге приметить кого-нибудь, кто показался бы мне хоть отчасти привлекательным. Но мне не попалось ни одного красивого или даже просто видного мужчины. Море одинаковых низеньких людей, в котором никто не выделялся. Педро сказал, это потому, что нам встретились в основном мелкие преступники, происходившие из самых низов общества. «На выступление стянется крупная рыба, — пообещал он. — Ты их в темноте не увидишь, но они там будут». Я поинтересовалась, придет ли мой загадочный кавалер. «Конечно, и ты его сразу же узнаешь».

К шести мы были готовы. Несмотря на воодушевление, мы мандражировали. В женской гримерке многие трещали без умолку — все от нервов. Я попросила всеобщего внимания. «Думаю, нам пора помолчать и сосредоточиться. Пусть ничто из того, что вы сегодня видели, не повлияет на ваш танец. Ваша забота — произведение, а не публика». Все умолкли, и в тишине мы завершили подготовку.

В половине шестого мы услышали, как зал начал заполняться людьми. Мы не должны были думать о том, кто придет на нас посмотреть, но все же я не могла забыть про контекст. Эмоциональную нагрузку этого места нельзя было просто сбросить со счетов. Гул в партере нарастал. Заключенные были в предвкушении. Видимо, таких мероприятий, как наше, раньше здесь не проводили. Я предположила, что сравнить нашу работу им будет не с чем, и вызов от этого стал еще серьезнее. Я выглянула из-за кулис. Аншлаг. Глубоко вздохнула и покрутила головой, чтобы растянуть мышцы. В первый раз в жизни заметила, что у меня вспотели руки.

Ровно в семь Хулиан вышел на сцену с микрофоном: «Добрый вечер, друзья! Добро пожаловать на выступление труппы „Танцедеи", которая великодушно согласилась приехать сегодня к нам и показать свою работу. Сегодняшний спектакль называется „Рождение мертвых", его придумала и поставила Марина Лонхинес. Мы надеемся, что вы отнесетесь к танцорам с уважением и будете наслаждаться выступлением в тишине. Большое спасибо, друзья».

Хулиан сошел со сцены, свет погас. В зале наступила полная темнота. Руки у меня вспотели еще сильнее. Включился прожектор и осветил центр сцены. Я обернулась к балеринам и дала знак начинать.

Хосе Куаутемок вышел на улицу, под слепящее солнце, на кипящий асфальт. Галисия прогуливался весь из себя спокойный и причепуренный, будто непобедимый, или невидимый, или неуязвимый, или неубиваемый. Начальник полиции, по самое не могу увязший в наркотрафике, не станет просто так шататься по улицам. Видимо, он считает, что город завоеван его дружками, а значит, и кругом одни дружки. Черт его знает, то ли он малоопытный, то ли тупой, то ли страх потерял, то ли наглость его греет. Хосе Куаутемок прошел примерно квартал по другой стороне улицы параллельно Галисии, чтобы оценить обстановочку. Да, так и есть, он один, без охраны.

Тогда Хосе Куаутемок ускорился. Капитан шагал медленно и пялился в разные стороны, прямо пенсионер на прогулке. Хосе Куаутемок перешел улицу и встал на углу. Прислонился к стене. Жара усиливалась, и он почувствовал, как капля пота стекает у него по переносице. Еще не хватало, чтобы в глаз попала в решающую минуту.

Теперь Галисия был в двух метрах от него. «Добрый день», — поздоровался Хосе Куаутемок. «Добрый день», — ответил Галисия. Недолго думая, Хосе Куаутемок отделился от стены, вытащил револьвер и прицелился Галисии в голову. Тот только и смог, что еле слышно пролепетать: «Нет». Прогремел выстрел. У капитана чуть всколыхнулись волосы, будто ветерок растрепал. Он уставился на Хосе Куаутемока, как бы спрашивая: «Уот зе мэттер?», пока из него вытекали мозги, и дурные мысли, и просто мысли, а по шее бежала струйка крови, и все это в замедленной съемке, как во второсортных фильмах про злодеев. Хосе Куаутемок сделал еще два выстрела, и Галисия рухнул навзничь, глаза налились кровью, рот раскрыт.

