Когда порвется нить

Он не смог спасти свое отделение неотложной помощи от стрелка в мае. В этот раз все будет по-другому.

Хэнк увидел женскую руку на рукоятке.

Ее пальцы слегка дрожали – целые две секунды колебаний. Этого хватило, чтобы Хэнк успел выскочить перед дулом пистолета как раз в тот момент, когда она приняла решение спустить курок.ЭНТОНИ

Энтони только успел уловить звук выстрела, как его внезапно подмяли под себя охранники и полицейские и потащили со сцены к ожидающему автомобилю. Панические крики толпы мгновенно смолкли, когда за ним захлопнулась пуленепробиваемая дверь.

– Что случилось? – спросил он водителя.

– Мы пока не уверены.

– Где Кэтрин?

– В безопасности. В соседней машине.

Энтони кивнул и посмотрел на свой костюм, помявшийся во время бегства.

Он был в безопасности. Кэтрин была в безопасности.

Он только что пережил то, что, по всей вероятности, было целенаправленной стрельбой.

Покушение на убийство. На его жизнь.

«Вот дерьмо», – подумал Энтони. Кто-то хотел его убить. У него всегда было несколько врагов: братья-соперники в колледже, несносный заклятый враг в юридической школе, коллега в офисе окружного прокурора, стремящийся к повышению. Но это было другое. Это было опасно.

На мгновение Энтони по-настоящему испугался.

Но потом вспомнил о своей длинной нити, о трех десятках лет, которые она ему сулила, и о том, что, несмотря на помятый костюм от «Армани», он был совершенно невредим.

Вскоре возникла и вторая мысль.

Это было, вполне возможно, лучшее, что случилось за время его кампании.

Люди будут сочувствовать ему, вдохновляться им, видеть в нем победителя, выжившего. Сколько политических лидеров бросили вызов заговорщикам, мечтавшим их устранить? Тедди Рузвельт, Ричард Никсон, Рональд Рейган. И он, Энтони Роллинз, конгрессмен из Вирджинии, только что присоединился к их числу. Благодаря стрелку со сбитым прицелом он стал на шаг ближе к Овальному кабинету.

В ближайшие дни он, несомненно, подготовит пронзительную речь, в которой осудит насилие и ненависть, пытавшиеся сразить его, погорюет обо всех жертвах трагедии и призовет соотечественников идти вперед, несмотря на страх.

«Они и такое проглотят, – подумал Энтони. – Я буду чертовым героем». ХЭНК

Женщина пыталась помочь ему, это он мог сказать точно. Она стреляла в него, а теперь хотела его спасти.

– Нет-нет-нет-нет, – умоляла она снова и снова. – Я целилась не в тебя!

Стрелок крепко прижала руки к отверстию в его животе, ее слезы падали большими торопливыми каплями. Ее лицо было так близко к лицу Хэнка, что он мог видеть, как вода стекает по ее щекам, а в ноздрях образуются пузырьки. Длинные пряди рыжих волос касались носа Хэнка.

– Мне очень жаль, – всхлипывала она. – Мне так жаль.

Она все тянулась к нему, когда несколько отважных сторонников конгрессмена спустились вниз, подняв ее и оттащив в сторону.

Женщину сменили более знакомые лица: Леа и Террелл, опустившиеся на колени, чтобы взять дело в свои руки и закрыть рану Хэнка, которая внезапно разболелась, как черт знает что, адреналин начал выветриваться, кожа горела, а в ушах звенело.

– Все будет хорошо, – прошептала Леа.

– Все в порядке, с ним все будет хорошо! – кричал Террелл, пытаясь всех успокоить. – У него еще есть несколько лет, как и у всех нас.

Хэнк наклонил голову и мельком взглянул на Бена, его тело содрогнулось, когда он схватил Мору за руку. Бену придется им объяснить.

Потом появилась третья группа лиц. Медики скорой помощи с носилками и кислородной маской.

За время работы врачом Хэнк был свидетелем последних минут жизни ста двадцати девяти пациентов.

