Дневники Зевса

Музы, их природа и обязанности

Хотя вы, смертные, часто не можете назвать дочерей Мнемосины по именам, однако числите их среди божеств, с которыми, как вам кажется, вы ближе всего знакомы, вернее, вы думаете, будто они ближе всего знакомы с вами. Я мало вижу среди вас тех, кто, взяв несколько уроков танца или игры на кифаре, или единожды встав на котурны на школьной сцене, или продекламировав в отрочестве несколько строф, не считал бы себя отмеченным какой-нибудь из Муз. То же самое с каждым, кто, если его послушать, лишь из-за нехватки времени еще не написал захватывающую драму, каковой представляется ему собственная жизнь, или фарс, который он видит в жизни остальных.

Это совершеннейшее заблуждение. Да, Музы смотрели на всех вас, на одного за другим, но отнюдь не глазами любовниц. Они смотрели на вас так, как хорошие хозяйки выбирают птицу на рынке: «Не эта, не эта...» Или как былой управляющий покупал новых рабов для имения: «Покажи-ка глаза, теперь руки. Если будешь хорошо работать, отпустят на волю». Они вас изучают с заботой сержанта, набирающего рекрутов, и тех, кого считают годными для исступления и одиночества, соблазняют обещанием: «Вас будут превозносить как богов». Беда в том, что эти избранные не боги, но всего лишь люди, видящие сны богов. Отсюда, из разлада этих двух натур, и рождаются их произведения, а также их муки...

Вы поймете, какого рода беседы вели мы с моей тетушкой Памятью в первый день, если я вам скажу, что старшей из наших девяти дочерей стала дивноголосая Каллиопа, Муза эпической поэзии. Каллиопа ведает легендами, традициями, берущими свои истоки в самых давних воспоминаниях как вашего, так и моего рода. Она хранительница мифов, в которых содержатся основы и символы всего, что по существу и по праву наследства вас касается. Она вдохновляет на песни и назидательные рассказы, которые помогают вам понять свое место во Вселенной. Каллиопа — мать Орфея, которого она родила от своего сводного брата, моего сына Аполлона.

Клио, Муза истории, была зачата во вторую ночь. Ей надлежало быть помощницей своей матери и вести учет всего, что осуществится на земле во время моего правления. Но Клио я не совсем доволен. В юности она была достаточно строптивой и пряталась за спиной своей старшей сестры, перекладывая на нее свои обязанности. Сколько великих деяний, свершенных на заре разных народов, было сочтено выдумками, поскольку о них вам сообщила Каллиопа, а не Клио! Подозреваю, что Клио была увлечена моим сыном Аресом (или Марсом, как вам нравится его называть), поскольку долго обращала внимание лишь на грохот сражений. Она сохранила имена военачальников, осаждавших Фивы, но проглядела, кто изобрел лебедку или блок, лестницу, наугольник, кирпич и цемент, замок свода, папирус. Конечно, эти люди были божественными посланцами, но ведь с человеческими руками!

Лишь когда мой сын Гермес доставил письменность, Клио немного оживилась в своей работе. Но, с самого детства зараженная высокомерием, она интересовалась больше государями, чем народом. Какой-нибудь ткач заслуживал ее внимания, если только убивал царя. Ревнуя к почестям, которые оказывали Каллиопе, Клио желала блистать, нравиться, а потому старалась польстить сильным мира сего и заворожить толпы. Тем не менее с возрастом она стала замечать свои ошибки и, словно раскаиваясь в былом легкомыслии, захотела их исправить. Пересмотрев все свои заметки, она ужаснулась при виде множества пропусков, заполненных более воображением, нежели проверенными фактами. Теперь ее не остановишь. Она отмечает все, как грандиозное, так и бесконечно малое, проверяет, сравнивает, делает выводы, вторгается в любую область, включая область Фемиды. Клио охотно выдала бы себя за нечто более значительное, чем даже я сам.

