Нечто большее…

Глава 12

Может, было бы лучше, если бы Дэвид уехал не попрощавшись. Логичное завершение наших недо-отношений.

Я нашла его в гостиной, куда, закутавшись в простыню, выползла из спальни. Не буду скрывать, что обрадовалась, увидев его. Но радость моя продлилась недолго.

Полностью одетый, Дэвид пил кофе у накрытого к завтраку стола. Именно "у", а не "за" столом. Так делают, когда куда-то опаздывают: в одной руке чашка, в другой — телефон. Пьют кофе и просматривают сообщения.

— Хорошо, что ты встала. Вечером я должен быть в Нью-Йорке. Полетишь со мной или останешься?

Чашка на стол. Раз-два-три-четыре шага ко мне. Рука на затылок. Лёгкий поцелуй. Отеческий прям. Ну, хоть не в лоб — и то радость.

— Останусь.

— Только ненадолго.

Раз-два-три-четыре-пять шагов от меня к двери. Сумка в руку, телефон — во внутренний карман пиджака.

— Сообщишь, когда соберёшься вернуться. Я пришлю самолёт.

— Лучше сразу деньгами.

— Не понял.

— Хорошо, говорю. Сообщу.

Долгий взгляд. Опять штормит так, что меня укачивает. Но я твёрдо стою на ногах и лишь яростнее кутаюсь в простыню. Отчего же так холодно-то, а?

— Пока.

— Ага.

«В смысле, прощай».

После ухода Дэвида я вернулась в спальню, упала на кровать и практически сразу уснула. И проспала весь день: включилась защитная реакция организма на усталость и стресс. Встала я с тяжёлой головой, и только боль между ногами напоминала о том, что предыдущая ночь мне не приснилась.

А потом был этот репортаж.

Я почти пришла в себя и даже приняла душ. Включила телевизор, чтобы послушать вечерние новости, и аккуратно расчёсывала мокрые волосы. «Открытие нового сезона в Метрополитен Опера». Красная дорожка, знаменитости в вечерних туалетах; фотографы, журналисты. Мэр де Блазио, Ума Турман. Ричард Брэнсон — нечастый гость подобных мероприятий — даёт интервью телеканалу. На заднем плане проходит Брук Шилдс с мужем, затем Дэвид…

Дэвид?!

В смокинге, с ослепительной блондинкой под руку перед камерами проходил Дэвид! Тот, который чуть менее суток назад отдавался страсти вместе со мной. Вместе со мно-ой! На жарких простынях кровати вот этого самого номера, где я сижу на диване и таращусь в телевизор.

Расчёска выпала из рук…

Экран давно погас, а луна, наоборот, освещала всё до мельчайших деталей: и стол, на котором всё ещё стоял нетронутый завтрак, и чашку с недопитым кофе, и брошенное на спинку кресла полотенце — им, не мной. Всё так, будто Дэвид вышел из комнаты за утренней газетой. Только уже поздний вечер, и он в Нью-Йорке смотрит оперу. А я смотрю на окно, у которого вчера в лунном свете он ждал меня.

Вспомнилась книгу, прочитанная пару лет назад, про бедную девушку, попавшую по приглашению богатых родственников в высший свет. Автор — кто-то из европейцев. Я силилась вспомнить её название. Что-то про замену или изменение. Нет, преображение! Точно, «Хмель преображения». Насколько я помню, конец там безрадостный. Впрочем, книга не была закончена, но посыл был ясен: всяк сверчок знай свой шесток. Вот и я охмелела в одно мгновение, стоило лишь его губам впервые коснуться моих. Охмелела и забылась.

Зря!

Не сожалеть не получалось.

Досадно, что Дэвид оказался мудрее. Он читал меня, как открытую книгу, и дал шанс закрыться, когда почувствовал, что я отдаю больше, чем ему требуется. А вот я не поняла этого и даже немного обиделась в тот момент. Ах, если бы я разрешила ему взять меня прямо здесь, на полу гостиной, тогда получилось бы всё так, как изначально планировалось — никаких ожиданий, сплошная физиология.

Я снова и снова переживала события предыдущей ночи. От радости к унынию, и обратно.