Каждого из них он помнил ярче, чем все милые глупости о Люси и Анике, или своих родителей, или даже самые яркие моменты детства. Мирные минуты и бурные. Ожидаемые и шоковые. Он мог представить на мониторе каждую плоскую линию. По экрану протянулась натянутая нить.

Хэнк всегда хотел, чтобы его собственный момент ухода был спокойным, но шум толпы и сирены скорой помощи гарантировали, что этого не произойдет.

Пока резиновые ремни кислородной маски натягивались на его голову, Хэнк гадал, что его ждет. Он был чертовски напуган, и у него оставалась только надежда. Надежда на то, что место, куда он попадет, будет приятным. Что его отец будет там, ожидая встречи. Надежда на то, что с его матерью все будет в порядке и что со временем она тоже окажется рядом.

Лицо Бена было последним, которое Хэнк увидел, прежде чем закрыть глаза. Бен, очевидно, бежал за врачами рядом с носилками, успев добраться до Хэнка как раз перед тем, как его погрузили в машину скорой помощи.

– Все те пациенты с длинными нитями, которых, как ты думал, ты спас, – сказал Бен, – ты действительно их спас. Их нити были длинными, потому что ты должен был их спасти. Их нити были длинными из-за тебя.

Лицо Бена пропало вдали, за дверью машины скорой помощи, и Хэнк закрыл глаза, оставшись наедине со своей надеждой. ДЖЕК

Джек должен был быть на митинге в Манхэттене. Кэтрин убеждала его приехать, но Джек солгал и сказал, что заболел.

Слава богу, его не было рядом, чтобы стать свидетелем этого кошмара. Видеть, как невинный человек был убит на празднике, устроенном его дядей, как его тело разорвала пуля, предназначенная для Энтони. Он не мог понять, как до такого дошло, как поступки его семьи стали роковыми. Как в жаркий день в конце августа Джек обнаружил, что смотрит на фотографию погибшего человека, стоя в двух шагах от своих тети и дяди.

На фотографии у доктора были короткие черные волосы, глубокие морщины у губ, легкая тень щетины на щеках, на шее покоился стетоскоп. «Наверное, это его снимок с работы, – подумал Джек, – портрет из телефонного справочника больницы».

Джек спросил отца, как держатся Энтони и Кэтрин.

– Твоя тетя явно потрясена тем, что они стали мишенью для этого маньяка, – сказал его отец. – Но в целом, я думаю, у них все замечательно. После нападения твой дядя стал еще популярнее.

Дела идут на удивление хорошо? Снова сосредоточились на опросах? Разве они не видели, как застрелили человека?

Джек не хотел верить, что его собственная семья могла стать причиной смерти этого человека. Конечно, многие его родственники участвовали в войнах, но это было совсем другое. Это был парк на Манхэттене, а не зона боевых действий. И до этого лета Джек искренне верил, что самые большие преступления его семьи были совершены против них самих, против Джека и его матери, которые не подходили под форму, созданную предками Хантеров.

Джек понимал, что ему повезло быть Хантером, принадлежать к семейству, обладающему богатством и связями. Но кампания Энтони открыла ему нечто новое, более темное, нечто такое, из-за чего остальные семейные недостатки теперь казались мелочью.

В большинстве сообщений о стрельбе говорилось, что доктор спас жизнь конгрессмену Роллинзу, но Джек прочитал в интернете одну статью, в которой друг объяснил, что жертва, Хэнк, на самом деле присутствовал на протесте против Роллинза.

Действительно ли ненависть к Энтони привела Хэнка к смерти? Его страсть к делу коротконитных? Джек хотел отыскать причину, мотив, ради которого Хэнк, очевидно, счел, что стоит прыгнуть под пули. Как бы он ни старался – а в академии его научили упорству, – Джек все равно не мог представить, что некие чувства заставляют кого-то рисковать жизнью. Он видел эту страсть у своих товарищей-курсантов, и он видел ее у Хавьера, который ревностно шел по пути служения даже после того, как получил свою нить. Джек задумался, каково это – быть настолько уверенным, настолько преданным. Чувствовать, что ты абсолютно и незыблемо прав.

