Архив Долки

— Боже смилуйся. Вы меня разыгрываете? Я немолод. Помните об этом.

Мик похлопал его по рукаву и знаком велел слуге принести еще напитков.

— Поначалу ее восприняли сурово, однако с тех пор она издавалась повсюду, в том числе и в Америке. Десятки — буквально — десятки почтенных американских критиков сочинили о ней трактаты. Даже о вас самом и о вашем методе уже понаписали книг. И все гонорары за «Улисса» должны бы скапливаться на вашем счете. Трудность разнообразных ваших издателей в том, что они не ведают, где вы.

— Ангелы господни да защитят нас!

— Вы странный человек, мистер Джойс. Прощелыги, что пишут всякую дрянь, гоголем ходят, а цена им пучок пятачок. Ваше же имя — на великой книге, а вы стыдитесь до смерти и просите у Господа прощения. Вот те на. Я отлучусь ненадолго, облегчиться. Чувствую, это сейчас самое уместное.

— Как вы смеете вменять мне похабщину?

Мик встал несколько порывисто и вышел с заявленной целью, но встревожился. Его блеф, если правильно это так называть, вовсе не достиг цели. Джойс в отрицании своем был серьезен и, судя по всему, в глаза не видывал книгу «Улисс». Какой политики теперь следовало бы придерживаться?

Когда он вернулся и уселся, Джойс быстро заговорил приглушенным и серьезным тоном.

— Слушайте, надеюсь, вы не против, если мы сменим тему, — сказал он. — Я сообщил вам о важности для меня будущего. Я не шучу. Я хочу, чтобы вы мне помогли.

— Как уже сказал, почту за удовольствие.

— Так вот, вы слыхали о Поздних откровениях{128}. Может, я и не достоин, но желаю податься в иезуиты.

— Что? Вот это да!..

Потрясение в голосе у Мика было из рода задышливых. В голову ему пришла еще одна книга, «Портрет художника в юности». В ней было отречение от семьи, веры, даже родины — и обещание молчания, изгнания и хитроумия. Что из того, казалось, сейчас здесь? Болтун, репатриант, безыскусник? И все-таки разве даже человеку гениальному нельзя передумать? И важно ли, что ум его выказывает признаки расстройства, а память — увядания? Стремление в лоно наиболее интеллектуального из орденов Церкви — безусловно, громадная неожиданность, и его, быть может, не стоит принимать целиком всерьез. И все же этот человек — хранитель собственной бессмертной души, и кто такой Мик, сам на пороге священного узилища траппистов, чтобы сомневаться в желании Джойса причаститься к религиозной жизни? Его, возможно, не примут, само собой — из-за скандальных литературных трудов, приписанных ему, или даже в силу возраста, однако решение это принимать Отцу-провинциалу{129}Общества Иисуса, а не Мику.

— Мой Французский план{130}, если можно так его именовать, — продолжил Джойс, — я мог бы отложить до уединения в Ордене. Что любопытно: у меня множество записей о хорошем и похвальном, сочиненном этими тремя проходимцами, которые во всем остальном торговали кровью, — я говорю о Марате, Робеспьере и Дантоне. Странно… как лилии, что пробиваются на куче навоза.

Мик задумчиво отпил, преобразуя мысли в благоразумные слова.

— Мистер Джойс, — сказал он, — насколько я знаю, на подготовку отца-иезуита уходит четырнадцать лет. Это немалое время. Вы куда быстрее могли бы стать врачом.

— Если Господь помилует меня, я буду испытуемым, даже если на это уйдет двадцать лет. Что значат эти мишурные годы в сей юдоли скорби? Вы знакомы с кем-нибудь из иезуитов лично?

— Знаком. По крайней мере с одним — неким отцом Гравеем, с Лисон-стрит. Он англичанин, но вполне умен.

— А, великолепно. Представите меня ему?

— Разумеется. Естественно, это примерно все, на что я тут гожусь. В смысле делами Церкви заправлять Церкви. Если б я мог попытаться, скажем… вмешаться или надавить, я бы очень скоро наказал себе не лезть не в свое дело.

