Все случилось летом

ПЯТЬ МИНУТ

Содрогаясь от натуги, к берегу подъехала машина, груженная бревнами. Здесь ее ожидали рабочие с трактором. Шофер вылез из кабины, снял упоры, державшие груз. Рабочие обмотали бревна тросом, завязали его петлей, а другой конец приладили к трактору. Шофер снова сел за руль, рабочие отступили в сторону, взревел трактор, трос натянулся струной, и бревна нехотя поползли с прицепа.

Грузовик уехал. Трактор поволок вязанку вниз, к воде. Его гусеницы вязли на раскисшем склоне пологого берега, оставляя глубокие борозды. Бревна цеплялись за бугорки, неровности, терлись друг о дружку, выдирая сочные куски коры.

Двое рабочих пошли следом за трактором — Тедис и Капитан, — Теодор Званитай и Юрис Камбарис, прозванный «Капитаном» по той причине, что когда-то в молодые годы служил в матросах. У Тедиса в руке был легкий еловый шест, у Капитана — багор на длинном древке. У воды они сняли с бревен трос, и трактор покатил обратно на склад.

— Ты багор захватил? — спросил Тедиса Капитан.

— Чего?

— Багор, говорю.

— Багор-то?

— Ну да, багор.

— А на что мне багор? Я и шестом управлюсь.

— Всегда норовишь быть умнее других.

— Чего?

— Умника из себя строишь, вот что.

— А я и есть умник.

— Язык у тебя, парень, слишком длинный.

— А кто сказал, что не длинный? Только я ж не виноват. Но послушай-ка ты лучше стихи Кибалда Кришьяна:

Все твои дорогие советы, —

Надеяться, верить, любить, —

Не забуду, они навеки

В моем сердце останутся жить.

Пронесу, как святыню, сквозь годы

Каждый твой благодатный завет,

Даже если судьба уготовит

Много горечи, слез и бед.

А наградой за боль и терпенье,

За невзгоды и терн пути

Пусть мне будет благословенье

Твоей старческой, доброй руки.

Капитан смачно сплюнул, потом достал из ватных брюк грязный платок и сморкался долго, основательно. Нос у Капитана был крупный, мясистый, рот большой, а глаза с прищуром. Ростом невысок, но кряжист. Потрепанный ватник нараспашку. Под ним шерстяная кофта, толстый шарф, завязанный узлом на подбородке. На голове ушанка — одно ухо поднято, другое опущено.

— Ну, смейся, смейся над старым-то человеком, — произнес Капитан торжественно. — На своем веку каких я только обормотов не видел. На корабле таких мы и на штуки-то не считали, а прямо скопом. Таких, как ты.

— С чего ты взял, что я смеюсь? — спросил Тедис, пожимая худыми плечами. Возле румяного, пышущего здоровьем Капитана он казался вороненком, выпавшим из гнезда: худой, щуплый, в брезентовой не по росту куртке, в мешковатых штанах, тоже из брезента, в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Смуглое лицо слегка посинело. День был не из теплых, и парень натянул кепку пониже на лоб.

— Я и не думал над тобой смеяться, — продолжал Тедис, — кое-кому такие стишки по душе, потому и читаю. Отчего не сделать людям приятное?

— Не смеешься, говоришь? — переспросил Капитан, складывая платок и пряча его обратно в карман. — Рожа у тебя и впрямь серьезная. Но я тебя, братец, вижу насквозь. Меня не проведешь. Ну, а теперь за работу.

Скоро в реку скатилось последнее бревно. Капитан нащупал в кармане трубку, кисет из свиного пузыря и закурил.

— Я б и тебя табачком угостил, — сказал он, — да сам знаешь, трубка одна.

— Как не знать, — смиренно отозвался Тедис. — Табака тебе не жаль, была бы трубка…

— Опять ты за свое! Хоть раз ты можешь без насмешек?

Тедис вздохнул и ничего не ответил.

— Я вот спросил про багор — почему не взял, — продолжал Капитан, — а в уме-то у меня было совсем другое. Все думаю, отчего ты такой непутевый. Дурак дураком, каких поискать.

Парень жадно смотрел на обкуренную трубку Капитана, над которой вилась струйка дыма. Потом вздохнул, тяжко и звучно.

