По дороге к манговому дереву

— Когда я приехала сюда, у меня не было здесь ни знакомых, ни друзей. Теперь у меня есть брат и сестра. Я молюсь, чтобы в их стране и вообще в мире не было войны! Чтобы мы могли сидеть — люди из разных стран и смеяться, есть, обсуждать что-то. Я не попала на факультет. Но теперь у меня есть друзья, нет, не друзья — семья. Вот мои брат, сестра — она взяла за руку сирийцев, и, — она обняла меня, — у меня теперь есть ещё одна сестра! Потом она обняла ангольца, затем — Хорхе.

— Eu sonho viajar no Brazil55, — я стала рассказывать ей, как писала диплом, вчитываясь в тексты газет её города. Что в нашей семье есть какая-то необъяснимая тяга к дальним странам, но поехать путешествовать — слишком дорого.

Патриция задумалась и ушла в комнату. Затем вернулась и попросила меня закрыть глаза. Меня коснулось что-то холодное. На моём запястье блестел браслет из нитей с металлической вставкой — две маленькие рыбки. Это её знак зодиака?

Нет, рыбы — это символ богини Иеманжи. Морская дева, Мать Жемчужин, по словам Патриции, обязательно поможет мне найти путь к океану. Ведь она богиня океана и, кстати покровительница семьи, а значит, и любви!

В пустом коридоре

— Я не буду печатать вам пропуск в общежитие! Это документ, который нельзя терять. Как паспорт, — Бурова привстала за столом. Две китаянки потупились, но повторили просьбу, протянув ей свои паспорта.

Принтер загораживал часть стола, за которым она сидела. Она смерила китаянок презрительным взглядом и начала объяснять, как их теперь не будут пускать в общежитие, а затем — депортируют. Одна китаянка переводила другой.

Моя коллега не унималась. Она расписывала, как сильно они нарушили правила, потеряв свои пропуска в общежитие. Теперь придётся идти в полицию. Они будут ночевать в участке! За отсутствие в общежитии в течение трёх ночей — лишатся комнаты. А полиция будет восстанавливать их личность как раз трое суток. Даже пять.

По мере того, как она говорила, лица девушек всё больше становились похожими на две сморщенные кураги.

На самом деле не было необходимости восстанавливать их личности. Бурова давно пробила их имена: одна — У Тун, другая — Ли Юн. Обе — студентки третьего курса филологического факультета.

Студентки запричитали и даже, казалось, готовы были упасть на колени. У Тун — та, что стояла ближе к столу, отошла на два шага, поправила юбку и наклонила спину, словно приготовилась присесть. Вторая — Ли Юн морщила лицо, оглядываясь на подругу и тоже согнула колени, словно ожидала сигнала.

Бурова прервала их строгим жестом. Они замерли, как по команде, глядя на её руку, поднятую над столом. Наконец — поскрипывание принтера и — желанные два пропуска — в руках у девушек. Они принялись благодарить, но моя коллега опять пресекла это, подняв руку над столом.

Круглосуточное нахождение в офисе, лишние километры на машине сделали её ещё раздражительнее. Её лицо вытянулось и стало ещё сильнее напоминать крысиную мордочку.

— Скоро Новый Год, надо дарить подарок Владимиру Юрьевичу, его жене и … его девушке. Сегодня сдаём деньги мне, — она устало уткнулась в таблицу и назвала сумму.

— Я не смогу отдать столько. Видимо, Владимир Юрьевич останется без моего подарка, — пытаюсь объяснить. Она вскипела:

— Я не живу на зарплату! Если бы я жила на такую сумму, то просто не представляю, как бы выжила. И мне приходится просить у мужа деньги на подарок начальнику! Но ведь как иначе? Нет, если вы, конечно, не хотите… Но с таким отношением к работе…

Вечером, после работы и лекций — жду Доминика. Он придёт, и мы, как всегда, пойдём на остановку. Не хочу ждать его у зеркала: его отражение почему-то вызывает страх. Но в пустом коридоре мне в его присутствии тоже жутко. Может, это передалось от мамы?