— Я это совершенно понимаю. Прошу лишь о тихой беседе с отцом-иезуитом — после рекомендации ответственного, почтенного человека вроде вас. Остальное предоставьте ему, мне и Господу.

Судя по тону, он был доволен, и сквозь сумрак даже казалось, что он улыбается.

— Что ж, я рад, если наш небольшой разговор идет как надо, — сказал Мик.

— Да, — отозвался его собеседник. — Я в последние дни думал о своих школьных порах в колледже Клонгоуз-Вуд{131}. Конечно, это все очень нелепо, однако, полагаю, если все же стану иезуитом, как замыслил, возможно ли — возможно ли, повторюсь, — в мои преклонные годы получить назначение ректором Клонгоуза? Могло б такое случиться?

— Конечно, могло б.

Пальцы Джойса держались за его мартини, поигрывали бездумно. Ум же цеплялся за что-то иное.

— Должен быть в этом честен — и осторожен. Разумно было б сказать, что у меня более одной веской причины сделаться отцом-иезуитом. Я желаю преобразовать — сначала само Общество, а затем, его посредством, и Церковь. Вкралась ошибка в… порочные верования… некоторые бесстыжие суеверия… поспешные допущения, коим нет доказательств в слове Писаний.

Мик нахмурился, обдумывая.

— Вопросы учения, в смысле? Они могут быть связанными между собой.

— Прямое внимание к слову Господню, — подхватил Джойс, — искоренит все сатанинские кривотолки. Вы знаете иврит?

— Боюсь, нет.

— Ах, слишком мало кто знает. Слово «руах» — важнейшее. Оно означает «дыханье» или же «дуновенье». «Спиритус» — так мы это именуем на латыни. Греческое наименование — «пневма». Видите, какая выходит цепочка смыслов? Все эти слова означают жизнь. Жизнь, дыхание жизни. Дыханье Божье в человецех.

— Все эти слова означают одно и то же?

— Нет. Ивритское «руах» означало лишь Божественное бытие, кое выше человека. Позднее стало означать воспламенение, так сказать, сотворенного человека дыханием Бога.

— По-моему, это не очень ясно.

— Ну… дабы постичь горние понятия посредством дольних слов, потребен опыт. Это слово — «руах» — буквально означает не внутренне присущую энергию Бога, а его трансцендентную энергию, привносящую божественное содержание в человека.

— Вы хотите сказать, что человек — отчасти Бог?

— Даже древние дохристианские греки обозначали словом «пневма» безграничную и всемогущую персону Бога и телесные чувства человеческие — в силу внутренне присущей им «пневме». Господь желает, чтобы человек наделен был Его «пневмой»{132}.

— Ну… Вряд ли кто-то в этом сомневается. То, что вы именуете «пневмой», и отличает человека от зверя?

— Если угодно, однако неверно говорить, что наделенность человека, божественно, «руахом» или же «пневмой» делает его отчасти Богом. Бог есть две Персоны, Отец и Сын. Они сосуществуют как ипостаси. Это вполне ясно из упоминаний обеих Божественных персон в Новом Завете. Ваше внимание я в особенности обращаю на Дух Божий — или же Святой Дух, как его более привычно именуют.

— И что же о Святом Духе?

— Святой Дух — изобретение бесшабашных ранних Отцов. Тут у нас путаница мысли и языка. Те несчастные невежественные люди связывали «пневму» с тем, что они считали делами Духа Святого, тогда как это всего лишь выдох Бога-Отца. Это деятельность существующего Бога, а потому прискорбная и постыдная ошибка считать это ипостасью, Третьей персоной. Богопротивная ерунда!

Мик взялся за свой стакан и уставился в него разочарованно.

— Вы, значит, не верите в Дух Святой, мистер Джойс?

— В Новом Завете нет ни слова о Святом Духе или о Троице.

— Я не очень… поднаторел в изучении Библии. Негромкий хмык Джойса оказался беззлобным.

