По дороге к манговому дереву

Доминик запрокинул голову и скрестил руки: сенегалец зашёл слишком порывисто. Почему он должен его пускать?

Три парня из соседних комнат пожаловались: Доминик считает всё здесь своим. И только один парень безмятежно улыбался, мирно кивал, не жестикулировал и как будто со всем соглашался. Это — китаец. Он не понимал разговор: мы говорили на французском.

На следующий вечер Доминик сидел у меня дома. Как он там оказался? Он решительно сел в автобус вместе со мной, объяснив это какой-то необходимостью.

В доме — темно. Мы тогда ещё не выплатили долг за электричество. Денег решительно не хватало. Мы не зашторивали окна, чтобы свет фонарей проникал в комнату — так чуть светлее. Но всё равно можно споткнуться.

— C'est comme à Rwanda42, — Доминик сидит на диване; слабый отблеск свечи придаёт его лицу красноватый оттенок. Он ощупывает в темноте плюшевого мишку, мнёт его, вспоминая о своей стране. В Руанде только богатые могут позволить себе электрическое освещение. В деревне у всех в доме такая же темнота.

Он заговорил о своей семье. Мальчиком он выходил пасти коров и по вечерам очень боялся, что в темноте на него нападут гиены. Он бросал перед собой камушек. Если тот падает, и ничего не происходит — можно идти. В его семье много сестёр.

Доминик не преминул заглянуть на кухню. Что-то упало на пол. Пластмассовый кран от газовой плиты никак не прилаживался на место. Во всей квартире отчётливо чувствовался запах газа. Мама объяснила: одна конфорка ещё работает. Но мы не пользуемся ей лишний раз.

Когда он ушёл, в доме стал сильнее чувствоваться какой-то непонятный запах.

— Доминик говорил обо всех своих сёстрах в настоящем времени — и об умерших тоже, как будто они живы, — заметила мама. Она разговаривала с ним по-французски, волнуясь, иногда, делая чуть более длинные паузы.

Мама добавила: когда она пожала ему руку, он весь как-то съёжился. Почему? Испугался чего-то? Ей стало жутко, когда она приобняла его: от живого человека должно идти тепло. А от него — холод! Почему? Он, конечно, мог замёрзнуть на улице, но не до такой же степени?

Я не заметила, как Доминик заполнил собой всё мое время, свободное от работы в центре адаптации, лекций, репетиторских занятий и коротких перерывов на сон. Почему маме стало жутко в его присутствии?

Лекции в университете заканчивались в восьмом часу вечера. Иногда — в девятом. Он просил меня всегда ждать его, чтобы вместе идти на автобусную остановку. В холле никого нет. Перед массивными деревянными дверями — зеркало во всю стену.

Каждый раз, видя его лицо в этом зеркале, я испытывала какой-то страх. На улице страх проходил.

— C’est moi qui décide, si j’ai froid ou pas43, — твердил он, проверяя, крепко ли застёгнута молния на моём пуховике. Ветер дул сильнее, когда мы шли вдоль воды. Доминик носил лёгкую коричневую куртку. Шапка, шарф и перчатки отсутствовали в его гардеробе: зачем они настоящему африканцу? И вообще — «холодно» — это в голове у человека. Он же сам решает, насколько ему холодно или тепло. Также с чувством голода и со всеми остальными чувствами.

***

В это время у моей коллеги появились новые обязанности.

— «Придумайте что-нибудь, вы же умная». Он так каждый раз. А сам идёт к ней в общежитие, — жаловалась Бурова девушке с конским хвостом. Теперь после работы она отвозит Юсупова на своей машине. Ладно, если просто с работы домой. Но… каждый раз вечером, после девяти часов, его ждёт девушка.

Бурова не видела эту девушку. Но знала о ней всё. Жена начальника что-то заподозрила. Бурова выполняла, как он ей объяснил «стратегически важную задачу» — отвлекала подозрение на себя. Прикрывала настоящую виновницу.

