Молево

– Опаньки, – воскликнул он, бегая глазами по сторонам в поисках свидетелей подвернувшегося счастья, рванулся к автобусу и пал на его уже закрывающиеся двери. Те снова отдались. Боря, пару раз споткнувшись о ступеньку, просунулся внутрь, и для полной убедительности по поводу принятия скоропалительного решения, уточнил его у водителя:

– На Думовею?

Водитель без слов утвердительно опустил и поднял голову, на всякий случай внимательно оглядел окрестности автобуса, и с профессиональным навыком дал движение испытанному средству передвижения. Двери, пронзительно прошипев, замкнулись.

Боря отыскал свободное сиденье у окна за водителем, вставился в него, эдак слегка скрючившись от удовольствия, шепнул самому себе «пробный рейс» и тихонько почмокал губами. Всю дорогу он медленно кивал головой в знак согласия со сложившейся судьбой. В окно не глядел.

По пути их обогнала обильно потрёпанная «Нива», где, кроме хозяина, разместились трое мужчин. Один встречающий и двое приезжих. Водители «Нивы» и «ПАЗика» приветственно выдали сигналы, похожие на кричалку «Зенит чемпион»!

7. Эволюция

– Хе-хе. «Отряд не заметил потери бойца», – процитировал когда-то модную песню коренастый мужчина в повозке, заёрзал и постучал крупными кулаками по штанинам из непромокаемой ткани, выпукло приглаженным на коленных чашечках.

Оба поэта хмыкнули. Местный житель натянул поводья, и красавица-лошадь остановилась, не переставая шевелить ногами.

– Да он же в вагоне остался, – догадалась Ксениюшка.

– Точно? – почти одновременно вопросили все остальные.

– Именно так, – стойко констатировала факт девушка, и у неё сверху щёк начал проступать румянец. – Он всё время за мной поглядывал, из виду не выпускал. Устал бедняга да заснул, наверное.

– Это довод, – сказал местный житель и, отпустив вожжи, тряхнул ими.

Лошадь охотно двинулась дальше, грациозно выгибая колени.

– А вот скажите, – обратился к Денису Геннадиевичу седовласый поэт Николошвили, голосом, похожим на гудок, – вдруг у нашего Бори случилось немыслимое потрясение из-за потери Ксениюшки из виду? Глядел, глядел, да проглядел. – Он покосился на девушку и подмигнул ей. – Стресс, так сказать, сильнейший стресс. И вышло так, что в его организме случилась мутация, отчего он вдруг ответвился от хомо сапиенса да оказался сверхчеловеком. Кхе, как это будет по-латыни? И есть ли мнение о таком ходе вещей у вашей эволюционной теории?

Учёный-эволюционист тоже кашлянул и отмахнулся угловатой рукой. А девушка Ксения, не вспыхивая румянцем, спокойно подхватила поэтический вопрос:

– По латыни, возможно, homo superior. Угу. Он заимел сверхчеловеческие способности, ну, скажем, появились у него возможности оказываться в каком угодно месте, не пользуясь обычным движением, а? И он очутился до нас в Думовее. Правильно я сказала – Думовея? Мы туда едем?

– Она, она, та самая – подтвердил Денис Геннадиевич с некой задумчивостью, и обратился к поэту Николошвили:

– Только эволюцию рода человеческого за просто так не надо осмеивать. Мутации случаются не у отдельных особей, а у всего большого племени из-за резких и сугубо стрессовых перемен условий в среде обитания, и не сразу, а меняя поколения.

– Значит, сверхчеловека мы не получим? Не обратится в него наш отставший попутчик, – горестно молвила девушка. Щёки у неё даже побелели. – Капризная у вас эволюция. – Ксениюшка явно была недовольна низкой оценкой её способностей вызывать мутационные стрессы. – Выходит, сгинул человек, homo, qui evanuit.