Хосе Куаутемок засунул пистолет за пояс, развернулся и быстро пошел — не побежал. Те, кто бежит, практически объявляют себя виновными. Убийство видели только два сеньора. Оба после первого выстрела бросились на землю и закрыли голову руками. Никто его не опознает. Он отлично провернул свое смертоносное нападение. Хосе Куаутемок надеялся, что девушка с ресепшена, которая порекомендовала ему «Корону», не оказалась поблизости. Она единственная знала, кто он. Если только она что-нибудь сболтнет, полиция тут же заявится в мотель «Альпы» и снимет его отпечатки пальцев.

Он пошел прямиком к машине, сорвался с места и двинул к шоссе на Сарагосу. Нужно убраться из города прежде, чем военные и федералы выставят заставы. А они начнут, не пройдет и пяти минут. «Спокойно, спокойно…» — сказал он себе. Руки тряслись. Под ложечкой сосало. В горле встал ком. Нога на педали газа так и плясала. Убийство никого не оставляет равнодушным. Никого. Те, кто не убивал, любят говорить о хладнокровном убийстве. Не бывает такого. Кровь убийцы всегда закипает. В его венах словно роятся осы. И в пальце, который спускает курок. От этого роения кровь резко выплескивается в мозг.

Он промчался мимо мотеля «Альпы». Было бы время, облил бы номер бензином и поджег. Стер бы свои следы, стер бы пребывание в этом горячем городе, который он так полюбил, городе, где желал счастливо состариться. Он пересек всю Акунью и выехал на шоссе в сторону Сарагосы. На окраине, как обычно, стоял солдатский пикет, но они, к счастью, проверяли только тех, кто въезжал, а не тех, кто выезжал. Хосе Куаутемок сбросил скорость и кивнул солдатам. Отъехав чуть подальше, оказался на бесконечной прямой, теряющейся в пустыне, и втопил.

Недоношенный зародыш вины начинал грызть его. Зачем, блин, он их убил? Миру ведь от этого ни жарко ни холодно. На место Галисии пришлют нового продажного лиса. Новый малолетний тупой люмпен пополнит ряды бандитов. Единственная разница в том, что теперь он сам стал гребаным, сука, киллером. Низшим звеном криминального мира. Убийцей четвертого разряда. Гребаный стыд. А раскаиваться поздно. «Ту лэйт», — сказал бы Машина.

Остановился он только в Морелосе, в полутора часах езды. Нужно было заправиться, а наличность кончилась. Делать нечего: придется завернуть к Ошметку Медине в загородный дом. По телефону предупреждать, что заедет, он не стал. С этими штуками лучше держать ухо востро. Они те еще шкуры. Техника так далеко зашла, что копы всегда знают, где, когда и кому человек звонит. Лучше пусть будет выключен и разряжен. Всем известно, что телефоны, как и пушки, заряжает сам дьявол.

Он подкатил к границе большого участка, отмеченной двумя высокими пальмами. Проехал по неасфальтированной дороге сквозь ореховую рощу и припарковался на гравиевой площадке перед домом. Ошметок готовил мясо в компании родичей и Друганов. Барашка в глиняной печи. Хосе Куаутемок смущенно вылез из машины и остался стоять. «Давай к нам, бро! — крикнул Ошметок. С ним сидели его братаны Лало и Кот и его сыновья Хави и Карлос. — Поешь с нами?» Эх, он бы сейчас заточил баранью ножку, но нужно сливаться вот прям немедленно. Скоро тут все кишеть будет людьми в зеленом, синем и черном.

Хосе Куаутемок отвел Отшметка в сторону. «Слушай, будь другом, одолжи денег, мне нужно из штата уехать». Ни о чем не спросив, Ошметок вытащил бумажник и отдал ему все деньги, что там были: шесть тысяч восемьдесят песо. «Как смогу, сразу отдам», — сказал Хосе Куаутемок. «Да не парься. Отдашь так отдашь, а не отдашь — тоже ничего страшного». Хорошие мужики этот Ошметок и его братья. И по-человечески приятные, и не прижимистые.