Все случилось летом

— Понимаю, — негромко проговорил Имант, медленно опускаясь в кресло. Выключив радиолу, он спросил: — А сама Илга что думает? Согласна выйти за вас замуж?

— Я с ней на эту тему пока не говорил, но полагаю, отказа не последует. Скажу больше, я в этом уверен.

— Так вы боитесь, как бы после женитьбы она не стала вам изменять?

Моряк пожал плечами, что могло означать: «допустим, так». Имант смотрел на его руку, лежавшую на столе: широкая ладонь, массивные пальцы сверху заросли желтым волосом, и чем выше, тем гуще, до самой белоснежной манжеты. Имант попробовал себе представить, как эта ручища ложится на хрупкое плечо девушки, и у него защемило сердце.

— Да как вы смеете такое думать о женщине? — воскликнул Имант, порывисто вскакивая. — К тому же, возможно, о будущей жене. Как вам не стыдно! Вы — феодал, бай, крепостник! — кричал он. — То, что сами каждую неделю меняете женщин, — это в порядке вещей, а от одной мысли, что она позволит себе встречаться с другим, вас всего переворачивает. Неандерталец — вот вы кто!

Моряк поднялся. Сузив глаза, он смотрел на Иманта, едва себя сдерживая. Потом холодно произнес:

— Не забывайте: что позволено мужчине, никак не пристало женщине. Мужчина будет похваляться, что каждую неделю меняет любовниц, и люди скажут: «Ай да молодец!» А для женщины такое недопустимо. Не то о ней скажут иное.

— Мне противны ваши рассуждения! Слышите? Всего хорошего! Нам не о чем говорить.

Гость растерянно вертел в руках фуражку, пока до него не дошло, что ему указали на дверь.

— Ну что ж, — сказал он с затаенной угрозой. — Я могу уйти. Но криком такие дела не решаются.

И незваный гость ушел, не сказав до свиданья, не подав руки. «И что Илга нашла в нем! — раздумывал Имант. — Такая милая девочка! — Он опять включил радиолу, поставив пластинку с самого начала. — Дубина стоеросовая, мужлан неотесанный», — продолжал кипятиться Имант. Но постепенно музыка его успокоила, неприятный осадок от разговора с моряком исчез, осталось лишь воспоминание об Илге, хотя по-прежнему щемило сердце, — как ни старался забыться, слушая концерт для скрипки с оркестром. «Какие синие деревья!» — как-то воскликнула Илга, когда они под вечер гуляли в Межапарке. Ему деревья, как и положено быть деревьям, казались зелеными. Но солнце, на миг задержавшись у горизонта, осветило их так, что они действительно стали синими. Он взглянул на них глазами Илги и увидел синие сосны, синие липы, синие клены. Тем летом они ездили по туристическим путевкам на Кавказ. Поезд мчался пыльной, выжженной степью. «Смотри!» — вскричала Илга, силой усаживая его рядом с собой на скамейку и указывая в окно, куда-то вверх. «Облака», — сказал он. «Да смотри же!» — воскликнула Илга. Он пригляделся повнимательней, и у него дух захватило. На горных вершинах сверкали вечные снега, отливая белым, розовым и синим. Тучи окутали горы, лишь вершины для них оказались недоступными. Несколько дней кряду Илга ходила сама не своя. Однажды на рассвете он вылез из палатки и увидел, что Илга, дрожа от холода, сидит на камне у гремящего ручья и, позабыв обо всем на свете, любуется занимавшейся над каменной громадой зарей.

Снега на вершинах…

Кружилась пластинка, звучала музыка…

Он с Илгой познакомился случайно. В магазине по соседству, где он делал закупки, появилась новая продавщица. День за днем, слово за слово, и как-то вечером они условились пойти в кино. С этого все началось. А закончилось? Кажется, виной была Тамара, которую он встретил на каком-то вечере. Ну да, Тамара. «Ты стал совсем чужим, — говорила потом Илга, — я тебя не узнаю». Так это кончилось.