Пожилая дамочка, она же неустанный критик всякого абиогенеза вместе с его эволюционными последствиями, хихикнула, тряхнув белобрысыми космами, дотронулась пальцами до тоненького носа и распрямила начинающие костенеть ноги. Хотела что-то сказать по поводу ненавистного ей дарвинизма, давно уже имея наработанные заготовки, да лишь глубоко вздохнула: «ох-ох-ох-ох». Но сумела высказать возражение Ксениюшке:

– Боря не тот, как его, homo, qui evanuit, нигде не пропадёт, не сгинет, не исчезнет, не улетучится, ни в воду не канет, ни под землю не провалится. Я его давным-давно знаю. У него богатое опытом прошлое, хоть и слегка затуманенное.

– Да-а, – протянула Ксения, – будем надеяться. А вот поэты без всякой мутации всё что угодно могут превратить во что угодно. Правда?

Николошвили ткнул локтем в бок Авксентия и зычно промычал:

– У?

Поэт-актуалист сделал пару складок на лбу, хихикнул, покосился на коллегу-традиционалиста и, дирижируя самому себе одной упругой рукой, выдал совершенно необычные для себя ритмические перлы:

– Повис человек в бесконечном пространстве.

Дерзает он мыслью объять окруженье.

И духом сквозным сочиняет он речи.

И голос истошен до изнеможенья:

Вон кроны дерев как движения вест-ни-цы!

Вон крылья полей выгибаются взмахом!

Вон в небо восходят парящие лест-ни-цы.

Вон камни под ветром становятся прахом.

Движенье, движенье, движенье, движенье!..

Выдающийся поэт перестал озвучивать нарождающиеся образы несвойственным самому себе стилем, ухватился дирижирующей кистью за оглоблю, ловко подскочил на ходу и засел с краю подводы, свесив ноги.

Конь, выгнув шею, обернулся назад, снисходительно оценил аквамариновым глазом нового седока, затем качнул розовой гривой и перевёл элегантную поступь шагом на лёгкую рысь. Остальные двое пеших вздрогнули и незамедлительно тоже вспрыгнули на повозку, но уже сзади, едва успев за ней. Дорога получила небольшой, но долгий уклон вниз, так что лошадиной силы почти не понадобилось.

Ксения пристально глядела на Авксентия. Возможно, она устанавливала стиль и высоту его слога в поэтическом экспромте и соотносила образ опуса с образом его создателя. Затем предложила ему пирожки, состряпанные тайком от предводительницы.

– Кстати, кстати, кстати! – воскликнула организатор спонтанных встреч, – Кстати! Действительно пора перекусить.

Так, без остановки на привал, удалось всем плотно позавтракать, а заодно пообедать, ополовинив съестные припасы. Возница от угощения отказался.

Впереди вздымался пологий холм. Путники, подкрепившие тела едой, спрыгнули с повозки и зашагали бок о бок с лошадью в знак солидарности. А когда обозначился венец холма, они снова на ходу заняли свои места. Пегас и телега с бывшими столичными горожанами в тот же миг, будто не зная тяжести, оторвались от земли ещё выше и зависли они там – над окружением, расплывающимся всеми концами в бесконечность. С высоты взору отворялись удивительные ближние и дальние зрелища естества. Вот мягкие извивы равнинной реки. Они причудливо петляют медленным течением, по пути примыкая к себе ложа оврагов, и размываются в воздушной перспективе. Вот небо, устланное рядками белых линий облаков, идущих от горизонта до середины небосвода. Они напоминают широкую-широкую, почти нематериальную лестницу. Вот полоски и острова лесов. Они создают затейливый узор, а внутри него кроны деревьев описывают разнонаправленное верчение, оповещая всю округу о бытии вездесущего движения. Вот величественные камни-валуны, торчащие средь лесов. Они символизируют твёрдость, но под ветром потихоньку становятся песком, глиной, прахом. Вот крылья полей. Они, занимают все области между лесами и оврагами, и размашисто взлетают по взгорьям. И вся эта изумительная композиция в своей целостности знаменует собой потаённое движение куда-то туда, в неведомую вечность…

