Шандарахнутое пианино
- Автор: Томас Макгуэйн
- Жанр: Современная проза
- Дата выхода: 2017
Читать книгу "Шандарахнутое пианино"
— Танцуем? — окликнула она Болэна. Тот отклонил. Музыка была обескураживающе громка. Он едва мог не отводить от нее взгляд, пока она куролесила по всему моторному дому. В какой-то раз прошмыгнула мимо, а он попробовал ее схватить. Она постоянно сквозила мимо, груди сигали. — Танцуем? — крикнула она ему снова. Болэн отказался, глядя в изумленье, и разделся, сложил одежду. — Тихоня! — Он подумал, что такая тщательная сдержанность будет для чего-нибудь хороша. Но у него возникла эрекция; поэтому никого тут не одурачишь. Нацелена она была на его собственный лоб; и ему кружило голову, как от опасности. Он вдруг поверил, что разбухший пенис всю свою кровь берет у мозга. Он заставил Энн подойти и на него сесть; и она неистово размялась от этой процедуры. В высший миг вся голова его стала матовой.
— Ебогу! — кратко гавкнул он. Болэн впервые глянул на нее за тот вечер; она ему показалась до ужаса большой, и каскад серебряных волос совершенно сбил его с панталыку. Когда он вытащил, прозрачное щупальце соединяло их мгновеньем дольше, затем, блеснув, упало ей на одно из безукоризненных бедер.
Болэн выключил «Радио Гавану». Кто-то зачитывал квоты на сахар, от провинции к провинции, от арробы к арробе. Он нашел шоколадную печеньку с грецким орехом и съел, не обеспокоившись одеться. Немного выпил. Огляделся. Энн лежала на тахте рядом с диваном. Над головой освещение — такое чувство, что без роду без племени, но, вероятно, флуоресцентное — сияло с лунным отсутствием теней. Это как в атомной подлодке; быть может, в пылесосе будет точнее. Все встроено. Из гнутых стен не выступало ничего. Все нутро моторного дома было вариацией на тему трубы. Они в кишке, легкомысленно подумал Болэн; а пищеварение — хуже всего, что с тобой может сделать Блендер «Уэринг».
Болэн подумал, что из-под его чокнутого трюка выдернули коврик. У Энн трюк этот начинал выглядеть немного маргинальнее, чем у него, если такое вообще возможно. Однако у него — считал он — за трюком просматривалась некая цель и до сих пор никуда не делась; а именно — если по-простому сказать — привести все в порядок. На той мотоциклетной экскурсии он пытался обвести это все чертой; теперь же старался обведенное раскрасить.
Время от времени той ночью в дверь стучались пьяные креветколовы. «Вторжение в частную жизнь», — думал Болэн. Ему некуда было больше поставить машину; посему такую деятельность следует совершенно пресечь. Какое-то время они пробовали спать; но долго ни разу не удавалось — гвалт начинался сызнова. Затем он услышал, как сколько-то их спорит некой пьяной комедией, и один попытался взломать дверь. «Взлом и проникновение», — подумал Болэн. Они знали, что внутри женщина, и совсем окобелели. Дверь моторного дома прогнулась, и Энн испугалась до того, хоть и временно, что перестала вести себя как вахлак. Болэн поднялся, зашарил в шкафах.
В ящике с бельем Кловиса он нашел револьвер, из которого недавно шандарахнул по шинам своего «хадсона-шершня». Болэн был в одних трусах. Тем не менее, открыв дверь, спустившись и обойдя пьяных с револьвером, он оказался по-своему странно внушителен. У пьяных был вожак в лице жилистого типа с конфедератским флагом, нататуированным на предплечье, гласившим: «Черт, нет, я не забыл». Человек этот предпринял попытку разоружить Болэна и проникнуть на борт. Сказал, что тем, кто вытаскивает пушку, лучше быть готовым из нее и палить. Но стоило Болэну ухватить в горсть его щеку, сунуть дуло револьвера ему в рот и предложить разнести мозги по всему Мексиканскому заливу, у того случилась потеря интереса к порче моторного дома и вообще всходу на борт. Им стало понятно, что Болэн достиг эмоционального плато, которое не обязательно как-то соотносится со злостью, — заберешься на него, и один человек уже может запросто убить другого. Болэн нипочем бы этого не узнал, покуда сам так не сделал; но совсем чужие люди могли сказать заранее. Поэтому Болэн вернулся на борт, лишь недоумевая, почему не нервничал; и не сознавая, как близко подошел он к самому значительному человеческому деянью; пьяные же, теперь визжа шинами, заводясь, переключая передачи и с ревом отъезжая, несколько протрезвели от того, насколько близко это было.
Вышел хозяин бара.
— Извините, что этим парнягам взбрело в голову вам докучать. Черт, как неловко.
— Никаких хлопот вообще, — сказал Болэн. Человек присматривался к нему, пытаясь определить, сколько он сможет выдержать. — Но мне, я чувствую, действительно следует вам сказать, что в следующий раз, когда такое случится, я кого-нибудь убью. — Болэну казалось, что он лжет. Лицо у хозяина побелело.
— Я передам, — сказал он.
— В итоге им это больше понравится.
