По дороге к манговому дереву

— Мы меняем тактику. Сейчас меня вызывали. На нас пожаловалось китайское консульство. Это … уже дипломатический скандал! Но мы его разрулим. Консул в нашем городе лично поставил это на свой контроль. Мы должны дать общежитие только китайцам. Никаких арабов, … темнокожих. Максимально селим китайцев. Бурова, распечатайте список тех китайцев, которые на карандаше у консула! Я его отправил вам на почту, — Юсупов вышел из кабинета, прежде чем девушки успели изобразить сочувствие.

В африканском племени

На кухне оживлённо засвистел чайник. Мы ещё не могли прикасаться к бабушкиным вещам. Наши с мамой вещи ютились где-то сбоку, до сих пор уступая бабушкиным книгам, одежде, обуви, тетрадкам с её записями, а ещё сувенирами из разных городов, где она была.

— Я тут нашла её записную книжку, — мама приносит из другой комнаты красный блокнот. Резкий решительный почерк. Адреса… Есть стихи: один — про душу, тронутую ржавчиной. Стих так и назывался — «Ржа души». Другой — о предавшем друге. Год, когда она переписала себе это стихотворение — мамин год рождения. Может, предавший друг — мамин отец? Она никогда его не вспоминала.

К слову, бабушка любила повторять: настоящая любовь — это в семье: между мамой и дочкой, между сёстрами, детьми и родителями. А мужчины и женщины… — она строила презрительную мину или шутила.

Снова адреса. В самом конце блокнота, между страницами — локон каштановых волос.

— Я и забыла, какими были её волосы, — мама бережно убирает записную книжку в стол.

В детстве особенно остро хочешь иметь своё: пусть не комнату, но вон тот угол тумбочки с наклейкой — моё место! Хотя в самой тумбочке — всё бабушкино. Или та книга, которую подарили не бабушке, а мне! Или тетрадка — моя, не бабушкина! Но чем сильнее отстаиваешь хоть что-то, тем больше тебе дают понять: не только дом, но и вселенная — не твои и никогда твоими не были! Со временем бороться с этим становится всё сложнее. И ты привыкаешь: может, и правильно — занимать лишь часть мира, который никогда не был моим и не будет?

Из стола, куда мама убрала блокнот, посыпались программки оперных спектаклей. Без сомнения, бабушка любила оперу. Она рассказывала нам, как ходила на спектакли после работы. Часто денег хватало лишь на стоячий билет. Тогда она садилась отдыхать во время антракта. Программки сыпались на пол, не желая возвращаться в стол.

Пришлось отложить всё: уложить на место этот поток можно только вдвоём. Мы уже прибрали стол, как вдруг… Бабушка любила театр. Это без сомнения. Но… откуда здесь этот билет? Почему написано на итальянском? Она работала в закрытом городе, в закрытой стране. Да и спектакль, судя по всему, должен был состояться в Турине, даже не в двадцатом веке. Бумага просвечивает от старости. Бабушка никогда не была в других странах. Я пообещала маме: приду на работу и возьму контакты историков. Пусть кто-то с исторического факультета посмотрит на этот билет. Это может что-то прояснить.

***

— У меня для вас специальное задание, — начальник центра адаптации машинально покрутил пуговицу на костюме:

— Сегодня вы должны забрать студента из больницы. Нам пришла информация, что гвинеец Ибрагим подрался в общежитии со своим соседом — Джо… не важно. Ибрагим в больнице, его надо забрать и как следует разобраться, что произошло. Надо сходить в общежитие и расспросить этих нег… темнокожих. В общем расспросить всех, кто жил с ними в блоке; поговорить с ребятами из группы (там, говорят, большая группа … темнокожих студентов). И помните: вы больше не волонтёр! Вы не их друг! Разговаривайте с ними официально! — он проводил меня по коридору, брезгливо сморщился, когда увидел, как я кивнула в ответ группе китайцев. Несколько человек отделились от этой группы:

— Вы самая милая и никогда не кричать! — улыбающаяся китаянка подошла ко мне. — Вы хотеть дать общежитие! Но он, — девушка показала на Юсупова.