Бедняжка Клио! Не стоит слишком ее порицать. У нее редко были любовники, которых она желала, и это не улучшило ее нрав. Арес предпочел ей Полигимнию, ее сестру.

Третьей ночью, когда мы зачали Полигимнию, Музу священных песнопений, Память как раз просветила меня насчет власти, которую приобретают звуки, если модулировать их согласно некоторым ритмам. Есть такие, что пробуждают храбрость, стирают страх боли и даже ужас смерти; одни подкрепляют усилия, другие исцеляют недуги души, усыпляя страдания тела; есть такие, что подавляют сознание, но есть также и те, что расширяют его, готовя дух к экстазам созерцания. Полигимния ведает чарами, которые пробуждают божественное начало.

На четвертый день моя тетушка Память до того расчувствовалась от воспоминаний об Атлантиде, что глаза ее при виде всего живого — летающего, бегающего, растущего или цветущего вокруг нас — постоянно затуманивались слезами.

— Так и вижу Урана в тот день, когда он вдохнул воздух в некоторые водоросли, чтобы они могли плавать, — рассказывала она. — Взгляни на этого скарабея, ползущего в пыли; он был первым наброском человеческого черепа.

Когда спустился вечер, Память произнесла:

— Послушай звезды. Атланты слышали, как они вращаются.

В ту ночь была зачата Эвтерпа, флейтистка. Она Муза ветра, что дует сквозь свирель, Муза воздуха, что дрожит под тронутой струной. Она располагает числовыми вариациями, напоминающими те, что использовались при творении видов, и предоставляет земным ушам некое подобие музыки сфер. Да она и есть сама Музыка.

Пятый день, которому предстояло отметить середину нашего союза, стал также его апогеем. Мнемосина казалась совершенно счастливой; она любила и чувствовала себя любимой. Мы достаточно познали друг друга, чтобы начать понимать, но нам еще было что открыть друг в друге. Мнемосине хватало позы, жеста, движения пальцев, направления взгляда, чтобы сообщить мне то, чему она хотела меня научить. Мы воспринимали все природные гармонии, и это наполняло нас ликованием. Мы кружили вокруг себя и вокруг друг друга. Она была землей, а я солнцем. Я восхищался, что Память осталась столь живой, столь юной и столь легкомысленной. Я опрокидывал ее на мое колено, и ее волосы почти касались земли: она была водопадом, а я утесом. Я поднимал ее на вытянутых руках к свету: я был деревом, она соком и листвой. Ее раскрытая чашей ладонь изображала цветок, а сжатый кулак становился образом плода. Наша дочь Терпсихора — Муза танца. Ее имя означает полноту бытия.

После стольких прыжков и скачков следующий день стал днем праздности и некоторой истомы. Мы по-прежнему любили друг друга, но уже не с таким неистовством. Раза два-три я заметил, что Память начинает повторяться, и догадался: оставаясь с ней слишком долго, я заскучаю. Когда мы прогуливались в голубой долине, переплетя пальцы, я сказал:

— Когда стану царем, в память о нашей любви велю основать неподалеку отсюда город. Его назовут Ливадия — город у источников. Твои паломники смогут там останавливаться.

Я выразил эту мысль, чтобы сделать ей приятное и засвидетельствовать свою благодарность. Но Память поняла, что я скоро уйду, и ее печаль вернулась. Каждый из нас думал о себе.

В ту ночь на ее теплом плече я искал скорее нежности, чем сладострастия. Но Память сама научила меня, что слова обладают властью пробуждать желание, поддерживать и продлять наслаждение. Так была зачата Эрато, Муза, которая ведает лирическими и элегическими произведениями, выражающими счастье и несчастье жизни, сладость и боль любви, сожаление о скоротечности бытия — чувство каждого перед Вселенной. Также Эрато вдохновляет и направляет эротическое воображение. Она навсегда отказалась от какой-либо одежды; нагота кажется ей более удобной.