Хозяин бара очень слегка рассмеялся.
— Думаю, да, — согласился он. — Я точно им передам.
Болэн забрался обратно и запер дверь. Энн взглянула на него, когда он клал оружие на место. Она его сфотографировала, когда он стоял в дверях в одних трусах, когда поворачивался к искусственному свету, револьвер за скобку болтается на указательном пальце. Выглядел он не помнящим себя.
— Я пчелиный царь, детка{199}, — сказал он.
— Ты летучих мышей покормил? — спросила она.
Перво-наперво с утра Болэн и Кловис встретились с кубинцем по имени Диего Фама, кто должен был выступить со-бригадиром и переводчиком на проекте возведения башни. Кловис желал применять только труд беженцев. Говорил, что ему хочется внести свою лепту в то, чтобы оппозиция Кастро стала привлекательной.
Диего Фама был эдаким мускулистым подрядчиком, а вот его кубино-индейская физиогномика — напротив, отнюдь. У него были поразительно большие предплечья, которые он скрещивал высоко на груди, когда слушал. По-английски говорил не особо хорошо; но выслушивал планы с тяжким, германским вниманием. Он уже ухватил суть проекта лучше Болэна и Кловиса.
— Легкая работа, — точно выразился он, когда с разговорами было покончено.
— Долго?
— За неделю. — Известие смутило и Болэна, и Кловиса относительно суммы, которую они получали; но ненадолго.
— Сколько людей?
— Это я прикину, — сказал Диего Фама. — Но теперь я скажу, возможно, двадцать таких людей.
— Где вы их найдете? — спросил Болэн.
— Это я прикину, — зловеще ответил Фама.
— И какова ваша субподрядная ставка?
— Три тысячи долларов, — сказал Фама. Это было невероятно мало.
— Цена высокая, — сказал Кловис, — но мы согласны. Когда начинаем?
— Понедельник утром.
Когда Фама ушел, Кловис выписал счет в таком блокнотике, какие носят официантки, и отдал его Болэну на осмотр. СЧЕТ 1 нетопырья башня $16,000.00 1500 стандартных летучих мышей $1500.00 1 ловушка для гуано с контейнером д/хранения $1000.00 1 особая эпоксидная тропическая краска, кисти и растворитель $500.00 БЛАГОДАРИМ ВАС. ОБРАЩАЙТЕСЬ ЕЩЕ
— Я тебе удивляюсь, — сказала Энн, когда он вернулся в моторный дом. — Так относишься к старому пердуну.
— Вот как?
— Он же до смерти боится, что его недуг сведет его в могилу.
— А какой прок будет, если я влезу и задницу свою под ножик подставлю?
— Удивляюсь я тебе, — сказала она, — что ты его бросаешь в зарезе.
— Я не бросаю его в зарезе.
— В зарезе.
— Нет.
— Объяснись, если нет, — сказала она, и как только он бросился неистовствовать, она вскинула камеру, чтобы его фотографировать. Он расплылся привычной улыбкой со свадебного портрета, не успела она щелкнуть.
— Удивляюсь тебе, — сказала она.
— Я буду навещать его каждый день, — сказал Болэн.
Эн ходила фотографировать мусор, бензоколонки и «Молочные королевы»{200}.
— Бросил его в беде. — Она обратила орудийную башню объектива «Никона Фотомика ФТН» и выстрелила в упор. — Ты на вид такой убитый, что мне захотелось оставить это на пленке со всей этой пластмассовой дрянью вокруг. Это чересчур.
— Надеюсь, снимок получится, — сказал Болэн.
— Я вчера один тебя сделала, просто бесценный. Ты наливал выпить в одном белье и, должна сказать, с одного конца до другого весь провисал.
— Я хочу его увидеть.
— Увидишь.
— Ты мне вот что скажи, у тебя тут что — маленький социальный эксперимент? Ты это когда-то называла «терпеть лишения»?
— Не понимаю, о чем ты.
— Вот и скажи мне тогда, что это, — сказал Болэн.
— Это искусство.
— Ну, — сказал Болэн, — еще сколько-нибудь ебаного искусства тут, и я примусь свершать что-нибудь плачевное. Мне и от рук мамы с папой искусства хватило.
— Не могу тебя понять, — сказала Энн; но ей краем мелькнуло то, что видели креветколовы, и она знала — необходимо станет заткнуться.
— Не могу тебя понять, — сказала она с расстояния.
— Претерпевай.
Энн вышла из моторного дома и затаилась в глубине бара. Болэн наблюдал, как она делает бессвязные снимки цитрусовой кожуры и неорганических отходов. Мимо прошел толстый и пьяный турист в бермудах, и она какое-то время кралась за ним, щелкая его зад, после чего вернулась в моторный дом.
У нее были все надежды, что ее темная ночь души{201}останется на пленке.
Посреди ночи Болэн вдруг проснулся с ужасным, неопределимым ощущеньем печали. Дождался, пока не возьмет себя в руки. Потом разбудил Энн.
— Ты права, — сказал он.
— Насчет чего?
— Насчет Кловиса. Я должен лечь с ним в больницу. Энн его поцеловала.
— Ты всегда думаешь о людях, — сказала она.
— Покормишь летучих мышей?