— Хоть табак у тебя дрянь, но речи приятны. Прослезиться можно. Здесь еще никто не говорил со мной так ласково. Только этим, Капитан, меня не удивишь. И все ж спасибо на добром слове. Как в песне поется: «Слова, от сердца идущие, к сердцу придут».

Капитан сердито попыхивал трубкой, не зная, рассердиться ли ему, рассмеяться ли. Но тут с другого берега дунул ветер, и почерневшие воды реки затянуло рябью. Сырое дыхание ветра до костей пробрало Тедиса. Он встал к нему боком, весь дрожа от холода. При виде всего этого в чуткое сердце Капитана, надежно укрытое ватником, кофтой, парой рубашек и молодецкой грудью, закралась жалость. Капитан почувствовал, что сейчас он не может ни рассердиться, ни рассмеяться, а потому решил продолжить свои увещевания:

— Я ведь добра тебе желаю. Ну, чего ты все время дразнишь Лапайниса? С плотов перевел тебя на сортировку бревен. Потом сюда пригнал. И погнал бы дальше, да некуда. Одно остается — волчий билет. И держит-то он тебя из-за твоих дурацких стишков. А долго ли так может продолжаться! Ведь раскусит, что над ним потешаешься. А он твой начальник, и быть умней его не имеешь права.

— А как же сам считаешь себя умнее начальника? Говоришь, стишки дурацкие ему нравятся…

На сей раз Капитан не на шутку рассердился.

— Да с тобой и говорить-то нельзя! Пойми, Лапайнис человек солидный, не тебе чета. Кое-чего добился, и добился своими руками, добросовестной работой, прилежанием. А ты кто? Пьянчужка несчастный. Пропил ведь в воскресенье свою получку? Пропил. И на хлеб-то не осталось, не то что на мясо. Люди ужинать пойдут, а ты с удочкой на речку. Не клюнет рыбешка, так и ляжешь спать голодным. Тебя уж тут кое-кто шутом гороховым почитает.

— Кто это?

— Да тот же Лапайнис.

— Плевать мне на Лапайниса!

Тедис повернулся спиной к Капитану и, разбрызгивая грязь, направился к воде. У его ног крутился черный водоворот, окаймленный грязноватой пеной. Щепки, завлеченные в омут, медленно кружились против теченья, стараясь прибиться к песчаному берегу. Капитан услышал, как Тедис тихо сказал:

— Ненавижу я этого Лапайниса…

Глянув на сутулую спину парня, худенькие плечи, Капитан пробурчал:

— Тебе и незачем его любить… Ты сам о себе подумай. Есть такая поговорка: большой воз кочку малую раздавит.

Тедис повернулся к нему. Он смеялся.

— А не путаешь, Капитан? Малая кочка большой воз опрокинула — вот какая есть поговорка.

— Может, и так, — уклончиво отвечал Капитан. — В книжной премудрости я не шибко силен. А вообще я вот что подумал: вечером, слышал, спирт раздавать будут. Привезли наконец.

— Хочешь купить мою долю?

Капитан пригладил широкие скулы, поросшие седым волосом, и спрятал трубку в карман. Сказал со вздохом:

— Ты, приятель, меня насквозь, как рентгеновский аппарат, видишь… А что, может, продашь? Для своей же пользы. Зачем тебе спирт, раз хлеба нет? На те деньги чего-нибудь съестного купишь. До получки ведь далеко.

— Я свой спирт Лапайнису отдам.

— Что? Никак, ослышался? Но ведь ты ж его…

— Ненавидишь — ты это хотел сказать? Потому-то и отдам. Задаром. Тебе известно, что умные люди говорят об алкоголе и его последствиях? Вот послушай…

Тедис расстегнул свою куртку и, слегка согнувшись, запустил руку за пазуху. Капитан знал, что там хранится книжка со стишками, которые так нравились Лапайнису и которых сам Капитан терпеть не мог, и потому он отчаянно замахал руками:

— Не надо, не надо! И так верю! Да верю, говорят!

— Успокойся, — сказал Тедис, извлекая пухлую и совершенно потрепанную книгу, некогда имевшую красный тисненый переплет с золочеными цветочками. Теперь от этих цветочков осталось лишь несколько бесформенных блестящих пятен. Найдя нужное место, Тедис радостно воскликнул:

— Слушай, что сказал Вальтер Скотт: «Для знаменитого мужа, — кем бы он ни был, — нет врага более страшного, чем вино». И после этого ты все еще хочешь получить мой спирт?