Не сожалеть не получалось.

Я чувствовала себя брошенной. Хотя, как можно чувствовать себя брошенной, когда никто меня и не поднимал.

Но, ведь, поднимал же! И в объятиях держал. И целовал. И шептал, что я его. Что я с ним. А вот теперь он там, а я здесь.

Не сожалеть не получалось. Ну никак.

И я снова бреду в кровать, ложусь на смятые простыни, обнимаю подушку, всё ещё хранящую его запах. Я обещаю себе, что немного поплачу и завтра проснусь другим человеком. Хмель выветрится, сожаления уйдут, и я вновь стану прежней. Той, которая не познала Дэвида Рассела. Той, которая приехала сюда зализывать раны после… после… Я нервно хихикаю, понимая, что мне совершенно нет дела до Джеймса и всего, что произошло между нами. Наша жизнь с ним, мечты о свадьбе, медовом месяце, его измена — всё это настолько сейчас далеко. Как Боливия. Или Сатурн. Я излечилась от Джеймса Дэвидом: ни одной метастазы — ни в сердце, ни в голове. Если получилось один раз, получится и другой. Кто-нибудь когда-нибудь вылечит меня и от Дэвида. Только желательно, чтоб не так болезненно.

С этими мыслями я засыпаю.

Меньше всего хотелось, чтобы это снова было похоже на побег, но никто и ничто не могло заставить меня оставаться на Сансет Ки. Остров в одно мгновение потерял свою привлекательность, будто попав под злые чары тёмного волшебника. Одного отдельно взятого волшебника. Я знала, что это произойдёт — сразу, как только увидела его в баре. И солнце померкло, и море перестало искриться, и песок греть. Теперь он уехал, а тень его осталась. Находиться в ней мне не нравилось.

Это определённо не выглядело побегом, и в доказательство этого перед вылетом из Майами я позвонила Мэгги. У них с Риком могли быть свои планы на вечер, но снова сработало сестринское чувство, и Мэгги с радостью согласилась меня встретить.

— А у меня для тебя сюрприз! — сказала она, как только мы отъехали от аэропорта.

— Неужели нашла квартиру?

— Как же с тобой не интересно жить, Элизабет, — посетовала сестра и сразу же сверкнула глазами: — Представь себе! Помнишь Эшли, маму Колина — друга Генри?

— С трудом.

— Неважно! Короче, у неё есть тётка, которая жила неподалёку от нас. Так вот, она решила перебраться в пансионат, а свою квартиру сдаёт. Хорошая квартирка, небольшая правда — всего две спальни — но, думаю, тебе подойдёт.

— Конечно подойдёт.

Новость оказалась кстати! Очень хотелось действовать — переезжать, знакомиться с соседями, печь по вечерам печенье, — что-то делать, чтобы не думать. Просто жить обычной жизнью — без потрясений, без выяснения отношений, без мужчин. Особенно, без сексуальных брюнетов со штормовыми глазами.

— Только есть небольшая проблемка, — предупредила Мэгги.

— Ну…

— В квартире остался кот.

— В смысле, остался?

— В том самом, что тётка Эшли не может взять его с собой. В пансионате не разрешено держать домашних животных. В приют его она тоже сдавать не хочет, поэтому обязательным условием для сдачи квартиры является обеспечение в ней жизни кота.

— Ты сама понимаешь, как глупо это звучит?

Я начала смеяться. Мэгги сначала бросила на меня недовольный взгляд, потом прыснула, и через секунду мы хохотали вместе.

— Короче, тебе придётся взять кота и обеспечить ему достойное существование, — сказала она, отсмеявшись.

— Надеюсь, он рыжий.

— Зачем это?

— Тогда я могу представить себя Холли Голайтли. Ну, ты понимаешь: Нью-Йорк, маленькая квартирка, безымянный рыжий кот. Молоко из бокала для шампанского, «Мун ривер» на пожарной лестнице.

— Звучит упаднически.

— А по мне — в самый раз!

Кот оказался чёрным. И с именем. Правда, совершенно дурацким — Мистер Лапка. Я отказывалась его так называть, и в течение пяти минут Мистер Лапка превратился в Боба. По-моему, Боб был счастлив.