— Разумеется, нет, поскольку вас вырастили католиком. Не поднаторело и католическое духовенство. Те древние спорщики, риторы, богословы, совместно именуемые Первыми отцами, были мерзавцами, что забили себе головы измышленьями и решили, что это Господь их напрямую вдохновил. Пытаясь пресечь Арианский спор, Александрийский собор в 362-м{133}, утвердив равенство сути Сына и Отца, пошел дальше и объявил третью ипостась — Дух Святой. Без всякого освистания, без всякого даже обсуждения предмета! Батюшки-светы, не кажется ли вам, что рассудка им не достало?

— Я всегда считал, что Господь есть три Божественные персоны.

— Ну, поздненько же вы проснулись, дружок. Святой Дух официально изобрели на Константинопольском соборе в 381 году{134}.

Мик потер скулу.

— Вот те на, — сказал он. — Интересно, что об этом подумали бы Отцы Святого Духа?

Джойс шумно постучал по своему стакану и буркнул слуге, тот явился и унес посуду прочь. Затем собеседник Мика прочувствовано затянулся сигарой.

— Но одно вы все же знаете, — спросил он, — Никейский символ веры?

— Это уж все знают.

— Да. Отец и Сын были подробно определены на Никейском соборе, а Святой Дух едва ли упоминали. Августин для ранней Церкви был тяжкой обузой, и Тертуллиан вскрыл это настежь. Он настаивал, что Дух Святой происходит от Отца и от Сына — quoque{135}, знаете ли. Восточная церковь с подобным искажением учения ничего общего и иметь не желала. Раскол!

Джойс заплатил еще за два напитка, затем вновь уселся. Голос его ожил, словно от удовольствия спора. Миков ум тоже внезапно пробудился от упоминания об Августине, и он пытался облечь в слова довольно смутную мысль, лепившуюся у него в голове. Он пригубил херес.

— Это слово — «пневма» — мистер Джойс…

— Да?

— Ну, вы помните моего друга Де Селби, которого я при вас упоминал?

— Помню, разумеется. Долки.

— Я вам говорил, что он физик… а также богослов.

— Да. Поразительная смесь, хоть и не противоречивая, между прочим.

— Вы, возможно, рассмеетесь мне в лицо, предложи я вам поверить, что встречался с Блаженным Августином — в компании Де Селби.

Сигара Джойса тускло озарилась.

— Ей-ей — смеяться? Разумеется, нет. Есть некоторые условия… опиаты… газы… — множество способов запутать слабый рассудок человеческий.

— Благодарю вас, мистер Джойс. О деле с Августином я расскажу как-нибудь в другой раз, однако обстоятельства этой встречи были связаны с действием вещества, посредством которого, со слов Де Селби, можно остановить течение времени — или обратить его.

— Что ж, это сильное заявление.

— Верно. Однако оборот, каким он описывал свою работу, — «пневматическая химия». Улавливаете? Вновь это слово «пневма».

— Да, так и есть. Жизнь, дыханье, вечность, память прошлого. Мне необходимо подумать об этом человеке — Де Селби.

— Я рад, что вы серьезны и рассудительны. «Пневма» в ее божественном аспекте, похоже, как-то связана с явлением Блаженного Августина.

— Не следует потрясаться чему бы то ни было лишь из-за того, что оно выглядит невозможным.

Мысль Мика была занята описанием другой встречи, коя, пусть и не невозможна, уж точно маловероятна.

— Мистер Джойс, — сказал он, — у меня случился еще один необычный опыт, который также, судя по всему, связан с этой самой «пневмой».

— О, неудивительно. Это большая тема. Мы именуем ее пневматологией.

— Да. Я знаю некоего сержанта Фоттрелла, тоже из Долки. У него имеется развитая теория опасности езды на велосипедах, даже если они оборудованы пневматическими шинами.

— Ах, велосипеды? Никогда не питал любви к этим механизмам. Старый дублинский извозчик — вот каким методом предпочитал перемещаться мой отец.