Он искренний. Он помог нам с долгом! Он любит повторять:

— Если кто-то признаётся тебе в любви, но не спрашивает, есть ли у тебя деньги на проезд, не верь. Он тебя не любит. Такой не спросит, есть ли у тебя продукты в холодильнике. Он может отвезти тебя в ресторан, но задержит допоздна, а в такси не посадит.

В коридоре гасят свет. Постепенно. Седой преподаватель с растрёпанными волосами ходит от выключателя — к выключателю, затем скрывается где-то в темноте. Из тени появляется тёмная фигурка, напоминающая детскую — Доминик.

Он спрашивает, как прошёл мой день. О себе не говорит. Что-то есть в его лице. Наконец, решаюсь и спрашиваю его, было ли в его жизни что-то ужасное, жестокое.

— Moi, j'étais, moi… je… j'ai passé beaucoup de temps en prison dans mon pays, au Rwanda56, — он всматривается в меня.

Так вот, в чём дело! Коридор пуст: уборщицы ушли. Седой растрёпанный преподаватель — тоже. Но если бы он и был, то вряд ли заметил бы что-то.

Доминик принялся уверять: он не был виноват. Это геноцид! Но так говорят почти все, кто сидел в тюрьмах. Одна за другой в моей голове промелькнули страшные истории: хладнокровные убийства, насилие над женщиной…

Это сейчас он заботится обо мне. Видимо, его поступок — то, что он помог нам выплатить долг и купил плиту — попытка загладить свои преступления перед Богом! Но эти преступления могут повториться.

Мы вышли на улицу. Попрощались. Дома я написала ему, что больше не хочу его видеть. Я не верю, что он невиновен. Возможно, он убийца или насильник. Теперь надо подумать, как безопаснее ходить вечером.

Часть третья

Открытка на языке фанг

— Нам нравится, как вы сделали интервью с парнем из Мексики, — по телефону голос редактора звучит бодро. — Вы готовы дальше с нами сотрудничать? — Оранжевый, уютный свет фонарей отражается на асфальте, напоминая лунную дорожку, только тёплого оттенка. Конечно, я готова!

— Нам нужна серия таких интервью, — редактор называет сроки. — Только в этот раз возьмите кого-то, кто изучает естественные науки.

— Я знаю такого студента. Он очень интересный, — от радости чуть не поскальзываюсь на блестящем асфальте.

На следующий вечер Агомо ждал меня в холле общежития.

— If only you have seen from where I’ve came! You’d never believe that I’m here!57 — Его речь звучит правильнее, чем у других африканцев. Я прошу его встать под большое растение — там получится удачная фотография. Агомо выбрал биологический, чтобы победить голод в своей стране. А уж о голоде он знает.

Мы поднялись на четвёртый этаж. Мой собеседник продолжает: как он приехал сюда? Всё началось с того, что в его детстве семья смогла перебраться в столицу. Перед моими глазами, словно кадры из фильма, замелькали улицы между круглыми хижинами. Дорога до школы — пешком по красной пыли.

Где-то посередине пути круглые домики заканчиваются, деревьев становится меньше, появляется асфальтированная дорога и здание, огороженное забором — школа с черепичной крышей — такой я её представляю. Рядом со школой парковка. Маленький мальчик подходит к воротам, поправляя рюкзак, отряхивая пыль с одежды. Другие дети выходят из машин.

Потом он заговорил о науке. Когда интервью закончилось, и я уже начала собираться, Агомо остановил меня. По традициям Ганы, нельзя отпустить гостя, не накормив его.

Коридор уже наполнился оживлёнными голосами и шагами. Высокий парень с тонкими запястьями нёс кастрюлю. Судя по её размеру, в ней можно сварить угощение, как минимум для десятерых. На столе в комнате — мешки с картошкой. Низкорослый парень принёс банку с фасолью и ещё какие-то мешки.