Переезд я постаралась обставить как можно веселее, но этого не получилось. Оказалось, что за десять лет жизни в Нью-Йорке, я практически не обросла вещами. Ни лавины милых безделушек, ни рядка мягких игрушек на спинках кресел. Большую часть мебели тоже пришлось оставить — встроенную кухню, огромный гардероб, двуспальную кровать. Я забрала лишь небольшой диван, который удачно встал в гостиной, и пару журнальных столиков. В ожидании, когда привезут новую кровать — ту, что осталась от прежней хозяйки, я выбросила, — мне придётся спать на этом диване в окружении коробок. Встроенные кухонные шкафы мы с Мэгги решили покрасить на ближайших выходных. Полки для гардероба должны были сделать в начале следующей недели. Неустроенность меня не пугала, и в пятницу я уже ночевала на новом месте.

Телефон зазвонил в субботу. Обычно, я не снимала трубку, когда видела на экране незнакомый номер, но в этот раз опаздывала в парикмахерскую и решила, что звонят из салона.

— Алло.

— Ты ещё не надумала возвращаться?

Я выронила из рук ключи от квартиры. Боб, тёршийся у моих ног, решил, что это такая игра и начал гонять их по плиточному полу, создавая невообразимый грохот.

— Что у тебя за шум?

— Кот играет с ключами, — ответила я, не задумавшись.

— Ты завела кота? Неужели решила остаться в Майами.

— Нет, не решила.

Я не желала разговаривать с Дэвидом Расселом, тем более, вдаваться в подробности.

— Бет, где ты? — осторожно поинтересовался он после недолгого молчания.

— В Нью-Йорке.

— Почему не предупредила, что возвращаешься? — В голосе послышался холодок.

— Не сочла нужным.

— Вот как?! Опять дуришь?

Я задохнулась от возмущения:

— Я, что?!!!

— Дуришь. Предупреждаю, вода в Гудзоне не такая тёплая, как во Флориде…

Я нажала отбой.

Какое право он имеет вот так со мной разговаривать?! Позвонил, как ни в чём ни бывало, и делает вид, будто всё в порядке. Словно мы расстались на весёлой полянке, а не в гостиничном номере, где он оставил меня, чтобы повести свою девушку в чёртову оперу.

— Да пошёл ты! — в сердцах выкрикнула я. Боб принял это на свой счёт и протестующе мяукнул. Телефон снова зазвонил, и я почти раздавила его, снова и снова нажимая на красную кнопочку на экране.

Меня трясло. Ни о каком походе в парикмахерскую речи не шло. Но я всё-таки вышла из дома и поймала такси.

— Куда едем? — поинтересовался водитель.

— Не знаю.

— Ясно. Пристегнитесь, мэм.

Он вывел машину на проезжую часть, и мы больше часа катались по городу. Очень хотелось с кем-нибудь поговорить, но сестре о своих флоридских похождениях я рассказывать не собиралась, и никто из моих знакомых — они же бывшие коллеги — не тянул на подобный разговор. Не звонить же и вправду Анжеле в Лос-Анджелес!

Впрочем, почему бы и нет?

— Привет, Бет! Не ожидала услышать тебя раньше Дня Труда.

— У тебя есть минутка? Надо поговорить.

— «Код красный»?

Я улыбнулась: подруга упомянула наш секретный позывной, когда речь заходила о чём-то важном и тайном.

— Ярко малиновый.

— Выкладывай!

Не вдаваясь в подробности, я рассказала Анжеле о том, что произошло, после того, как мы распрощались в Майами. Она слушала, не перебивая, и несколько раз казалось, что её молчание становилось уж слишком неодобрительным.

— Теперь можешь говорить: «Я же тебя предупреждала»! — закончила я.

— Я же тебя предупреждала! — послушно повторила Анжела.

— Всё, ты это сказала. Теперь скажи, что мне делать.

— Поговори с ним. Больше ничего.

— Но, Анж…

— Поговори с ним, Бетти, — повторила она с нажимом. — Во-первых, ты можешь застрять в своих предположениях, как муха в желе, а дело не будет стоить выеденного яйца. Может, это его сестра.