На седьмой день я спросил у Мнемосины, как лучше добраться до сторуких и одноглазых, чтобы освободить их. Поскольку мои личные воспоминания вернулись, я мог определить место этих существ в летописи мира. Больше не нужно было ломать голову: «Почему то-то и то-то пришло мне на ум? Что означает такая-то встреча или такое-то событие?» Благодаря Памяти я стал воспринимать связи и сцепления, то есть научился распознавать их, а стало быть, делать выводы, рассуждать, мыслить...

Услышав мой вопрос, Память испугалась.

— Тебе в самом деле необходимо их освобождать? — поинтересовалась она в тревоге.

Я повторил ей прорицание Геи.

— Знаю, все знаю, — сказала моя тетушка. — Но неужели мне опять придется запоминать драмы, падения, опустошения и катастрофы?

— Не ты ли сама учила меня, что все создается из столкновения двух сил? Мир несчастен под игом моего отца...

— ...и дело дошло до того, что только насилие может избавить его от несчастья. Знай же, что циклопы и гекатонхейры заключены в Тартаре. Тартар же — полая сердцевина мира, отсутствие проявленных вещей, безнебесность, антижизнь, впадина, содержащая лишь пустоту. Тебе будет страшно, когда ты попадешь туда. Дверь, за которой содержатся сторукие, заперта на девяносто семь запоров, а ключ находится в бесконечно малом.

Поразмыслив какое-то время, я шепнул:

— Понял.

— Тогда никому не открывай того, что ты понял. — Память задумалась и добавила: — Только бы твой переворот пощадил мою голубую долину. Если погибнет ее содержимое, ни ты, ни любой другой бог не в силах будут его восстановить.

Плодом той ночи стала Мельпомена, Муза трагедии, в которой предстает столкновение противоборствующих неизбежностей.

А утром восьмого дня Память решила смеяться над всем. Не для того ли, чтобы подбодрить меня перед грядущим испытанием? Ведь стоит чуть-чуть изменить ход наших мыслей, и то, что составляло драму, уже кажется нам смехотворным.

Смех, как и страх, рождается из необычного: из прерывания ритма, из ошибки в расположении чисел природы или мысли. Если вы чувствуете исходящую от этой ошибки угрозу, к вам приходит страх. Напусти на вас львиноголового человека, и вы уже дрожите, потому что боитесь льва. Но при виде человека с ослиным хвостом затрясетесь от хохота, ведь ослиный зад вас не пугает, и эта необычность — в вашу пользу.

То же самое с ошибками вам подобных, с их причудами и слабостями, которые им же доставляют неприятности. Вот почему в театре вы так цените комедию. Смех для вас — привычный способ утвердиться в собственном превосходстве; хотя истинное превосходство состоит в том, чтобы уметь посмеяться над самим собой. Трезвая и насмешливая Талия была зачата в восьмую ночь.

На девятое утро Память проснулась более серьезной, чем когда-либо. Весь день она говорила со мной только о человеке.

— Присматривай за ним; это шедевр моего отца, незаконченный шедевр. Он не успел довершить его. Мечтал, что человек будет его другом; однако друг — всегда равный. Уран унес свою мечту на небо; но комбинации человеческого Числа еще не исчерпаны. Постарайся, чтобы человек возвысился до этой мечты.

Я обещал Памяти позаботиться об этом. Наша последняя дочь была названа Уранией, в память о прародителе. Она Муза математики, астрономии, физики, биологии. Урания — упорная, любознательная, многоученая и пунктуальная исследовательница, чей взор проникает в невидимое, измеряя и галактику, и атом, рассчитывая пути бесконечности. Великолепно разбираясь в алхимии, она беспрестанно комбинирует результаты своих открытий; и она же поэзия, потому что, обнаруживая незамеченные прежде связи, изъясняется символами и беспрестанно изобретает собственный язык. Своим циркулем Урания вычерчивает круги прогресса.