По дороге к манговому дереву

Дела… Джаспер никогда не спрашивал, как у меня дела: ни по-русски, ни по-английски, ни по-французски.

— Никуда не годится. Только вибросить, — дедушка, не без усилий, выдергивает нож из манго: — Не ешь это!

— Попробую посадить…

— И где расти будет? У тебя дома?

Джаспер рассказывал о размерах мангового дерева. Как случилось, что, просыпаясь, я мысленно веду с ним диалог? Мне, которой хотелось наблюдать, как меняется светотень на деревьях, теперь важен только телефон — не упустить тот волшебный миг, когда его тонкие пальцы опять наберут это знакомое «скучаю». Он скучает. Но мы ходим в одно здание университета: наши факультеты в одной части здания, и мы могли бы видеться хоть каждый день!

Поезд подъезжает к станции. На тёмном экране высвечивается буква Н: значит, снова есть связь.

— Ты просил меня не писать по-английски, и я стала его забывать. Знаю, тебе некогда. Но, тем лучше. Нам надо расстаться, — чувствую, как немеют кончики пальцев. Поезд трогается, от этого толчка я касаюсь синего поля со словом «отправить». Через месяц мы с ним встретились. Мне хотелось пройти мимо него, сделать вид, что не узнала. Но… он подошёл ко мне:

— Память — это желудок души. Так писал Блаженный Августин, — Джаспер взял меня за руку и добавил по-французски: он не может забыть меня.

Мы снова стали встречаться. Я не собиралась никому об этом рассказывать. Не выкладывала наши совместные фотографии. Не делилась с друзьями: у меня никогда не было друзей.

Но уже через неделю, моя семья горячо обсуждала все подробности моей личной жизни. Нет, никто за мной не следил. Просто скрыть что-либо от бабушки — это как… Представьте, что идёте на прогулку и хотите не взять с собой собственную тень.

В тот день я вернулась позже обычного. Телевизор не собирался умолкать. Бабушка прибавила звук на пульте:

— Вести! Чего не смотрите? Обыватели! — она вздохнула, но тут же принялась ещё громче, чем телевизор, пересказывать всё, что слышала — как синхронный перевод. Правитель страны, по её мнению, говорил в такой же манере, как её папа. От этого злые антагонисты правителя становились ещё ненавистнее.

— Пусть смотрит, что ей ещё делать? — мама перебегала от бабушки — в кухню, с тарелками в руках. Плитки на полу в коридоре давно не держались. Они крепились как-то условно и наступив на них, можно растянуться во весь рост. Радочка не отставала от мамы, стараясь выхватить что-то из бабушкиной тарелки, полизать бабушкину коленку, подбежать к плите, потом — к двери: сообщить, что в подъезде — мужские голоса.

— Голова болит! Пусть выключит звук! — не выдержала я.

— Ты что?! Это вести, ей важно! — мама роняет кусок хлеба. Радочка съедает его с поистине космической скоростью. Бабушкин голос охватывает всю квартиру. Она не кричит — у неё такой голос!

Наконец, по телевизору в очередной раз доказали всю правильность того, что делает наша страна и весь абсурд того, что делают другие страны. Только после этого бабушка принялась жадно зачерпывать суп и макать хлеб в салат.

К слову, жадно — это про нашу семью. Кот жадно хватает еду, игрушку, даже луч солнца. Радочка жадно смотрит: что там едят за столом. Она знает девять цирковых упражнений. И все делает жадно. Бабушка жадно хватается за жизнь, мама — за иностранные языки, но ещё больше — за бабушку.

Переходя ко второму блюду, бабушка невзначай вспомнила: по телевизору рассказывали про актрису. Вот у актрисы действительно хорошая дочь! Не то, что здесь. Правда, дочь навещает эту актрису раз в месяц, потому что замужем. Да, и готовит она… Не то что эта еда — полуфабрикаты.

