Дневники Зевса

Помилование гигантов

Да уж! Это была ужасная битва. Завывала бескрайняя морская пучина, содрогалась земля, воздух полнился криками бойцов, и на долгие (для вас неисчислимые) дни свет померк в дыму, а ночи осветились пламенем пожарищ. Стихии так яростно сталкивались меж собой, что всполохи сражения видны были, наверное, со всех планет.

Гекатонхейры первыми пошли на приступ, явив всю свою силу. Три сотни рук срывали вершины с гор, и три сотни огромных глыб падали дождем на врага. Но гиганты отвечали равной мощью, брошенные в нас глыбы тоже сыпались со всех сторон.

Трезубец Посейдона, вспарывая питательную оболочку земли, пробивал в ней огромные бреши, в которые с грохотом низвергались водопады. Но титан Кой, гиганты Алкионей и Красный Порфирион тотчас же засыпали эти расселины лавинами камней. Доблестный Посейдон! Он не сдавался, и горы продолжали менять свои очертания. В какой-то момент Алкионей, самый могучий, рослый и дерзкий из всех гигантов, попытался вырвать у него трезубец.

Они закрутились в яростной рукопашной схватке, сплетясь в один клубок, давя все вокруг своей тяжестью.

Я тем временем взобрался на громаду Олимпа, куда отступил Крон. Опираясь одной ногой о Скалион, другой о Сераи и чувствуя, как эти шаткие подпорки ходят подо мной ходуном, я потряс молнией и выкрикнул приказ, отправляя сторуких в атаку, сам же, как только замечал в просвете пылевых туч плечо какого-нибудь титана, метал в него свои пламенные дротики. Похоже, я был прекрасен.

Я и не думал прикрываться, но меня защищала моя дорогая Афина. Сколько брошенных в меня скал отбила она, выставив Эгиду! Сколько натисков и приступов опрокинула своим копьем!

Внизу Океан и его дочери дали не менее ужасную битву морским чудовищам и фуриям — порождениям Понта. Пена этой борьбы долетала до нас.

Заметив, что Посейдон отбивается от огромного Алкионея, который пытается его задушить, я поразил гиганта молнией. Его космы вспыхнули, он, ослепленный на какой-миг, ослабил хватку и бежал, зажимая глаза руками. Посейдон вернул себе свой трезубец.

— Отец! — предостерегающе крикнула Афина.

Сзади, перешагнув через Пинд, ко мне подобрались Порфирион и грозный Офион, прежний супруг Эвриномы. Оба чрезмерно широкогрудые и волосатые, с мощными ногами, мышцы которых походили на клубки змей. Я обратил против них свои перуны. Их волосы — от пальцев ног до макушки — затрещали. Порфирион полиловел, а Офион, которому ожогов досталось не меньше, с ужасным ревом катался по земле. Оба навсегда оплешивели, как и вершины Пинда, пылавшие не одну неделю.

Тут землю и воздух сотряс гром, почти столь же оглушительный, сколь и мои грозы. «Неужели у Крона тоже есть молнии?» — подумал я с тревогой, слыша приближение этого циклона.

То была не буря, это первый кентавр и все произошедшее от него племя неслись на нас во весь опор; их копыта вздымали вихри песка, руки с корнем вырывали дубы и бросали в нас. Я остановил атаку кентавров своими пламенными дротиками; одни из нападавших взвились на дыбы, другие рухнули наземь. Каждый, неуклюжий, ошалевший, пытался встать, молотя по воздуху всеми шестью конечностями. Потом весь табун вихрем умчался прочь с тем же громовым топотом, сея хаос и панику в рядах собственных союзников.

Но назавтра, перестроившись, они вернулись, и в этот раз мне бы, конечно, не удалось отбить их натиск без сторуких, построенных в ряд позади огромных рвов, выкопанных ими ночью.

И так продолжалось долгие дни, и черные Эриннии, распустив крылья и омочив волосы в крови, носились над полем битвы. В сумерках порывы ветра доносили до нас терпкий запах пота гигантов.

