Спасти огонь

Я любила Клаудио. Он был добрый, прямодушный, остроумный, красивый, приятный, и мне жилось с ним очень хорошо, хотя он и близко не пленил меня так, как пленил Хосе Куаутемок. Возможно, проблема крылась в моем неумении восхищаться. Да, он был успешным финансистом, нюхом чуял, как поведет себя биржа, и заключал выгодные сделки. Коллеги прозвали его Барракудой — за инстинкт, позволявший атаковать рынок в нужный момент. Но вне профессии он казался мне довольно плоским, посредственным и, да, старомодным. Если отвлечься от его финансовых озарений, я никогда не слышала от него ничего, что меня бы поразило или заставило смотреть на вещи по-другому. И сексуально он меня не возбуждал. Я обожала его поцелуи — это да. Но между ног у меня ничего не вспыхивало при виде него. Он был слишком причесанным, слишком аккуратненьким. Всегда все под контролем, никаких безумств, никакой грубости и того, что мы с подругами в старшей школе называли свинством, — желания исследовать тело, пить его, целовать, проникать в него. Если бы меня спросили, почему я выбрала Клаудио в мужья, я бы сказала: потому что он мне подходит, потому что с ним интересно и он умеет меня смешить, потому что он порядочный и милый, потому что трудолюбивый и ответственный. По словам моей мамы, идеальный муж. Она считала, что мне нужен кто-то с меньшим количеством тараканов в голове, чем у меня. Кто-то надежный, не склонный к резким переменам настроения. Я вышла замуж, осознавая, что у нас мало общего, что скоро нам не о чем станет разговаривать за обедом, что я никогда не пойму страсти, которую пробуждает в нем Кубок чемпионов, а он и на пушечный выстрел не приблизится к пьесе Шекспира. Мне пришлось приспособиться к старомодным песням Луиса Мигеля, к боевикам, к ужинам в дорогущих затхлых ресторанах, к его консервативным родственникам, вечно озабоченным людским мнением. Это была моя фаустовская сделка. Я сменяла бури на стабильность — ее я вначале ценила, но довольно скоро эта ценность померкла в моих глазах. Это не значит, что я перестала любить Клаудио. Наоборот, с каждым днем я любила его все сильнее, понимая, что выбрала лучшего отца для своих детей. Но, черт возьми, как же мне было скучно. Мне вообще не нравилось ходить куда-то с ним и его друзьями. Я засыпала в кинотеатре, когда фильм выбирал он. Мне казались безвкусными сложносочиненные претенциозные блюда в якобы французских ресторанах, куда он меня водил. Как вообще можно наслаждаться едой, когда вокруг сидят люди, которые в свои тридцать восемь выглядят как сущие мумии? И, подозреваю, Клаудио чувствовал себя так же на мой счет. Он ненавидел мои любимые фьюжн-рестораны и еще более любимые забегаловки на рынках. Брезговал деревенскими гостиницами, в то время как я терпеть не могла безликие сетевые отели, будь у них хоть двадцать тысяч звезд. Из общего у нас была только любовь к шоколаду, просмотр сериалов в постели, привычка спать допоздна в выходные и безумная тяга к американским торговым центрам. Мы любили бывать на пляже, вместе тренироваться и играть с детьми. Мы часто ездили в Испанию (с обязательным посещением стадиона «Сантьяго Бернабеу»), объедались тапас и наслаждались жарким средиземноморским летом.

После ужина мы сразу отправились в спальню. Клаудио пошел чистить зубы и прикрыл за собой дверь. Он считал, что все гигиенические процедуры и отправления тела — сфера глубоко интимная. Он ни разу не мочился, не брился и не приводил себя в порядок при мне. Более того, мы никогда не принимали вместе душ. Никогда в жизни. То, что мне казалось проявлением любви, он расценивал как вторжение в личную жизнь. Со своими предыдущими бойфрендами я могла часами нежиться под душем или в ванне и долго не могла привыкнуть к скованности Клаудио. Поначалу мне его привычки показались даже забавными, но потом стали утомлять. Иногда он чуть ли не час прихорашивался, а я из-за этого не могла попасть в туалет. Ссоры не заставили себя ждать и продолжались, пока мы не переехали и во время ремонта не приняли радикальное решение: сделать на каждого отдельную ванную и отдельную гардеробную одинаковых размеров. В его защиту могу сказать, что таким его воспитали. Его родители, происходившие из ультраконсервативных и якобы аристократических семейств, потомки ярых католиков с Халисканского нагорья, считали гигиену делом строго личным, которое ни с кем нельзя делить. Я могла понять нежелание испражняться в чьем бы то ни было присутствии, но принимать душ? Причесываться? Бриться?! Однажды я попыталась узнать у свекрови, в чем смысл такой преувеличенной стыдливости, и ее ответ был достоин заключения в рамочку: «Тщеславие — грех, дочка».