На этих словах она заплакала, а мама принялась чертыхаться: сколько ни старайся, всегда кто-то где-то для её мамы лучше, чем она.

Когда в доме наступила хрупкая тишина, бабушка начала как будто всхлипывать.

— Что случилось? — мама подбежала к ней, шаря по кровати, ища тонометр. Бабушка ответила не сразу. Там, в её семье, где она выросла, в семье с родителями все громко смеялись и разговаривали. Здесь — все молчат.

— Там у меня была настоящая семья, не то, что здесь. Здесь семьи нет, — грустно констатировала она. Да, бабушке одиноко, даже вместе с нами. Даже посреди разговора.

Но её надо отвлечь от этого одиночества. Любой ценой! Иначе мама станет вздыхать, собачка примется гавкать, кот…

Бабушка нашла тонометр на ощупь. (Как она ни старалась делать зарядку для глаз каждый день, слепота наступила). Мама надела бабушке манжетку на руку, сказала давление. Та нащупала лекарство в чемоданчике с розовой виньеткой по краям. Этот чемоданчик — мой подарок. Мама принялась вытаскивать нужную таблетку:

— Расскажи ей, что было в университете, что на работе. Ты видишь, она сидит дома. Так можно деградировать, — мама убрала лекарства в чемоданчик с виньетками.

— Одна только радость у меня — телевизор! — опять шумно вздохнула бабушка. Мама посмотрела на меня отчаянно: надо принимать меры:

— Мама, в Дашу влюбился парень! Он… Его кожа на полтона темнее, чем у Даши. Он сегодня назвал её сокровищем и принцессой!

— По таким словам сразу видно: это иностранец, — бабушка перестала вздыхать и словно пошла в наступление:

— Что он делает в промышленном городе? Он… — через минуту мне показалось, что произошло землетрясение: голос бабушки, надрывный, всеобъемлющий, словно звучал не извне, а изнутри меня самой.

— В новостях передали!!!

Бабушка стала надрывно рассказывать сюжет: русская женщина! Муж — норвежец!!! Он убил её! Потом — ещё три истории. Все с ужасным концом.

— Журналисты пришли к выводу: не надо нашим строить отношения с иностранцами! — бабушкин голос заполнил собой всё мыслимое и немыслимое пространство.

Мерно заработал тонометр. Мама понеслась в кухню, спотыкаясь о плитку. Запахло корвалолом.

— Журналисты сказали: выходить замуж за иностранца — всё равно, что заниматься экстремальным видом спорта. Ты же не катаешься на доске с горы, — проговорив это, мама бросилась к бабушке, как к грудному младенцу: корвалол, тёмный шоколад — помогает при низком давлении.

— Из какой он страны? — густой голос бабушки заполнил собой всё вокруг.

— Габон. Помнишь, во время Олимпийских игр, когда все спортсмены шествуют, из Габона идёт меньше всего людей. И ты ещё говоришь: оттуда только один бегун, я буду его поддерживать! — ответила мама. И добавила:

— В некоторых странах женщину могут наказать за неверность. Габон! Вдруг там живут всем племенем, и женщины только рожают?! Без медицинской помощи, без всего!

Мама с бабушкой ещё долго придумывали страшные подробности, что должно случиться со мной, если я продолжу знакомство с Джаспером. Собственно, о знакомстве с ним я и не собиралась рассказывать. Просто мама заметила, что я пришла домой, улыбаясь как-то по-особому и часто заглядываю в словарь французского языка. В словарь, в который в последний раз смотрела, когда училась в ин. язе. Наводящие вопросы и вот…

Они заговорили о том, как меня увезут навсегда без права вернуться к ним, в большой город, просто к горячей воде. Или ещё задолго до того, как я уеду, меня заберут спецслужбы за пособничество иностранному агенту. Бабушка предположила: Джаспер просто хочет завести семью здесь в России. А когда учёба кончится, он уедет и женится на родине. Тут же бросит меня.

У окна — холодно. Тёмное небо. Что-там: звезда или спутник?