Тем не менее многие нимфы, сатиры и даже некоторые из сыновей или прямых потомков титанов беспрерывно приходили под покровом темноты в наш лагерь и вливались в наши ряды, не желая терпеть притеснения Крона. Их становилось все больше.

— Но откуда же тогда, — спросил я как-то утром, — вопреки поражениям, которые мы каждый день наносим нашим врагам, они беспрестанно пополняют свои силы и вновь появляются на заре, чтобы атаковать нас с той же яростью?

— Это потому, — сообщили мне новые союзники, — что поток Ахерон, сын Земли, предал вас и каждую ночь поит гигантов и кентавров, позволяя им снять усталость.

Тогда, хоть и испытывая некоторое беспокойство, я решил привлечь циклопов и дать волю их ужасным силам, понимая, что без этого войне не будет конца.

— Сосредоточьте вашу огненную мощь на титанах, — приказал я им. — В первую очередь следует повергнуть их и Крона. Не возитесь с гигантами. Они сдадутся, как только увидят, что их хозяева разбиты. Вам достаточно вскипятить воды Ахерона.

В самом деле, этого оказалось достаточно. Но какой ценой! А ведь Память меня предупреждала. Закипела не только вода, закипело все.

Циклопы встали. Легкое, едва заметное гудение, исходившее от них в бездействии, перешло в чудовищный вой, накрывший все прочие звуки. Они взвились в воздух, оставляя позади себя огненный след. Потом каждый стал открывать и закрывать свое ужасное око; и все, чего касалась сила, бившая из их круглых зрачков, тотчас же исчезало в нестерпимом накале. Казалось, будто Земля порождает новые солнца, которые вспыхивают на миг и превращаются в странные облака, сначала винноцветные, потом розовые, потом мутно-желтоватые, потом голубовато-белесые, которые поднимаются вверх, лопаются, вытягиваются, колышутся в потоках эфира — невесомые трупы всякой жизни.

Вскипали леса; вскипал перегной; песчаник и кремень текли, словно масло; мрамор испарялся.

Хоть и опаленные дыханием этого пекла, хоть и ослепленные вспышками огня, Крон и его союзники продолжали сопротивляться. Титаны Криос и Гиперион в отчаянном усилии пытались опрокинуть на нас целые горные цепи: на какое-то мгновение закачались Балканы и дрогнул Кавказ. Тем временем уже совершенно обессилевшие Иапет и его сын Атлас, ухватившись за небо, пробовали отломать от него куски и обрушить на нас. При этом они запоздало кричали, призывая на помощь Урана:

— Отец, защити нас!

Но изувеченный Уран оставался недвижим, безучастен и нем. Он не мешал Судьбам отомстить за него.

И тогда воззвал сам Крон:

— Танатос! Танатос!

Этот безумец хотел, раз ему суждено быть побежденным, чтобы все погибло вместе с ним. Он призывал бога смерти против самих бессмертных, против стихий, против Вселенной. Должно быть, Крон решил, что его мольбе вняли, ибо сзади вдруг возникла, словно явившись из глубин мира, некая незримая сила, сокрытая неосязаемой пеленой цвета ночи. Сила столь же разрушительная, как и огонь циклопов: все леденело и каменело пред ней. Деревья обращались в камень, металлы сжимались, застывала ртуть, и сам воздух в этой бездне холода приобретал твердость клинка.

То был не бог смерти, но бог, которому смерть подвластна: мой брат Аид, скрываясь под черным шлемом, шел на последний приступ.

Атакованные с тыла, растерянные, силясь вырваться из ледяных объятий безликой, бесформенной, незримой силы, титаны пали наконец и, натыкаясь друг на друга, увлекая Крона в своем падении, подкатились к моим ногам.

По моему приказу сторукие тотчас же бросились на них и опутали цепями.

Тогда я остановил циклопов, испепелявших землю, и крикнул гигантам:

— Ваши хозяева побеждены и взяты в плен! Вам нечего более ждать от них. Прекратите борьбу, если хотите, чтобы вас пощадили.

Гиганты были истерзаны и изнурены; поражение окончательно лишило их сил. Они поколебались немного, потом Алкионей, Красный Порфирион, Офион и все прочие выпустили каменные глыбы из рук и уныло поникли головами. Афина своим копьем вынудила их опуститься на колени.