В тот вечер Бурова осталась в машине. Телефон зазвонил. Не её — начальника. Ей в очередной раз надо взять трубку и притвориться, что она скрывает, что их отношения далеко не деловые. Хотя, так и есть, в сущности, но не совсем так, она пытается показать.

— У Владимира Юрьевича ещё одно совещание. Я только что сдала отчёт. Мы ждём, когда нам его одобрят. Я тоже хочу домой, поверьте! — В этих словах — больше правды, чем обмана.

Когда разговор закончился, машина остыла. Бурова снова включила обогреватель. Телефон. На этот раз — её. Владимир Юрьевич просит её машину: он повезёт свою пассию кататься. Буровой не должно там быть. Она же сможет доехать на автобусе? Она сможет. Вторые ключи от её машины — у него: она точно проверила. Последний автобус в 23.00 Ещё 22.10. Она успеет.

Поиски вслепую

— Мне сказали, здесь кто-то говорит на португальском! — девушка с растрепанными светлыми волосами бросилась сначала к столу, где сидела моя коллега с конским хвостом, потом к столу Буровой, затем ко мне.

— Я учила португальский, когда писала диплом, — начала я, не успев сказать, что на этом языке у меня было мало практики, что уже не помню самые простые глаголы. Девушка перебила меня:

— А она говорит только на португальском!

— И что? — за нашим разговором наблюдал Юсупов.

— У меня потерялась студентка из Бразилии, — взмолилась девушка. — Она не пользуется смартфоном и не знает других языков. Вот, — она протянула мне телефон с фотографией: Патриции уже 50 лет. Она приехала из маленького города.

— У нас нет времени искать пропавших студентов, — Юсупов открыл дверь кабинета, многозначительно показывая девушке на выход. Она бросила на меня последний взгляд. Я ответила:

— Я знаю ребят из Латинской Америки. Я скажу им.

Девушка успела протянуть мне телефон, чтобы я оставила ей свой номер. Уже в коридоре она отправила мне фотографию Патриции.

— И вы что, будете её искать? Вам ведь не за это платят, — Юсупов поправил ворот костюма. Неизменно синего.

Когда я отправила начальнику письмо с очередной таблицей, а сам он ушёл на неопределённое время, чтобы часов в девять сказать, сколько ещё потребуется сидеть, я пошла на паркет. Я успела написать всем, кто мог знать бразильянку.

«Паркет» — это такое место в нашем университете. Так все называют зал с колоннами. Этот зал — размером со средний стадион. На паркете всегда хочется сидеть прямо на полу или на подоконнике, доделывая очередную работу. Или кружиться, когда никто не видит. Или просто смотреть, как включается подсветка, раскрашивая заснеженное окно в сиреневый, розоватый и голубой оттенки.

На паркете возле колонны уже сидели Мигель, Анна, Хосе Куно, темнокожий высокий парень с роскошной шевелюрой и плетёными браслетами — Иван. (Доминик говорил, мама этого парня — русская, но живёт в Африке).

К кругу подошли две девушки, которые, видимо, до этого смеялись. Сосо Эспиноса не выпускал из рук телефона и что-то строчил. Оторвавшись от экрана, он сказал по-испански, что сейчас придёт Хорхе. Он ведёт занятия в библиотеке для слепых. Но он уже объяснил своим ученикам, что потерялась Патриция. И они, тоже хотят узнать, куда она делась.

В общежитие её ещё не заселили. Она уже забрала чемодан сегодня из хостела. Он — в комнате под лестницей. Там студенты оставляют свои чемоданы. Я ещё раз проверила в кармане ключ от этой комнаты. Сегодня Патрицию должны заселить в общежитие. Но она может не успеть.

Куда она ушла без вещей, телефона, имея столь скудный запас слов на русском языке? Почему она так поздно приехала? Учебный год — в разгаре, а она? Лекции подготовительного факультета уже начались. Но ей подбирают группу. Волонтёр даже не успела показать ей здание, где будут проходить основные занятия.