Что-то беспокойно сжалось внутри. Я ещё раз вспомнила все подробности знакомства.

Юноша — цветок: руки — тонкие стебли. Вокруг курчавой головы — словно невидимые красные лепестки. Огромные, алые внутри, красные — снаружи. В центре круга — чёрные глаза — таким я видела его в своём воображении.

Он подошел ко мне в библиотеке, наклонился, благоухая тончайшим ароматом духов. Я сидела за библиотечным компьютером. Почему-то в этот день мне захотелось перевести мой стих на испанский язык. Этот незнакомец стал как бы невзначай читать моё стихотворение, красиво произнося испанские слова. Он читал шёпотом, чтобы не мешать другим — тем, кто сидел за соседними столами.

Мы уже три месяца смотрели друг на друга в университетской библиотеке. Но в тот день, в три часа, пятнадцать минут, когда солнечный луч упал на зелёное напольное покрытие под книжными стеллажами, он, этот утончённый юноша, впервые заговорил со мной!

Когда мы вышли из читального зала, он заговорил о русской философии. Потом изящно согнул руку, чтобы посмотреть на часы — слишком большие для такого запястья. Если присмотреться — на этих часах есть не только циферблат, но и компас (кстати, зачем?).

Неужели всё это приведёт к тем последствиям, о которых сейчас говорят мама и бабушка? Среди громких звуков ощущение реальности теряется. Всё кажется возможным, особенно, если каждую минуту бабушка может что-то потребовать. Сейчас, моментально! Иначе она просто умрёт! А мама бросается выполнять это требование, спотыкаясь, чуть не плача.

Джаспер причинит мне зло?

Ночь. Фонарь светит в лицо через окно на кухне. Даже туда доносится громкое дыхание бабушки. Мерное — мамы. Сейчас, наверное, часа три. Медленно включается телефон: чёрный экран постепенно превращается в сиреневый. Да, три часа ночи, 15 минут.

— Tu ne dors pas? Comment était ta journée, ma belle1? — высвечивается в окошке сообщений.

Как сказать по-французски: отношение к женщине в твоей стране, какое оно? Ты за феминизм или против? Ты, случайно, не думаешь, что женщина создана только для того, чтобы рожать? Кем работает твоя мама? Ты не считаешь, что надо, прежде всего, родить много детей, пожертвовав своим образованием, развитием? А что будет, если женщина в твоей стране уйдёт от мужа?

Я стала писать это, путая артикли, времена.

— Что с тобой? — по-русски написал он.

— Я тебя боюсь!!! — я отправила ему сообщение и залилась слезами.

***

Это когда-нибудь кончится? Это длится уже месяц и пять дней: мы не общаемся. Он больше не появится? Всё из-за того, что я поддалась на мамин и бабушкин страх после очередного просмотра телевизора. Мама — ладно: она ухаживает за своей мамой больше десяти лет. Её волнует только то, чтобы её мама была хоть немного счастливее, даже, если для этого надо разрушить мою личную жизнь. Бабушка… Тут и говорить нечего. Я? Как я могла оттолкнуть его своим недоверием?

Февральское солнце осветило дорогу до книжного магазина. Когда переживаешь, так и тянет побродить среди полок с книгами. Как достичь всего, что угодно»: «Если ты сидишь и ничего не делаешь…» С этим понятно. «Духовный путь». Нет, пойдём к художественной литературе. «Эта книга про даму, обладавшей редким оттенком кожи — голубым. Она едет в деревню, чтобы научить местных жителей читать и привозит им книги…».

Серая шляпа. Он стоит, изящно облокотившись на полку, словно у него в руке тросточка. Хотя её нет, вместо неё — две сумки для ноутбука, набитые до отказа.

— Je sais qui est tu!2 — он достаёт с полки книгу на французском языке. Показывает обложку, ведёт пальцем по названию. Так он, видимо, показывает ученикам в языковом центре.