Ксения обвела взором чудесное живописное полотно естества и набрала воздуха до предела. Ей захотелось воскликнуть эдак истошно до изнеможенья, но она лишь плавно выдохнула. А затем ещё раз вдохнула всей полнотой лёгких, и с напором прошептала на ухо Авскентию:

– Получилось. Превращение получилось. Поэтическое. Без мутации. Взгляните, вот ваши слова из экспромта. – Ксениюшка изобразила пухленькой ладонью панорамную дугу в воздухе.

Поэт пожал плечами. Либо не понял, о чём вещала девушка, либо обозначил скромный ответ на её восхищение.

А местный житель торжественно провозгласил:

– Вон за тем синеватым леском, что за самым дальним полем, кажись, будет ваша Думовея. Кажись.

– Кажись, – повторил Денис Геннадиевич с подозрительной ноткой, – выходит, вы не уверены?

– Да я ведь по этой дороге никогда не ездил, – сказал возница, – но видом та деревенька очень похожа на Думовею.

Путники прокашлялись, подняли над глазами навесцы из собственных ладоней и вгляделись в область, отделяющую землю от неба, но в данный момент наоборот, сливая их меж собой. Там, меж бугристой местности слегка выдавался более значимый бугор. На нём едва различалась довольно статная и величавая церковь с колокольней. А подол холма был облеплен горстками почти вовсе неразличимых крыш разновеликого жилища. Вся сложившаяся архитектура ничуть не вредила здешнему природному выражению. Она даже по-своему участливо и слаженно дополняла первозданную мысль Создателя. Здесь и церковь – средоточие высшего духа на земле, здесь и естество природы – выразитель местного духовного мира, здесь избы людей – хранилища духа человеческого. А всё в слитности создавало необычайно могучее восприятие духа всеобщего. Он словно проникал в каждый отдельный образ, видимый глазом и сердцем, и отдавался оттуда единой сущностью, насыщая собой всё пространство как таковое. Правда, во всеобщей полноте зияла трещина…

8. Ручей

Большую часть дальнейшего пути составлял уклон переменчивой крутизны. Он сменялся чуть заметным после слабого, довольно пологим после слишком крутого, а в промежутках – просто умеренным. Конь изабелловой масти резво бежал, меняя аллюр с рыси на галоп и обратно, весело выдавая громкое ржанье. Путники молчали.

– Тпру! – Воскликнул местный житель и добрый человек в тот миг, когда долгий извилистый уклон кончился возле ручейка, что не в меру тут разлился вширь, живописуя собой замысловатое сплетение многочисленных струй меж разновеликих островков.

Конь остановился довольно резко, и всех седоков откинуло вперёд, чуть не сбив возницу на круп лошади. Тот поцокал языком и высказал удивление:

– Куда же мостик подевался? Дела. Ах, да, его ж, поди, не было никогда, как и самой дороги. Хе-хе. Придётся всем спешиваться да идти вброд. Лошадка пустой воз потянет. А мы ей подсобим.

Так и сделали. Возница пошёл впереди, удерживая вожжи и отыскивая узкие места в плетениях ручейка. Мужчины упёрлись руками в телегу, облепив её по бокам и сзади. Та медленно двинулась вперёд, всяко попадая в мелкие ямки то одним, то другим колесом, легко их одолевая. Бывало, все четыре попадали в углубления. Тогда дело ухудшалось и вызывало общую натугу всех мускульных усилий аж до содрогания. Но и в этом случае лошадь и четверо мужчин оказывались победителями. Атаманша, она же дамочка-организатор, а звали её, кстати, Татьяной Лукьяновной, со свойственным ей энтузиазмом ушла немного ниже по течению, в надежде отыскать более удобную переправу. Ксениюшка, чисто из любопытства, двинулась наоборот, выше по течению.