Джек остановился перед домом своих тети и дяди и глубоко вдохнул. Он должен был сделать это сегодня. Сколько бы часов он ни провел, размышляя о недостатках своей семьи, они все равно оставались его семьей. Он не мог прятаться от них вечно. И он уже рассказал армии о своей «короткой нити», пришло время сделать и этот шаг.

Но он сознательно выбрал вторую половину дня, когда Энтони будет на работе и ему придется столкнуться только с тетей.

– Слава богу, что тебя не было на митинге с этим ужасным протестом, – сказала Кэтрин, притягивая племянника в свои объятия.

Отец Джека морщился от слишком близкого физического общения, но Кэтрин всегда любила обниматься.

– Я знаю, что для вас с дядей Энтони сейчас сумасшедшее время, но я пришел, потому что должен тебе кое-что сказать, – проговорил Джек, пока Кэтрин наливала ему чашку кофе. – Ты наверняка знаешь, что нас обязали раскрыть длину нитей армейскому начальству, так что я хотел, чтобы вы услышали от меня, что… у меня нить короткая.

Рука Кэтрин дрожала, когда она ставила на место кофейник.

– Насколько короткая? – прошептала она.

– Кажется, она заканчивается где-то между двадцатью шестью и двадцатью восемью, – сказал он. (Джек всегда называл короткую нить «она», полностью отстраняя от себя. Он никогда не мог произнести слова «я» или «моя».)

– О, Джек, нет, я не знаю, что сказать. Мне так жаль… – Голос Кэтрин сорвался от слез.

– Все в порядке. Пожалуйста, не плачь из-за меня, – умолял Джек, внезапно расстроившись из-за ее реакции. Но чего еще он ожидал? Он знал, что тетя может быть такой же слепо амбициозной, как дядя, и стоять рядом с ним, несмотря ни на что. Но она же дарила Джеку фигурки Капитана Америки и приносила ему домой замороженные продукты после ухода мамы. Конечно, она заплакала бы, узнав об этом.

Он просто не заслуживал ее слез.

– Правда, у меня все хорошо, – заверил он ее, хотя не мог отделаться от мысли, что вся его дилемма – дело рук ее мужа. Если бы только он мог сказать что-нибудь от имени Хавьера, возможно, даже доверить ей правду.

После того как мать бросила его, Джек надеялся, что тетя, младшая сестра отца, заполнит пустоту. И иногда ей это удавалось. Но она никогда не хотела быть матерью Джека. Она хотела быть миссис Роллинз.

Она хотела идеальный брак, желанный социальный статус, хотела хозяйничать на званых обедах, на благотворительных вечерах и в яхт-клубах, а когда-нибудь, возможно, и управлять всей страной. А Хантеры всегда получали то, что хотели.

– Ты очень смелый, – наконец сказала Кэтрин. – Вся семья будет гордиться тобой.

И это, вероятно, было хуже, чем слезы.

Слабое «спасибо» – вот и все, что смог выдавить Джек.

– Мне, наверное, пора возвращаться, – сказал он. – Не хочу стоять в пробке.

– Ну, я всегда готова помочь, если понадоблюсь, – добавила Кэтрин. – И твой дядя тоже.

Почему-то Джек сомневался в последнем.

Кэтрин улыбнулась ему, открывая дверь. Джек выскользнул из дома и сел в машину, испытывая облегчение оттого, что остался один.

Вернувшись в свою квартиру, Джек рухнул на кровать, измученный и сгорающий от чувства вины.

Лгать было трудно; неужели его тете обязательно было хвалить его стоический характер? Классическую храбрость Хантера? Предрекать, что семья «им гордится»?

Он не заслужил ее восхищения и уж точно не заслужил ее жалости. Джеку стало тошно от мысли, что она плачет по нему, по той короткой нити, которая, по ее мнению, у него была, в то время как по Хавьеру никто не плачет. Именно он был по-настоящему храбрым, а не Джек.