Любимое уравнение профессора
- Автор: Ёко Огава
- Жанр: Современная проза
- Дата выхода: 2022
Читать книгу "Любимое уравнение профессора"
Доверять же Профессору — по-настоящему, без подозрений — я начала с момента, когда он впервые встретился с моим сыном.
Утром, как и было обещано накануне, я вручила сыну карту с адресом особняка и сказала, чтобы из школы он топал сразу сюда. По моему контракту не допускалось приводить на рабочее место детей, да и мне самой эта затея была не по душе, но противиться гневу Профессора я не отважилась.
Увидев на пороге моего сына с ранцем за спиной, Профессор тут же расплылся в улыбке и обнял его за плечи. Указывать пальцем на строчку в его записке — «…и ее сын (10 лет)» — было уже не нужно. В самом радушии, с которым он распахивал объятия, ощущалась бережность к хрупким и слабым. Как любая мать, я была счастлива видеть, как моего ребенка обнимают с такой добротой. И даже ощутила легкий укол зависти: вот бы Профессор встречал так меня!
— Долго добирался? Ну, уважил, спасибо! — только и сказал он сыну. Безо всяких вопросов о числах, какими пытал меня, каждое утро знакомясь со мною заново.
Опешив от столь неожиданной манеры знакомства, сын немного напрягся, но губы его упрямо скривились — по старой привычке сопротивляться любому напору извне. Заметив это, Профессор стянул с моего сына кепку с эмблемой «Тигры Хансина»[3], взъерошил ему вихры и придумал прозвище на всю жизнь, даже не успев узнать его имени.
— Да ты просто вылитый коренёк! — объявил Профессор. — Квадратный корень — щедрая душа. Под его крылышком любому числу найдется свой уголок…
Спохватившись, он сорвал с манжеты записку и дописал в ней еще одну закорючку. Теперь послание гласило:
Новая домработница
и её сын (10 лет)
√
Чтобы хоть как-то облегчить Профессору бремя знакомства, мы с сыном заготовили себе бирки с именами. Я надеялась, он станет меньше нервничать, если увидит, что всякие слова написаны не только на нем, но и на всех, кто его окружает. Сын по моей просьбе начал заменять себе вставку на школьном бейджике, и после обеда вместо имени там значилось просто «√». Бирки у нас вышли отменные — волей-неволей заметишь, в каких облаках ни витай. Да только, вопреки моим ожиданиям, никаких перемен это не повлекло. Как мы ни старались, в глазах Профессора я всегда оставалась той, кто не прочь подружиться с числами, а мой сын — ребенком, которого следует обнимать уже просто за то, что он есть.
К уникальным приветствиям Профессора сын привык почти сразу и вскоре уже радовался их встречам, как некоему ритуалу. Появляясь в прихожей, он сдергивал кепку и предъявлял Профессору свою приплюснутую макушку, словно в подтверждение того, что достоин высокого звания Коренька. А затем дожидался, точно отзыва на пароль, слов Профессора о «щедрости» квадратного корня, вставить которые Профессор не забывал никогда.
Вот и первая благодарность за угощение сорвалась с его губ, когда мы впервые сели за стол все втроем. И хотя по контракту мне полагалось приготовить к шести ужин на одного, накормить клиента, прибрать на кухне и уйти домой в семь, сам же Профессор взбунтовался против этого распорядка, чуть только в нашей теплой компании появился еще и мой сын.
— Ты что, всерьез собираешься на глазах у голодного ребенка кормить меня одного? Что за чушь?! А потом бежать домой и кормить его отдельно, уже в восемь вечера? Я этого не допущу! Это неэффективно и бесчеловечно. В восемь вечера ребенок уже должен лежать в постели. И никакие взрослые не имеют права урезать ему время сна. С первых же дней появления человечества было известно: дети растут во сне!
Для таких утверждений ему, как математику, явно не хватало научной базы. Я же для начала решила уведомить директора агентства, чтобы долю наших с сыном ужинов вычитали из моей зарплаты.