— А что я? Я такой же сотрудник, как она, — он строго посмотрел на девушку, и та вернулась в очередь.

Такси уже подъехало. И вот — больница.

— Вы — за чёрным? — ярко накрашенная женщина в белом халате, неохотно прервала разговор с больничным сторожем:

— Вон он, — она повела меня в обшарпанную комнату.

Ибрагим лежал, распластавшись на каталке, постанывая. Забинтованная нога — оттопырена.

Осторожно, чтобы не уронить его, помогаю подняться, сесть. Теперь надо как-то спрыгнуть с этой каталки, но не распластаться по скользкому кафелю. Осторожно добираемся до машины.

В общежитии нас ждали.

— Переведите ему: вы подрались с Джорданом Тункара? — совсем молодой парень в полицейской форме уже в комнате.

— Нет, меня били, — по-русски произнёс Ибрагим. Он выпрямил спину и даже его полноватые щёки как-то вдруг уменьшились в размере. Затем он перешёл на французский.

— Он говорит, что Джордан бросился на него, — я перевела фразу. Полицейский сказал: версия Ибрагима заметно отличалась о версии Джордана. Тот успел дать показания раньше, пока пострадавшего везли в больницу. Мы сидели несколько часов, разбирая в мельчайших деталях: кто где сидел, кто держал какой предмет, кто и что закричал…

— Утром тут африканец переводил, так он по-русски даже без акцента говорит! Рассказывает, что работал переводчиком и преподавал английский и французский, — сотрудник структуры, одно присутствие которой вызывает некоторое беспокойство и правых, и виноватых, надел фуражку и направился к двери.

«Африканец — переводчик и преподаватель» — Джаспер? Я сильнее сжала край кровати. Это — кровать Джордана, но комендант временно поселила его в другую комнату. Завтра объясню в центре адаптации, что их нельзя селить вместе.

Ибрагим просил пить. Ещё он проголодался. Я не умею готовить, а вот Мамаду — умеет. Звоню ему. Вскоре за дверью — шлепанье чьих-то ног в сандалиях.

— On va me deporter! Le père de Djordan est un des directeurs du33 … — Ибрагим называет организацию, одно упоминание которой в нашем городе — чуть ли не способ выразить своё превосходство над кем-то. Эта славная организация и отправила 18 ребят сюда, в наш город. Отец Джордана — действительно один из тех, кто стоит во главе этой самой организации. Мамаду обсуждает с Ибрагимом, как на этот раз выгородят Джордана. Но тот делает мне знак и тут же предупреждает: сейчас сюда зайдёт парень, высокий, худой. При нём нельзя ничего обсуждать. У парня — очень тёмный оттенком кожи, и он следит за тем, о чём говорят в их группе.

Звуки шагов и — комната наполняется гвинейцами. Мамаду приготовил яичницу, наверное, из дюжины яиц. Он добавил картошку, помидоры, чеснок и какие-то специи. В комнате уже тесно. Мы едим из одной тарелки с Ибрагимом, по очереди отрезая кусочек за кусочком.

— Vanessa, viens34, — Мамаду зовёт её войти.

В комнату заходит миниатюрная девушка с золотистой косынкой вокруг кудрей. Заметив меня, она улыбается: она давно хочет со мной поговорить. С другой стороны, садится другая девушка — утончённая и высокая. Волосы — собраны в платок. Высокая причёска, тонкая длинная шея и форма головы придают ей сходство с царицей Нефертити.

— Djosefina! Tu fais quoi35? — спрашивает Ванесса.

Но Джозефина, похожая на Нефертити, разламывает кусочек хлеба, предлагая его мне.

Слева от неё — похожий на чугунного Амура — Гадири. Справа — большеглазый и большерукий Мамаду: его руку обвил браслет из кожи — подарок младшей сестры. Дальше сидит Амаду с фиолетовыми губами и вечно обеспокоенным выражением лица.