— Не о чем нам с тобой разговаривать, — произнес Капитан и, повернувшись, зашагал вверх по склону. Багор на плече подпрыгивал от его валкой походки. Ноги увязали в колеях, оставленных гусеницами трактора. Взобравшись на берег, он обернулся и крикнул:

— Обыщи весь свет, а глупей твоей книжонки не найти. Тогда уж лучше Библию читать.

Тедис спрятал книгу на прежнее место, за пазуху. Она скользнула вниз к самому поясу и там, прижавшись к телу вместе с ветхой одеждой, приняла на себя удары студеного ветра. Тедис взял шест и отправился вслед за Капитаном: было слышно, как опять подъезжает тяжело груженная машина.

Хмурый день клонился к вечеру. Весна, начавшаяся дружно, растопила снега, расковала реки, а потом, как будто утомившись, ушла за моря на отдых. Обнаженная земля пестрела мусором, и некому было расстелить зеленый ковер по серому савану прошлогодней травы, по рыжим скатам берегов. Ветвистые оголенные дубы стыдливо стояли по кручам, словно присматривая, чтобы лес не свалился в реку. А лес купался в белесом тумане и тишине; раскрасневшиеся березы, сероватые осины и сочно-зеленые ели тянулись по обоим берегам, насколько хватало глаз, и растворялись где-то там, у задымленного горизонта.

По воде лениво плывут бревна — парами, тройками и беспорядочной массой. Их, словно мелкие пташки ястребов, окружают дровяные чурки. Недолго осталось им плыть как попало. С высоты склада видна связанная из бревен и наведенная поперек течения перемычка. Возле нее, плотно прикрывая водную гладь, теснится древесина. От перемычки, примерно на четверть километра вниз по теченью, растянулись ленты спаренных бревен, образуя несколько коридоров. В каждом из них уже готовый или только начатый плот. На дощатом настиле перемычки с баграми в руках орудуют плотогоны. Они сортируют древесину, рассылая ее по разным коридорам, — для телеграфных столбов, для строевого леса, для пиловочника. В этих коридорах вяжут плоты, а потом катер тащит их к лесопилкам. И все это называлось рейдом сортировки и вязки.

На лежавшую поперек реки перемычку с ее коридорами своей мощью давило теченье, и тысячи бревен беспокойно ерзали в воде, грозя в любую минуту ринуться вниз. Но все оставалось на месте, потому что перемычку прочно удерживал стальной трос, тянувшийся над рекой, от берега к берегу.

С высоты склада Тедис смотрел на рейд. До него было довольно далеко, и, как Тедис ни старался, он не смог среди работавших разглядеть Лапайниса. Но Лапайнис наверняка был там, где можно заработать хорошие деньги, тем более что предвиделось перевыполнение плана. Ради этого стоит попотеть и лишних пару часов, зато как приятно шелестят рубли, особенно когда их целая пачка. Да если еще новенькие попадутся, не захватанные грязными лапами всяких проходимцев, тогда душа поет, как медная труба, и тогда, ковыряя в зубах после сытного ужина, можно послушать, как Тедис читает стишки…

— Ну погоди, я тебе почитаю! — процедил сквозь зубы Тедис, переводя взгляд на противоположный берег.

Там, в окружении кряжистых дубов, стоял новенький одноэтажный домик с красной шиферной крышей и большими окнами. С виду он был похож на сельскую гостиницу или турбазу. В одной половине его размещалось общежитие плотогонов, кухня, а в другом — двухкомнатная квартира начальника рейда Яниса Дивпэды. Это он, Дивпэда, распоряжался тут — и людьми, и лесом, и всеми работами, и Тедисом тоже. Когда Лапайнис сказал ему, что Тедиса следует снять с вязки плотов, перевести на сортировку леса, начальник так и сделал, а потом он отправил Тедиса еще выше по теченью — туда, где он сейчас. С каждым переводом зарплата Тедиса понижалась: валить бревна в реку может каждый дурак, даже тот, кто таскает книжку стихов за пазухой. Тут не нужно никаких задатков плотогона, были бы руки. Да багор или шест.