Помутнение

Среда

Я готовлю завтрак. Это почти приятно – даже несмотря на то, что плита здесь более старая, чем на прошлой квартире, все тугое и ничего не включается с первого раза. Очень странно, что, когда годами живешь где-то, даже после долгого перерыва будешь помнить до мельчайшей доли секунды, сколько нужно нажимать на кнопки и когда поворачивать рукоятки.

Когда я завтракаю, мне приходит сообщение от Марины с извинениями за вчерашнее. Она очень переживает, что сорвалась и была невежлива, и очень хочет, чтобы я поскорее ее простила.

«Ничего страшного», – пишу я.

В глобальном смысле это действительно ничего страшного. Более того, Марина каждый раз извиняется – рано или поздно. В отличие от большинства людей, которые не извиняются никогда. Конечно, это не должно прозвучать так, как будто меня постоянно кто-то обижает: последние два года я практически ни с кем не общаюсь, что значительно снижает вероятность обид.

Дальше Марина утверждает, что со временем мне должно здесь стать легче, а пока просто не нужно на себя давить. Она в очередной раз посылает мне какие-то подкасты по психологии, какой-то подозрительно тематический селф-хелп под соусом «вот я тут сейчас читаю интересное», хотя я понимаю, что она ничего из этого не слушала и не читала, и она тоже понимает, что я понимаю. Я вежливо открываю все ссылки на пару минут и закрываю, убедившись, что все это уже знаю и так и что Марина по-прежнему мастерски обходит тему. В конце концов, зачем мне читать о депрессии, которой у меня нет?

Меня тревожит, что эффект от общения с Валей так быстро сходит на нет, что у меня совершенно выветрилось из головы, как мы договорились действовать в стрессовых ситуациях. Два месяца я чувствовала себя как на хороших обезболивающих, от которых теперь остались только хорошие воспоминания.

Я даже не поняла, как это получилось, но, мельком взглянув на себя в зеркало через плечо, я увидела у себя на ноге ярко-красное пятно. Пятно располагалось на задней поверхности бедра, в таком месте, где без помощи зеркала или телефона разглядеть его было невозможно. Эта мысль меня озадачила и испугала одновременно – какое-то категорически несправедливое телесное ограничение. В зеркале тоже, впрочем, мало что стало понятно, и какое-то время я изворачивалась как могла, чтобы сделать фотографию пятна нормального качества и рассмотреть его как следует.

Учитывая, что я только что была на природе, это вполне мог быть клещ. О клещах сведения у меня были исключительно анекдотические, но тут же посыпались мысленные комментарии: во-первых, я была в джинсах. Во-вторых, где клещ? В-третьих, скоро ли я умру? Я послала фотографию Марине и полезла гуглить. Гугл неопределенно сообщил, что клещи взбираются вверх по человеку, но делают это в поисках участков более тонкой кожи.

Потом мне пришло в голову, что если пятно появляется на стене дома – это готика, а если на человеке – то хоррор. Может, в этом красном пятне просто-напросто сконцентрировалась вся моя нынешняя тревожность – наконец-то у нее появилось физическое проявление: с одной стороны, реальное, с другой стороны, достаточно неопределенное, чтобы занять всю мою оперативную память на ближайшее время.

(Три дня спустя я вспомню о пятне и обнаружу, что оно побледнело вдвое. Это меня почти что разочарует – обидно, что столько энергии было потрачено неизвестно на что.)

Я одеваюсь, стараясь повторять себе, что это ничего не значит, и иду пройтись.

Свежий воздух помогает. Может быть, я когда-нибудь перееду в маленький дом и буду целый день заниматься огородом вдали от людей. Я прохожусь вокруг квартала несколько раз, никуда не торопясь и думая о том, за чем можно было бы сейчас зайти в магазин, чтобы потом туда подольше не нужно было.

На кассе в супермаркете я стою полусонная, думая, что свежего воздуха было многовато и что дома нужно будет подремать, пока в мое безмятежное состояние не врезается:

– Конюхова?

Нет.

– КОНЮХОВА!

Нет, пожалуйста.

– Сашка!

Да что ж за… думаю я.

– Триста лет тебя не видел.

– Привет, Денис, – говорю я.

Это отвратительно.

Я не могу улыбнуться в ответ и только говорю какое-то жалкое «я…» и машу ему в сторону выхода, надеясь почему-то, что он торопится и куда-нибудь уйдет, пока я расплачусь (ударение можно ставить куда угодно). Я чувствую себя голой. Что, если он видел, как я выношу вещи (действительно, что?)… Что, если он все знает (что «все»?)… Зачем я делала это все (что «все»?!) здесь? Зачем вообще делала? Господи. Было так хорошо жить среди людей, которые меня не знают и ничего не знают обо мне.

