Нечто большее…

Девять ступеней крыльца моего дома дались мне нелегко. Я настолько замёрзла, что еле сгибала колени. Пальцы на ногах перестали чувствоваться ещё где-то в районе Бродвея. Но, оказавшись перед входной дверью, меня снова бросило в жар: ключи от дома я обычно кидала в сумку. Перепугавшись, я начала лихорадочно хлопать по куртке, и буквально застонала от облегчения, когда дрожащими пальцами нащупала их в маленьком внешнем кармане. Утром, в спешке грузясь с чемоданами в такси, я сунула их туда и забыла переложить. Моя забывчивость спасла меня от холодной смерти. Там же нашлись и пять долларов — сдача с двадцатки, что я протянула таксисту. Вспомнив о них чуть раньше, я могла бы рассчитаться за кофе. Или остаться с пальцами — от Бродвея до Норфолк-стрит вполне бы хватило.

Прежде чем взойти на Эверест, коим представлялся третий этаж, я дала себе передышку в несколько минут и немного поплакала возле почтовых ящиков. Здесь было тепло и не дуло. Где-то сбоку гремела музыка и слышались весёлые голоса. Рождество вокруг нас. А вокруг меня — лужица от стаявшего с сапог снега.

Прошли годы, прежде чем я оказалась перед дверью своей квартиры. Века отделяли меня от той Бет, что вышла из неё сегодня утром. На этом длинном пути я где-то потеряла и ту себя, что решила не сдаваться. Мне нужна была передышка хотя бы в пару тысячелетий, чтобы вернуть кого-нибудь из них. Больше всего мне хотелось оказаться по ту сторону двери. Войти и упасть. И полежать так немного, не переживая, что через меня будут перешагивать. Боб не в счёт.

Дрожащими руками я вставила ключ в замочную скважину. А в следующую секунду дверь широко распахнулась, и я оказалась лицом к лицу с Дэвидом.

— Где ты была?! — загремел он.

Мой мужчина был чертовски зол. По-настоящему, адски. От него исходили не волны, а целые цунами гнева. А я испытала такое сильное облегчение при виде его, что, то ли от этого облегчения, то ли от этих волн, но меня начало штормить. Чтобы не упасть, я ухватилась за дверной косяк и сконцентрировалась на грозном лице.

Суровые стальные глаза неотрывно смотрели в мои. Желваки ходили по щекам, обросшим тёмной дневной щетиной. Губы плотно сжаты, брови нахмурены. Он быстро и тяжело дышал, и крылья его прямого носа раздувались при каждом вдохе… В гневе Дэвид Рассел выглядел устрашающе. Но никогда я не любила его больше.

Неожиданно стало понятно, что именно я должна ему сказать. И совершенно всё равно что для этого не время и не место. И не ситуация. И, может быть, ему уже всё равно. Но они рвались из меня — эти три слова. Будто, если я не скажу их теперь, то не скажу никогда.

— Я тебя люблю.

— Ты хоть представляешь, что…

Дэвид сразу же заткнулся, когда увидел, как я потихоньку начала сползать по дверному косяку. Он подхватил меня под руки и довольно ощутимо встряхнул:

— Твою мать, Бет! Не смей отключаться.

Я лишь помотала головой. Нет, нет и нет. Это было бы слишком легко — отрубиться у него на руках. Видимо, своими мытарствами по ночному Нью-Йорку я выпросила у судьбы ещё один шанс и была более чем настроена им воспользоваться.

Дэвид крепко держал меня под лопатками. Я очень сильно захотела до него дотронуться, но моя отяжелевшая рука не поднялась выше его живота. Я схватилась за его ремень, и не для того, чтобы удержаться. Важнее было удержать его.

— Я тебя люблю, — повторила я и счастливо улыбнулась.

— Ты пьяна? — Похоже, улыбка была лишней. — Алкоголем вроде не пахнет. Где ты была, чёрт тебя дери?!

— Шла домой.