Сосо предложил разбиться на группы и сходить туда, где Патриция была последний раз.

Мария Аргуэла, громко сообщила: она уже звонит одному студенту — бразильцу. Включив его голос на самую громкую связь, она стала повторять слова, замедляя речь. Все напряжённо слушали: нет, он даже не знаком с Патрицией.

Анна открыла тетрадь и стала что-то чертить, затем показала "план" Мигелю. Он передал мне чертёж. Квадрат в центре — столовая, которая ja fermada — закрыта. Пять квадратов возле фигуры из прямоугольников — два парка, где они проходили с Патрицией, когда шли компанией.

— Но что она там делает одна в такой холод? — поёжился Сосо.

Линия возле другого прямоугольника — это четыре кафе. Вероятнее всего, она в пиццерии.

Услышав про пиццу, двое парней (никто не заметил, как они присоединились), тут же заявили, что отправляются туда.

Я начала звонить африканцу из Анголы: он говорит на португальском. Потерялась — perdeu? Или это "потеряла"? Тогда лучше сказать "мы потеряли студентку, которая говорит только на португальском": nos perdemus uma estudante que fala (а не habla, как по-испански) solamente português. Я не стала проверять фразу в "переводчике".

Иван набрал номер и произнёс: "Ola, Jorje"? Связь прервалась. Он стал набирать заново, но его остановил худощавый парень в больших очках: зачем вообще сообщать этому Хорхе, что происходит? Вы не заметили, как тот всех контролирует? Он контролирует не только студентов, но даже волонтёров и сотрудников университета!

Мария Аргуэла начала что-то возражать. Она говорила быстро, и я не поняла её.

Парень в больших очках пожал мне руку: Хенаро. Он продолжил: всякий раз, когда кто-то созванивается со своей семьёй, Хорхе подходит и говорит: "Ola"! Какое ему дело? Это не его семья! В общежитии он слушает все разговоры, как только слышит испанский. Все стали шумно спорить. Хенаро замолчал и стал наблюдать за спором, который разгорался всё больше.

Наконец, он добавил: можно ему не верить. Но! У Хорхе был друг. Так вот, его депортировали в Мексику. И Хенаро слышал от знакомых: этот парень больше не может получить разрешение на въезд в Россию. Почему? Он вроде бы ничего не нарушил. (Друг? Видимо, тот самый, с которым я видела Хорхе в кафе, когда они оба пригласили нас в клуб испанского).

Когда все заговорили так громко, что даже охранник поднялся, чтобы посмотреть, что происходит, случилось то, чего никто не ждал. Все, кто проходил мимо через паркет, вдруг стали подходить к окнам и доставать телефоны. Люди на улице стали останавливаться. Я спустилась и, пробравшись сквозь группу девушек, увидела, в чём дело.

К главному входу в университет подошёл конь. На коне восседал Хорхе в пончо.

Вся компания вместе с Хенаро вышла на улицу. Поприветствовав всех жестом, мексиканец стал что-то объяснять про пробки. По дороге он встретил друга, который как раз вёл Амиго обратно из города. Как с поиском Патриции? При виде лошади, Хенаро скривил лицо, будто так и хотел сказать: этому лишь бы красоваться и не важно, перед кем. Мария Аргуэла восторженно приблизилась к коню и уже хотела его погладить, но Хорхе предостерёг: животное боится незнакомых. Он спешился.

Массивные университетские двери открывались в основном, чтобы кого-то выпустить, а не впустить. Меня приобнял анголец: он уже обзвонил всех, кого мог. Два студента вернулись из пиццерии, пожимая плечами. От них пахло свежим испеченным тестом. Они шумно обсуждал что-то.

Варианты исчерпаны. Я хотела вернуться в кабинет, чтобы проверить, не стоит ли Патриция, случайно возле двери. Все вдруг заметили белую машину. Она подъехала так близко, что Хорхе, Хенаро, Сосо, Анне и Мигелю пришлось попятиться.