За столом Профессор держался безукоризненно. Сидел прямо, ел без лишнего шума, не заляпывая ни стола, ни салфетки. Чудеса, да и только, поражалась я: если он на это способен, почему не вел себя так до сих пор?
— Как называется твоя школа?
— И как ваш учитель? Добрый?
— А что было в школе на обед?
— Кем хочешь стать, когда вырастешь? Ну-ка, расскажи старику…
То выдавливая в курицу лимон, то вилкой отделяя от гарнира фасолины, Профессор забрасывал сына вопросами. О прошлом, о будущем — обо всем без разбору. Его искреннее стремление сделать наш ужин как можно уютнее передалось и мне. И хотя отвечал Коренёк односложно, вопросы он слушал внимательно и от беседы не отключался. Усилия Профессора увенчались успехом: седой математик, тридцатилетняя домработница и десятилетний школьник умудрились поужинать вместе без неловких пауз и тягостного молчания.
При этом старик совсем не подстраивался под детские прихоти. И когда Коренёк клал локти на стол, гремел посудой или допускал еще какой-нибудь моветон (все то, что сам же старик позволял себе до этого дня), Профессор тут же беззлобно журил его.
— Тебе нужно больше есть, — сказал он сыну однажды. — Работа ребенка в том, чтобы расти!
— Я самый маленький в классе, — буркнул Коренёк.
— Нашел о чем волноваться! Просто твоя энергия еще накапливается. Но как только рванет наружу, сразу вымахаешь в здорового верзилу. Вот увидишь: скоро начнешь расти так, что косточки затрещат!
— И с вами тоже так было? — уточнил Коренёк.
— О нет! Я свою энергию, к сожалению, растратил впустую — на всякие ненужные вещи.
— Это какие же?
— Мои лучшие друзья были немного не от мира сего. Не из тех, с кем можно играть в бейсбол или пинать консервную банку. Чтобы с ними играть, даже двигать телом было не нужно.
— Твои друзья болели?
— Наоборот! Они были большими и крепкими, точно скалы. Но поскольку жили они только в моей голове, я играл с ними в уме. Вот на такие игры я и спустил всю энергию, а косточкам ничего не досталось.
— А! Я понял, — сообразил Коренёк. — Эти ваши друзья были числами, да? Мама говорила, вы очень крутой учитель математики.
— Молодец! У тебя и правда чутье… Да, моими единственными друзьями были числа. И как раз мой пример говорит о том, что косточками нужно двигать куда активней, пока ты молод. Понимаешь меня? И съедать все, что у тебя в тарелке, даже если не нравится. Ну, а если своей порцией не наешься, забирай мою, не стесняйся!
— Ого… спасибо.
Эти наши необычные ужины Коренёк воспринимал как аттракцион. Исправно отвечал на вопросы, просил добавки, лишь бы порадовать старика, и украдкой, пока тот не видел, пытался прочесть ту или иную записку на его пиджаке.
Прислушиваясь к их разговорам, я улыбалась и вынашивала очередные коварные планы, как бы еще хитрее замаскировать морковку в завтрашнем ужине.
Родительских объятий Кореньку не хватало с рождения. Когда я впервые увидела его в прозрачной люльке роддома, меня охватила не столько радость, сколько животный страх. Его веки, пятки и мочки ушей, казалось, были еще мокрыми и сморщенными от едва отошедших вод. Глаза полуприкрыты, хотя он, похоже, не спал: крохотные ручки-ножки, торчавшие из-под слишком большой распашонки, капризно подергивались, словно бунтуя против того, что их хозяина оставили здесь по ошибке.
Прижимаясь лицом к окошку палаты новорожденных, я впечатывала губами в стекло, повторяя непонятно кому: «С чего же вы взяли, что этот ребенок — мой?»
Мне было восемнадцать. Не окончив школы, я осталась одна как перст. Мои щеки ввалились от ежеутренней тошноты, терзавшей меня с самого начала беременности и до момента, когда я легла на родильный стол. От волос разило потом, а на пижамных штанах темнело огромное мокрое пятно от всего, что из меня исторглось.