Агомо заметил: вы, европейцы дарите друг другу шоколад. А мы предпочитаем суп. Высокий парень с тонкими запястьями подал мне руку — Квинси. Он пятый ребёнок в семье. Поэтому его так и назвали.

Сосед Агомо — худенький африканец стал рассказывать, какое блюдо мы будем готовить. В комнате просторно. Третья кровать — без матраса. Ещё один человек здесь не живёт, хотя числится.

Три человека стали посвящать меня во все тонкости приготовления супа, который мы сейчас будем есть. Агомо сожалел: не получится обернуть эту картошку пальмовыми листьями и нет специи, которая звучит, как «охра». На это я возразила: есть парень, чья фамилия — Окра. Все засмеялись.

Наконец, перетащив книги и ноутбуки со стола — на кровати, ставим тарелки. Суп с кусочками куриного мяса. Острый. Кажется, эту остроту ему даёт фасоль. Агомо смотрит на меня. За ним на меня поглядывают все, кто собрался в комнате. Незаметно в ней уже собирается человек десять. Мы едим суп.

— Do you like it58? — что на это ответишь?

Ребята рассуждают о политике: Африка, Европа… Агомо горячо спорит с каким-то парнем, который считает, что колонизация принесла не только зло, но и благо. Не было никакого благо, Агомо повышает голос. О каком благе может идти речь, если народу не дали развиться в его собственном ритме, в его темпе? На это ему возражают, что он только биолог. А парень, с которым он спорит — с социологического факультета и поэтому знает лучше.

— When it was war in Congo and the genocide in Rwanda59…, — пытается сказать парень, сидящий на кровати возле окна. Но его никто не слышит. Стоп. В Руанде был геноцид? Суп показался мне ещё острее. Я закашлялась.

Парень, которого не слышали, начинает говорить мне о геноциде. Достаёт телефон — сейчас он пришлёт мне статью: уточняет на английском или лучше на французском, чтобы мне было понятнее?

Дома вечером читаю эту статью. Нахожу на русском: в 90-е годы между Конго и Руандой развязалась война. «В этой войне погибло больше людей, чем во всём мире во время Второй Мировой!». Эту бойню сопровождал геноцид.

Одних убивали, других — тащили в тюрьмы. Значит, Доминик не выдумал. Мне стало стыдно.

***

На следующий день Юсупов долго мялся, прежде чем начать. Наконец, он произнёс какой-то звук, напоминающий мычание. Мои коллеги оторвались от компьютеров, наблюдая за нами. Они смотрели, явно предвкушая что-то.

Юсупов заговорил: да, ему неловко. Я знаю несколько иностранных языков и умею договориться со студентами. Но не с его командой — он посмотрел на Бурову и девушку с конским хвостом — они понимают, о чём он говорит. Поэтому сегодня — мой последний рабочий день.

Если я не согласна писать заявление, он поднимет всю документацию и найдёт ошибки. Тогда меня можно уволить за несоответствие… в общем, он надеется, что к этому прибегать не надо.

Вечером, помогая Юсупову надеть пальто, девушки забренчали ключами. Вся команда центра адаптации ехала на проверку в общежитие. В то самое, где я была у Агомо.

Начальник вспомнил, как всем было смешно, когда он застал китаянку после душа в чужой комнате в общежитии. Девушки на этих словах тут же закатились смехом. Та, что с конским хвостом стала охотно вспоминать подробности, какую изобретательность пришлось проявить китаянке, чтобы скрыть тот факт, что она самовольно переехала в другую комнату, поменявшись с подругой. Это было в 15-м общежитии, похожее на китайский квартал. На этот раз шли прочесывать пятое общежитие.

Меня оставили «почистить» таблицу. В последний раз. Агомо. Вот его комната в зелёном квадрате. Его соседи… стоп. Третий сосед — некий Марк Лионель из Габона. И завтра его приволокут сюда, как того китайца, который ходил в бандане. Завтра я ещё раз должна прийти сюда — забрать документы.