Великая тишина снизошла на мир, ошеломляющая тишина, где каждый, еще не веря в окончание боев, слышал только звук собственного дыхания. Но вскоре грянули ликующие возгласы. Победившие боги обнимались и целовались. Вокруг них запрыгали, заплясали нимфы и сатиры. Со всех сторон сбегались большие и малые божества, кричавшие от радости. Все мироздание, хоть и изнуренное, хоть и покрытое глубокими ранами, вновь обретало силы, чтобы отпраздновать свое освобождение.

Да, мы победили; да, мы были счастливы! Крон корчился в оковах, которые пришлось удвоить. Стенал и умолял меня, вероломный:

— Не забывай, я твой отец!

— Я не забуду, — ответил я, — как ты поступил со своим собственным отцом. Вспомни-ка серп.

— Неужели ты подвергнешь меня тому же?

— Учитывая, как ты обычно поступал со своим потомством, — продолжал я, — потеря была бы невелика.

— Куда ты собираешься меня упрятать?

— Узнаешь.

Я собрал одноглазых и сторуких.

— Крон и его дурные братья отправятся в ту темницу, куда мудрость Урана уже заключала их и где вы сами так долго томились. Дверь будет закрыта. Вы встанете перед ней и будете там вечными тюремщиками.

И я повторил модуляцию:

— Воля Зевса!

Тогда, со своим великолепным и ужасающим послушанием, сторукие, не прося никакого вознаграждения, подхватили пленников и повлекли их в бездну. Котт тащил на плечах Криоса и Гипериона; Гиг — Коя и Иапета; Бриарей взвалил на свои пятьдесят затылков самого Крона. Циклопы, приглушив яркость лучей, направленных в глубины мира, открывали и замыкали шествие. Я в последний раз взглянул на своего отца и увидел полные ненависти глаза и злобный оскал. Прежде чем скрыться, он попытался укусить своего брата Океана и мать Землю.

Я велел выйти вперед Атласу, сыну Иапета.

— Ты хотел обрушить небо, — сказал я ему. — Отныне будешь держать его на своих плечах.

Потом вызвал Ахерона.

— Сын Земли, ты поил врагов света; отныне будешь нести свои воды под землей и питать ими топи Преисподней.

Гигантов я помиловал, решив, что силы этих наемников еще пригодятся; они могли бы послужить моему царствованию, как служили царствованию моего отца. Что же до кентавров, то они сбежали и исчезли в небе Азии.

Тут моя кузина Осторожность (но где же она была во время битвы? я ее что-то не видел!) приблизилась и сказала мне:

— Ты ошибся, пощадив гигантов.

— Отнюдь, — возразил я. — Взгляни, как они теперь присмирели. Их нельзя винить, они просто подчинялись тому, кто отдавал приказы. Не хочу лишаться их мускулов, нам ведь предстоит исправлять разрушения.

— Они способны доставить тебе еще больше хлопот.

Однако я упрямился. Это была моя единственная ошибка, но она дорого мне обошлась. Из-за нее десять лет спустя мне пришлось выдержать еще одну войну.

— Зато, — продолжала Осторожность, — с Кроном и его братьями ты поступил благоразумно. Силы циклопов и гекатонхейров будут сдерживать силы титанов. Таким образом, и те и другие никуда не денутся из бездны.

— Ради нашей безопасности я бы предпочел не столь хрупкую вещь, как равновесие. Тот, кто говорит «равновесие», уже предполагает, что оно может быть нарушено. Но лучшего я придумать не смог.

— Любая устойчивость — лишь равновесие, — ответила Осторожность. — Тебе поддерживать его. Пока мы ничем не рискуем, поскольку Вселенная устала.

Опустился вечер, спокойный вечер, без ужаса. Сколько лет, сколько эр Земля не знала этой вечерней прохлады, этой кротости мира? Умолкали последние радостные песни освобожденных божеств; вновь блистали звезды. Природа, живые существа вновь могли мечтать и строить планы на будущее.