По ту сторону стола — какой-то парень в ярком длинном одеянии. Чтобы разглядеть его тёмное лицо, надо как следует всмотреться: округлый лоб, нос — маленький и аккуратный, чёрные весёлые глаза. Все так гомонят, будто мы отмечаем праздник.

— Parlez-vous français36! — взывает Амаду, строго оглядывая расшумевшихся ребят: кто-то уже перешёл на африканские наречия, и Амаду не хочет, чтобы я чувствовала себя неловко. Но мне кажется, что я понимаю незнакомый язык. Может, это потому, что мы едим из одной тарелки? Наверное, так чувствуют себя путешественники, когда попадают в африканское племя. Мамаду отламывает хлеб и протягивает мне. Нет, мы сейчас не в России, мы в Африке.

***

На следующее утро Юсупов, поглаживая пуговицу и перекатывая в пальцах перьевую ручку, сообщил: я должна написать Джордану, что ему пора паковать чемоданы.

Через час я нашла Джордану другую комнату и без всякого труда убедила его переехать в 15-е общежитие. Когда я вернулась из этого самого общежития — кирпичного здания, пропахшего какой-то едой, Юсупов спросил меня:

— Вы что хотите сказать, что он сам, добровольно, переехал из хорошего общежития — в плохое?

— Да, ему так спокойнее.

Но на этом мой разговор с Джорданом Тункара не закончился. В тот день Гадири догнал меня возле автобусной остановки. Он рассказал мне, что Джордан бил девочку, кажется, Ванессу.

На следующий день я позвонила Ванессе. Та охотно рассказала мне, как Джордан бил её. После работы я навестила драчуна. Он сидел на пустой кровати, ещё в хорошем общежитии.

Кольца блестели у него на каждом пальце. Он весь как-то сгорбился:

— Ibrahim n'aime pas les forestièrs37, — он принялся пояснять, что Ибрагим — терпеть не может представителей его, Джордана, этнической группы, народа, который называется, кажется, «форестье» или «пюль». В Гвинее национальностей много. Но Ибрагим возомнил, что его национальность лучше! Он давно недолюбливает его народ. Недолюбливает в открытую: у Ибрагима и кожа светлее.

Я вспомнила: Ибрагим действительно стеснялся находиться рядом с гвинейцами. Он как-то объяснил мне: мол, гвинейцы с более светлым оттенком кожи традиционно занимали более высокое положение в обществе. А те, чей оттенок был насыщеннее — обычно выращивали рис. Может, Ибрагим наговорил на Джордана?

Тот продолжал: как он, Джордан мог бить Ибрагима?! Кто может в это поверить: ведь Ибрагим большой, а Джордан считает себя маленьким; в доказательство этому, он съёжился. Но даже так он был выше меня. А я высокая.

— Я был здесь, — он показал рукой куда-то вверх, а теперь буду здесь, — он опустил руку к самому полу. И всё из-за него! — Джордан положил голову мне на плечо, словно ребёнок. Я спросила его, бил ли он Ванессу.

Он посмотрел на меня, вытаращив глаза, словно я заговорила с ним о чём-то из ряда вон. Как я могла такое подумать! Он разнимал Ванессу с Джозефиной! Девочки всё время ссорятся, а живут, как нарочно, в одной комнате! Он лишь хочет помочь! Теперь, когда его депортируют, некому будет разнимать девушек!

У меня закралось сомнение: почему я безоговорочно поверила Ибрагиму? Но было поздно. Джордан понёс чемодан в кирпичное здание, пропахшее супом.

***

Через месяц меня попросили передать Джордану, что его немедленно депортируют. Потом меня попросили передать ему то же самое только уже через два месяца. Так продолжалось до лета. Летом о депортации забыли.

Ссора пантер

— Есть что-то, что нельзя объяснить в том, что ты любишь другую страну, — Хорхе говорил по-русски. Его акцент: слишком твёрдые или чрез чур мягкие звуки. Но это лишь усиливает его обаяние.