Имант Цемит прошелся по комнате, но легче не стало. В душе просыпалось то, что он считал безвозвратно забытым. А сама комната, заставленная всяким хламом, казалась пустой. 2

Сбежав вниз по лестнице, Юрис Томаринь вышел на улицу. Он был вне себя от злости и вначале не знал, что с собой делать. Остановился у того же дома, из которого вышел. Этот мозгляк, этот жалкий Цемит, чего он только ему не наговорил! Томаринь почувствовал, как краска заливает лицо до корней волос. «И что в нем Илга нашла хорошего? — недоумевал он, вспоминая Цемита. — Какой-то весь мятый, непроспавшийся, нечесаный, с шальными глазами у радиолы… Неужели так трудно привести в порядок себя и свое жилище? Форменный босяк! Такой ради собственного блага пальцем не шевельнет, будет сидеть на обочине и кричать во все горло: дайте мне то, дайте мне это, дайте квартиру, спортзал, дайте дом отдыха, создайте условия! Взять бы такого субчика в море да посмотреть, какая у него там будет рожа: то желтая, то зеленая, то буро-малиновая! Узнал бы почем фунт лиха! Но что делать, женщинам нравятся болтуны и хлюпики, — заключил он. — Уж таков женский характер — о ком-то им надо заботиться, кого-то опекать, это у них в крови. И чем разболтанней, тем крепче любят. Илга не исключение, иначе как объяснить ее дружбу с этим Цемитом? К тому же студент, работает и учится, Илга тоже мечтает об учебе… Но что-то в этом парне все-таки есть, надо отдать ему должное…»

Томаринь глубоко, очень глубоко вздохнул и огляделся. Он не смог себя заставить уйти: ведь самого главного он так и не выяснил. Ничего не выяснил! А его траулер завтра поднимает якорь, возьмет курс на Атлантику, откуда все, что останется здесь, будет выглядеть совсем иначе; даже дом представится не таким, каков на самом деле, когда изо дня в день переступаешь его порог, а девушка и подавно: забудется все маловажное, запомнится главное, и самый ничтожный пустяк, на который тут внимания не обратил бы, в море может явиться причиной радости или, напротив, тревог, бессонницы, страданий, и каких страданий! Нет, на берегу положено все оставлять в порядке. И надо что-то срочно предпринять. Так он раздумывал, а в каких-то уголках сознания был уверен, что вернется к Цемиту продолжить разговор. Правда, внутренний голос противился, выдвигал возражения, но это все так, для очистки совести. Уже было решено, он вернется, только еще не придумано, как это лучше сделать, не роняя достоинства и вместе с тем расположив к себе Цемита, если тот согласится пойти на примирение. И тут на перекрестке ему попался на глаза гастроном. Он представил себе, как в подобном случае поступили бы его товарищи-рыбаки, и, зайдя в магазин, купил бутылку самого дорогого коньяка.

Цемит не выразил ни малейшего удивления, вновь увидев гостя, недавно хлопнувшего дверью. Он сидел в кресле, казался усталым и только рукой махнул, давая понять вошедшему, чтобы тот располагался как дома. Пластинка кончилась, иголка поскрипывала, а хозяин не обращал на это никакого внимания. «Вроде поостыл», — подумал Томаринь, широким жестом ставя на стол бутылку. Однако молчание затягивалось, и когда оно стало невыносимым, он сказал:

— За счастье нужно бороться, я так считаю. И потому я снова здесь.

— Бороться? — Цемит вскинул брови. Он как будто не понял сказанного, лицо выражало недоумение. — Бороться с чем? С воздухом, что ли?

Томаринь ощутил, как с новой силой просыпается досада:

— Бороться не «с чем», а «за что». Может, вы принесете рюмки, и уж тогда мы попробуем во всем разобраться.

Пока хозяин громыхал на кухне, отыскивая посуду, и потом ополаскивал ее под краном, гость разглядывал стоявшую на старинном комоде фотографию, которую раньше не заметил. Нет, не Илга, другая, и он сразу почувствовал облегчение, да и Цемит ему показался куда более сносным, несмотря на все заскоки.

— Отлично! — произнес моряк, когда рюмки были наполнены. — Мне очень нравится Илга, да и годы мои такие, что пора о женитьбе подумать. Как по-вашему — стоит? Вы ведь хорошо знаете Илгу. Я говорю с вами как брат с братом.

Цемит закрыл лицо руками, протер глаза, словно силясь проснуться.

