Свободный торговец

20

Лавочник продал свою дачу, что ж, это обычная история. Люди приобретают летний домик, а потом он им надоедает и становится ни к чему, и они его продают, причем выручают за него, как правило, значительно больше, чем в свое время заплатили. Очень даже неплохое дело — вкладывать деньги в недвижимое имущество, и лавочник умно распорядился средствами, купив себе дачу в ту пору, когда они еще продавались по доступной цене. Стоимость дома росла из года в год, и в итоге он нажил капитал, который теперь сможет использовать для своего магазина, — он был предусмотрителен и дальновиден и теперь пожинает плоды.

Лавочник продал дачу со всей обстановкой и прочим имуществом, осталось только съездить привезти кое-какие личные вещи, которые не переходят к новому владельцу. Он отправляется туда один, жена не захотела с ним ехать, да в этом, собственно, и нет особой нужды, он и без нее вполне справится. Он решил там переночевать и вернуться домой на следующее утро, не хочется делать два таких конца в один день, говорит он жене, и спешить тогда не придется, можно будет все спокойно успеть.

Непривычно быть на даче одному, он ни разу не приезжал сюда без жены, в доме так пусто и неуютно. Они всегда бывали здесь вдвоем, а когда Хенрик был помладше, то и его с собой брали. Пока Хенрик был маленький, он любил ездить на дачу, с удовольствием играл в саду и мог целый день провести на пляже, копаясь в песке и барахтаясь в море. Когда он подрос, у него пропал интерес к даче, он скучал, если они брали его с собой на субботу и воскресенье, а в последние годы его невозможно было сюда затащить. Во всяком случае, ради Хенрика не было смысла оставлять себе этот домик.

Хенрик… нет, лучше о нем не вспоминать, у лавочника настроение портится, когда он думает о сыне. С некоторых пор с ним творится что-то непонятное. Он стал ни с того ни с сего исчезать из дому на несколько дней, а когда вновь появлялся, то ходил угрюмый и молчаливый, не подступишься. Кончалось почти всегда скандалом, после которого он опять надолго исчезал, а они не знали, где он и что с ним. Лавочник беспокоился, как бы он не впутался в какую-нибудь историю, и, когда он в очередной раз появлялся дома, требовал от него объяснений, где он пропадает: живешь с родителями — изволь докладывать, чем занимаешься и где проводишь время, что за безобразие исчезать молчком! Но Хенрик не желал ничего объяснять, бормотал только что-то насчет друзей, у которых он живет, а что это за друзья и где они живут, вытянуть из него было невозможно, и это навело лавочника на подозрения, он хотел знать, в какую такую историю впутался Хенрик.

— Ты что, куришь гашиш или еще какую-нибудь дрянь? — спросил он.

Но Хенрик ничего не ответил, стоял и молчал с упрямым видом, и это вывело лавочника из себя.

— Так вот, имей в виду, — сказал он, — если ты принимаешь наркотики или что-нибудь в этом роде, в моем доме тебе делать нечего!

Хенрик и на это ничего не ответил, повернулся и ушел к себе в комнату, а лавочника трясло от возмущения, он так и не понял, стал уже Хенрик наркоманом или нет. В тот же вечер Хенрик исчез, опять молчком, даже не простившись, просто ушел и все, и с тех пор больше не появляется. Они обнаружили, что он взял кое-что из своих вещей, совсем немного, бо́льшая часть осталась дома. По-видимому, он переселился куда-то насовсем, не сказав им ни слова, и теперь они понятия не имеют, где его искать. Фру Могенсен тяжело переживает это, ходит убитая и молчит, но лавочник чувствует, что она считает его виноватым в исчезновении Хенрика. Да ладно, никуда он не денется, Хенрик, проголодается — сразу домой прибежит, и все равно ведь не заставишь детей до самой старости жить с родителями, а уж если он наркоманом стал, и подавно нечего о нем горевать. Лавочник не намерен терпеть у себя в доме этакого слизняка-наркомана, газеты про них все уши прожужжали, и его бесит, что общество тратит такую уйму денег на лечение этих хлюпиков, которым просто нравится бездельничать. Если Хенрик в самом деле до этого докатился, пусть выкручивается как знает. Так лавочник и говорит жене, а она только всхлипывает и повторяет, что он ведь им все-таки родной сын, вообще же она теперь почти совсем не разговаривает с мужем, будто это он один виноват во всех их несчастьях. И на дачу с ним поехать не захотела, в последний раз, чтобы закончить все дела, — неприятно ей видеть их домик теперь, когда он им больше не принадлежит, так она ему сказала. Это чтобы он как следует прочувствовал, как он неправильно поступил, продав дачу. Все ложится на его плечи, а помощи ждать не от кого, и, что бы ни случилось, всю вину валят на него, ему уже просто жить невмоготу, может, тоже в наркоманы податься, глядишь, со всех сторон бросятся помогать да опекать, пособие дадут, и делать ничего не надо будет — такие ведь нынче порядки. Да уж, общество, в котором он живет, прогнило, и если не наступят решающие перемены, то добром это не кончится. Лавочник не ратует за тоталитарный режим, он тоже демократ не хуже других, однако более твердая рука, пожалуй, не помешала бы, чтобы в стране опять воцарились закон и порядок.