Из всех пятнадцати младенцев, уложенных в палате двумя рядами, не спал только он. До рассвета оставалось еще немного времени, и в коридоре, кроме дежурной сестры под лампой за столиком, не было ни души. Младенец, на которого я смотрела, сжимал и разжимал крохотные кулачки. Под миниатюрными ноготками словно запеклось что-то иссиня-черное. Моя кровь, догадалась я. Прорываясь наружу из своего кокона, он расцарапывал меня изнутри…
— Простите, — промычала я, подползая на ватных ногах к столу дежурной. — Я хочу попросить, чтобы моему ребенку постригли ногти. Он так живо машет руками. Как бы не расцарапал себе лицо!
Может, в ту минуту я лишь пыталась убедить себя, что я хорошая мать? А на самом деле просто мучилась от боли в развороченной утробе?
Сколько я себя помню, отца в моей жизни не было. Мать полюбила того, кто жениться не мог, так что ей пришлось и рожать, и воспитывать меня в одиночку.
Работала мама в свадебном салоне. Сначала была просто на побегушках, помогала везде, где могла: следила за документами, подбирала клиентам гардероб, оформлять зал цветами, координировать посадку на банкетах — и в итоге дослужилась аж до старшего менеджера.
Женщина сильная и несгибаемая, больше всего мама не выносила, когда ее дочь принимали за бедную сиротку. И хотя на самом деле жили мы небогато, она делала все, чтобы наша жизнь казалась другим насыщенной и полной. Работницы из секции одежды отдавали ей остатки тканей от свадебных нарядов, из которых она шила для меня всю одежду. Органист из зала торжеств обучал меня за гроши игре на фортепиано. А в нашей маленькой квартирке всегда стояли чудесные букеты, которые она собирала из оставшихся от церемоний цветов.
Вот и домработницей я стала именно потому, что занималась домашними делами чуть не с младенчества. В два годика, еще не приученная к горшку, сама стирала в ванне свои испачканные трусики. И еще до того, как пошла в первый класс, ловко орудовала ножом и жарила рис по-китайски. В отличие от того же Коренька, к своим десяти годам я не только содержала в порядке дом, но и брала на себя всю хозяйскую беготню — от оплаты счетов за свет до посещения собраний Соседского комитета.
Отец в маминых рассказах неизменно представал мужчиной красивым и обходительным. Ничего дурного мама не говорила о нем никогда. Рассказывала, что он держит свой ресторан, но деталей не раскрывала и в ответ на мои расспросы повторяла лишь то, что ласкало слух. Стройный, высокий. Свободно говорит по-английски, большой знаток оперы. Гордый, но скромный. И улыбка у него такая, что располагает к себе всех, кто бы с ним ни встретился…
В моем воображении отец всегда оставался музейной статуей. И как я ни вертелась вокруг него, он все смотрел куда-то вдаль, не реагируя на меня ни взглядом, ни жестом.
Однако уже в старших классах я начала задумываться: а разве не странно, что такой замечательный папа бросил нас с мамой одних, да и материально вроде не помог еще ни разу? А вот что он за человек, к тому времени мне было уже все равно. Я просто молча продолжала дружить с призраком из маминых фантазий.
Но все эти фантазии, из которых она, точно из обрезков чужих тканей, звуков фортепиано, цветов, так упорно выстраивала свои многослойные иллюзии, рухнули с известием о моей беременности. И случилось это, как только я перешла в последний класс школы[4].
С тем парнем я познакомилась на вечерних подработках, он был студентом, изучал в институте электротехнику. Тихий, образованный юноша, которому не хватало лишь одного — духу, чтобы отвечать за свои поступки. Мистические познания в электротехнике, очаровавшие меня поначалу, никак ему в этом не помогли, и он, превратившись в обычного слизняка, исчез из моей жизни навеки.