— Я полагал, — начал он, — что люди женятся тогда, когда не могут не жениться. В таких случаях не возникает вопроса — стоит или не стоит. Они об этом не думают.

Томаринь усмехнулся, правда, тут же согнал с лица усмешку, чтобы не заметил собеседник. «Парень из тех, — подумал он, — которые вечером знакомятся, утром бегут в загс, а на третий день подают на развод — не сошлись характерами».

— Не такой я человек, чтобы об этом не думать, — сказал он. — Я с женой жизнь собираюсь прожить. И поэтому мне не безразлично, на ком я женюсь. Дома у меня мать-старуха, ей хочется еще внучат понянчить, и она не вынесет, если что-то будет не так. Честь у нас в семье всегда на первом месте. И в Милгрависе, откуда мы родом, все на это смотрят так же.

— Илга чудесная девушка, — произнес Цемит и, помолчав, добавил: — Я вовсе не потому говорю, что именно это вам бы хотелось услышать.

Теперь Томаринь совсем растрогался. Он даже почувствовал что-то вроде нежности к Цемиту. «А все-таки он парень что надо, хоть избалован женщинами, — решил Томаринь. — И хорошо, что я зашел к нему, с людьми никогда не мешает посоветоваться, особенно в таких вещах».

— Вот это мужской разговор! — воскликнул моряк. — Мне Илга с первого взгляда понравилась. А знаете, как мы познакомились? В магазине. Зашел за чем-то, увидел ее. Потом зачастил туда, хотя до магазина путь не близкий.

— И потом отправились в кино?

— Да, пригласил ее в кино. А вы откуда знаете?

Цемит усмехнулся:

— Бог ты мой, совсем нетрудно отгадать! Оригинального тут мало. Впрочем, не важно.

В комнату без стука заглянул Миша. Просунув голову в приоткрытую дверь, он как будто удивился, увидев обоих за мирной беседой. Махнул рукой, приглашая Цемита выйти к нему для каких-то тайных переговоров. Когда же хозяин окинул его рассеянным взглядом, не сделав попытки подняться, Миша откашлялся и сказал:

— Пошли. К телефону просят.

— Кто?

— Не знаю. Женский голос.

— Скажи, нет дома.

Миша поморщился и закрыл за собою дверь.

Томаринь по-своему воспринял эту сцену. В нем пробудилось что-то отеческое, снисходительное. Пожалуй, он мог бы взять под свою опеку разболтанного парня, научить его уму-разуму. «В самом деле, — размышлял моряк, — что он может дать порядочной женщине? Свою любовь, и только? Надолго ли? Любви нужен прочный фундамент. Цемиту жена не по карману, даже если бы и захотел супружества. Ну куда он приведет жену? В эту конуру, и та как будто не его, а теткина. Тут одному повернуться негде. А главное, сколько он зарабатывает? Нет, жена ему не по карману. Потому-то у них с Илгой все быстро разладилось. Конечно, — продолжал рассуждать про себя моряк, — этот парень из породы неудачников, таких всегда хватало. Почему бы ему не пойти на завод, овладел бы специальностью. Или податься на промысел в Атлантику, поработал бы годика три на Севере, накопил деньжат, приобрел обстановку и квартиру! Словом, заложил бы фундамент. Куда там… интеллигент! Ему бы только рассуждать. А вкалывай дядя!»

— Э-хе-хе! — в ответ на свои мысли вздохнул Томаринь.

— Что вы сказали?

— Илга отличная девушка, вот что я хочу сказать, и ей со мной будет хорошо. Мы с матерью живем на окраине, старый рыбацкий дом. Не ахти какой, без удобств: нет ванны, горячей воды, всего прочего. Но я вступил в кооператив и деньги уже внес, к зиме обещают трехкомнатную, так что, если вдруг поссоримся, сможем все разойтись по комнатам, — сказав это, Томаринь добродушно хохотнул. — А Илга, если захочет, уйдет из магазина, я получаю прилично. Конечно, дома и соскучиться недолго, на работе все-таки коллектив, товарищи, общие интересы и все такое. Но, по-моему, магазин — для Илги не место. С каждым болваном будь вежлива, всякому дураку улыбнись, а потом шляются разные, только и смотрят, как бы хорошенькую продавщицу пригласить в кино.