— С самого аэропорта?

Я по-идиотски хихикнула.

— Может да, а может и нет.

— Элизабет! — рявкнул он.

— Но я же дошла.

Дэвид вдруг подобрался и внимательно начал меня осматривать. Теперь он видел всё: и красные глаза, и посиневшие губы, и лихорадочный румянец, проступающий на бледных щеках.

— Да ты вся окоченела!

— Есть немного.

А дальше всё завертелось каруселью. Меня раздевали, растирали, куда-то несли, что-то вливали в рот. Я снова плакала, теперь уже от настоящей боли, что пронзила тело, когда Дэвид погрузил меня в тёплую ванну. Где-то на периферии всего этого светопреставления истошно орал Боб.

— И всё-таки ты меня любишь, вредная ты морда, — удовлетворённо кивала я.

— Знаешь, я бы всё-таки предпочёл, чтобы ты звала меня по имени.

Я лежала в нашей кровати: в свитере, спортивных штанах Дэвида и тёплых носках. Боб расположился в моих ногах и с нетерпением поглядывал на дверь ванной, за которой слышался шум бегущей воды.

Мы не улетели в Аспен. Но мы были вместе. Всего за несколько часов я потеряла и обрела Дэвида снова. Завтра мы будем разбираться, почему так произошло. Это была самая длинная рождественская ночь в моей жизни. И я очень хотела, чтобы она побыстрей закончилась. И закончилась правильно.

Шум воды стих. Я замерла, прислушиваясь к тому, что будет дальше. Вот открылась дверь. Щёлкнул выключатель. Босые ноги прошлёпали к кровати. Следующие несколько секунд ничего не происходило. Темнота и тишина. Неизвестность, в которой от меня ничего не зависело. Я зажмурилась и мысленно начала молиться: «Пожалуйста, пожалуйста! Пожалуйста!!!»

Матрас прогнулся там, где всегда. Боб лениво мякнул, когда ноги Дэвида задели его.

— Не бухти, — буркнул он.

Я снова замерла. Очень хотелось повернуться к Дэвиду. Просто до смерти хотелось. Но я боялась пошевельнуться, боялась даже дышать. Боялась сделать что-то неправильно и спугнуть его.

— Подвигай ногами, что ли, чтобы я понял, что ты не задохнулась.

Сдавленно хихикнув, я выполнила его просьбу.

— Спасибо.

Мы снова лежали в тишине каждый на своей половине кровати. Вроде и близко, но в то же время, далеко. Но для меня теперь понятие далекости было относительно. Дэвид был рядом. На сегодняшний момент этого даже больше, чем достаточно.

— Знаешь, что самое гадское в этой истории? — спросил он.

— Догадываюсь, — просипела я в темноту.

— Вряд ли.

Дэвид тяжело вздохнул и после сделал совершенно невероятную вещь: перевернувшись, он подтащил меня к себе вместе с одеялом, в которое я была закутана. Привычно он протолкнул под меня свою руку и упёрся подбородком в мою макушку.

— Что бы я ни услышала, мне это вряд ли понравится. Может, скажешь об этом завтра?

Я попросила об этом без всякой надежды на успех. И тем сильнее удивилась, когда Дэвид согласился.

— Хорошо. Теперь спи.

— Ты тоже.

— Постараюсь.

— Обещай, что не уйдёшь утром.

— Обещаю. Спи.

— Я люблю тебя.

— Это и есть самое гадское.

— Оу! Знаешь, это больно.

— Не то, что ты меня любишь, а то, что говоришь это сейчас.

— Значит, я опоздала?

Никогда не замечала за ним склонности к мелодраматизму, поэтому каждая секунда, в которой Дэвид не отвечал, далась мне очень тяжело. Я пообещала себе досчитать до десяти, а потом…

— Скажем так: ты успела вскочить на подножку уходящего поезда.

Прозвучало, конечно, не очень. Но, успела, значит успела. А куда направлялся этот поезд мы выясним завтра…