В тот вечер сквозь приоткрытую дверь я видела, как мой муж чистит зубы. Он отдавался этому занятию целиком и смотрелся в зеркало. Пижамную куртку он снял. Его натренированное в спортзале тело начинало стареть. В районе талии образовывались валики жира. Я вгляделась в него и постаралась испытать возбуждение. Так, чтобы заниматься любовью, думая о нем, и только о нем. Наслаждаться близостью, которой можно достичь, когда годами спишь в одной постели с одним человеком.

Он накинул верх пижамы и стал репетировать перед зеркалом разные выражения лица. Поднимал бровь и бросал взгляд искоса, прикидывая, как он выглядит лучше всего. Я чуть не расхохоталась. Если ад существует, то там, наверное, всем позволено видеть, какие рожи строит человек в одиночестве. Он застегнул пижаму. Я метнулась на кровать и разлеглась. Нарочно голая. Он вышел из ванной и воззрился на меня: «Какая муха тебя укусила?» Я похлопала по кровати, чтобы он сел рядом. «Вон та муха пусть меня укусит», — сказала я и указала пальцем на его гениталии. Потом прижалась к нему и поцеловала. Он одарил меня в ответ одним из своих потрясающих поцелуев. Я погладила его по спине и стянула пижамную куртку. Он снял штаны, навис лежа надо мной и приник к моим соскам. Я хотела сосредоточиться на его запахе, на его руках, шарящих по моему телу. На нем, на нем одном. Он вошел в меня и через пару минут кончил. Я не обиделась, скорее испытала прилив нежности. Клаудио и его преждевременное семяизвержение. В свое оправдание он говорил, что якобы я ему так нравлюсь, что он не в состоянии сдержаться. С женщинами до меня он выказывал себя марафонцем, а вот я безмерно его возбуждала. Во благо нашего брака я приняла это на веру. Однажды в городе я столкнулась с Сандрой, его бывшей, с которой он встречался три года и лишился девственности. Едва не поинтересовалась, каким в постели был Клаудио в те времена. Но, к счастью, застеснялась, прикусила язык и стала болтать о каких-то пустяках и детях.

Клаудио мгновенно заснул — оргазмы его вырубали — и начал во сне негромко причмокивать. Я выключила лампу, накрыла его одеялом и села в постели, уставившись широко раскрытыми глазами в темноту. Я занялась любовью с мужем, чтобы унять желание заняться любовью с Хосе Куаутемоком. Но оно только разгорелось сильнее.

Я встала, голая. Взяла телефон и вышла в коридор. Спустилась в кухню, в потемках прошла к гостиную. Разблокировала телефон и нашла Хосе Куаутемока в контактах. Провела пальцами по виртуальной клавиатуре. Нажимать или не нажимать маленький кружок с изображением трубки? Если ответит, я сразу сброшу. Если уйдет в голосовую почту, скажу «привет» и отключусь. Я не решилась. Боялась, что сейчас за мной придет Клаудио и обнаружит, что я сижу голая с телефоном в руке.

Я встала; нужно идти спать. Звонить ему — безумие. Стала подниматься по лестнице и на середине остановилась. Хосе Куаутемок. Хосе Куаутемок. Хосе Куаутемок. Развернулась и прошла прямиком в гостевую ванную. Закрылась на ключ и позвонила. Раздалось три гудка, и, когда я уже собралась сбросить, включилась голосовая почта. На сей раз Хосе Куаутемок оставил там сообщение: «Если ты это слушаешь, значит, звонила мне, Марина. Этот номер есть только у тебя. Я смогу говорить завтра с десяти до одиннадцати утра. Если ты не позвонишь, я буду считать, что золотая нить навсегда разорвана». В испуге я бросила трубку. Я смотрела на телефон, будто на колюще-режущий предмет, способный проткнуть мне мозг. У меня никогда раньше не перехватывало дыхание от звонка, тем более от такого, в котором и разговора-то не состоялось. Я вышла из ванной в совершенно растрепанных чувствах. Мне сводило ноги — я едва смогла подняться по лестнице. Перед тем как войти в спальню, глубоко вдохнула и выдохнула. Еще разбужу Клаудио силой своей тревоги.

Надела пижаму, скользнула под одеяло и обхватила подушку. Черт! Что со мной творится?