В доме сыро, лавочник включил электрообогреватели, но в это время года помещение прогреется не скоро. Он одевается и выходит в сад, здесь холодно и ветрено, но все же приятней, чем в отсыревшем доме. Он бродит по участку, обламывает на деревьях засохшие ветки и кидает их в мусорную кучу, вообще говоря, это теперь не его забота, но он так привык ухаживать за садом, что трудно удержаться. Он подходит по очереди к каждому дереву и к каждому кусту и осматривает их, словно прощаясь, ему просто хочется удостовериться, что они по-прежнему в хорошем состоянии и нормально растут. Ведь многие из этих деревьев он посадил собственными руками, вон как эта березка вымахала, они ее, помнится, привезли когда-то в коляске Хенрика, тоненький, слабый росток, а сейчас в ней никак не меньше десяти метров в высоту. Да, росточек лежал в коляске сына, а теперь сын уже, можно считать, взрослый и вот исчез куда-то из дому и, не дай бог, впутался во что-то дурное, а сам лавочник пожилой человек. Время все-таки странная вещь, люди не перестают удивляться, что оно бежит и что все меняется, хотя так ведь всегда было и всегда будет.

Лавочник спускается через посадки к берегу, сейчас такому пустынному и заброшенному. А летом здесь народу видимо-невидимо, полуголые люди валяются на песке, переворачиваясь с боку на бок и с живота на спину в соответствии с хитроумной системой, обеспечивающей всему телу стопроцентный и равномерный загар, или же с разгону бултыхаются в воду и плещутся там с веселыми криками, или играют в мяч, по-детски беспечно прыгая и радуясь, — трудно поверить, что в обычной жизни это чиновники, адвокаты и преподаватели, солидные люди, выполняющие ответственную работу. Сейчас лавочник один на всем пляже, с моря дует холодный ветер, волны бьются о берег, а он бредет вдоль кромки воды, придерживая рукой шляпу, чтобы не слетела. Он подбирает плоский камешек и пробует запустить блин, он разглядывает выброшенный на берег обломок и поддевает ногой мертвую чайку. Лишь шум прибоя нарушает гнетущую тишину, от которой ему становится не по себе, и он, зябко передернув плечами, поворачивает обратно. На дворе почти уже смерклось, когда он подходит к дому, но в комнатах стало тепло, электрические печки — незаменимая вещь на даче, они прекрасно прогревают помещение даже в самую холодную погоду. Когда они купили дачу, здесь еще не было электричества, они пользовались керосиновыми лампами, а в прохладные дни топили голландскую печь. Теперь у них есть и электричество, и душ, и горячая вода. Таков естественный ход развития, запросы непрерывно растут, вечно топтаться на месте невозможно. Жизнь идет своим чередом: покупаешь себе дачу, оборудуешь ее, деревья вырастают, дети становятся взрослыми, сам стареешь, а потом в один прекрасный день продаешь свой домик — и все, и прошлого не воротишь. Так уж ведется, и незачем по этому поводу впадать в сентиментальность.

Лавочник проголодался, он захватил с собой банку мясных консервов и теперь разогревает ее и ставит на стол вместе с бутылкой пива. Мясо внутри не прогрелось, но ему не хочется снова идти на кухню, и он ест полухолодные консервы, запивая их пивом, это его последний ужин на даче. Потом он открывает еще бутылку и долго сидит, потягивая пиво, телевизора у него сегодня нет, но он находит старые журналы и листает их, то и дело натыкаясь на заметки и рассказы про королевский двор, про принцесс, артистов и преуспевающих людей, у которых много денег. Журналы не скупятся на сведения о том, сколько стоит их автомобиль и во что обошлась им новая вилла, и эта информация должна вызывать у читателей не досаду, а, наоборот, восхищение людьми, которые утопают в деньгах и роскоши, ведь каждый волен нажить себе богатство, взяв их за образец для подражания.

Лавочник рано ложится спать, но ему никак не уснуть. Постель отсырела, он поплотнее закутывается в перину, лежит, прислушиваясь к хорошо знакомому шуму деревьев в саду, и думает о том, что сегодня он в первый раз ночует здесь один и в последний раз вообще здесь ночует. Жена отказалась с ним поехать, ей слишком тяжело расставание с этим домом. Она теперь совсем с ним не разговаривает, все делает молча, и вид у нее не то огорченный, не то обиженный. Хенрик исчез, и они не знают, где он сейчас. А сам он лежит в отсырелой постели и не может отвязаться от тяжких дум. Что-то такое у него разладилось, сломалось, в какой-то момент жизнь дала трещину, и он не знает, как ее теперь исправить. Он вспоминает преуспевающих людей, про которых пишут в журналах, вспоминает собственный девиз: каждый сам кузнец своего счастья. И с горечью думает, что, видимо, он был не слишком искусным кузнецом.