Он ждет меня у двери, я прохожу мимо не останавливаясь, но это почему-то совершенно его не смущает, и он идет следом за мной и задает пятьдесят вопросов в минуту:

– Слушай, ну надо же, ты первая, кого я за все это время встретил. Это сколько лет уже прошло, получается? Как жизнь молодая? Как работа? Кого-то из наших видишь? Как Александр? Это вы тут с ним вместе живете, да?

Я резко поворачиваюсь, и мне кажется, что у меня парализовало лицо и что оно застыло в очень страшной маске, потому что дальше у Дениса сильно увеличиваются глаза и он говорит растерянно:

– Ой. Сашуля. Вы разбежались? Дурацкий вопрос. Не знал. Прости.

– Что ты не знал? – спрашиваю я чужим капризным голосом. – Что именно ты не знал?

– Да я вообще из местной жизни выпал, Саш, я ж накануне карантина только из Германии приехал.

Проклятая Германия, медом вам там всем намазано, что ли?

– А там соцсети платные, да? – ядовито спрашиваю я и ускоряю шаг. Я слышу, что он продолжает идти за мной, хотя мне очень хочется, чтобы не шел. И не гуглил, что я имею в виду. И решил, что у меня просто плохой день или я случайно сошла с ума.

Вы знаете, мне же когда-то нравился и Денис (Сашин голос в моей голове начинает говорить что-то на шшшшшшшш), то есть он был вполне мне симпатичен – во всяком случае, тогда, в другом мире, очень давно. Конечно, Марина и прочие относились к нему свысока, что было понятно по тому, как они пытались относиться к нему на равных. Он жил недалеко, мы часто ездили с ним в одной и той же маршрутке в университет и назад и обычно много смеялись. Да, были и другие вещи, о которых я предпочитала не думать. Может быть, моя жизнь сложилась бы совсем иначе, не будь Денис перманентно занят. Он был неплохой, кажется, но я не знаю, насколько мне можно доверять в этом вопросе.

(Последние два дня я только и делаю, что думаю о своих бывших. Не знаю, как меня это характеризует, – наверное, плохо.)

В конце концов мы все-таки сидим на лавочке в соседнем квартале. Дождь пробует начаться и никак не начинается. Я не знаю, стоит ли мне снимать маску хотя бы из вежливости (если бы это не было правдой, звучало бы как самая высокопарная метафора в мире). На Денисе маски нет.

– Саш, ну говорю же, прости меня. Я сам не знаю, как это так я был не в курсе. Нигде ничего не видел про это, клянусь тебе. Я ведь с нашими и не общался толком после выпуска. Там была совсем другая жизнь просто. Хотя реально я не думаю, что тебе это интересно.

– Мне это не то чтобы неинтересно, – говорю я, – я просто ни с кем не разговаривала на эту тему. Честно говоря, я в принципе давно ни с кем не разговаривала, кроме соседей.

– А Маринка? Видел ее в…

– Ну да, – рассеянно киваю я, не слушая. Я чувствую себя беспомощной и злой.

– Глупо будет спрашивать, как ты, да?

– Обыкновенно, – говорю я.

– Так это сколько времени уже прошло?

– Два года. С чем-то. Ты насовсем приехал?

Денис пожимает плечами:

– Понятия не имею. Зависит от вот этого всего, конечно, – он театрально обводит рукой «вот это все», – но вообще собирался навестить своих и снова уехать. Теперь, сама понимаешь, это вообще не вариант.

– Как родители, кстати?

– На дистанционке. Злятся друг на друга, потому что раньше можно было убежать на работу, а теперь приходится целый день друг на друга смотреть. Видишь, я от них тоже сбегать начал время от времени. Люблю их, конечно, соскучился очень, но мы все-таки отвыкли друг от друга. Мне иногда вообще кажется, что я уже не в состоянии жить с какими-то другими людьми, я в общежитии всего этого так наелся.

Мне приходит в голову, что мы с Сашей сейчас могли бы быть до сих пор женаты и могли бы быть точно так же заперты дома из-за карантина. Кажется, это жестоко, но я рада, что это не так: я прекрасно знаю, как бы выглядела эта жизнь.

– Ты это, дай мне хоть номер телефона для связи.

– Он не изменился, – говорю я, тут же думая, что слишком хорошего о себе мнения, что могла бы просто назвать номер и не ставить Дениса (у которого он точно когда-то был) в неловкое положение.

Я вижу, что в поиске по контактам ему выдаются, помимо всех прочих, Саша и Сашка. Денис колеблется.

– Я Сашка, – говорю я, глядя на номер, и мне становится смешно.

– Я знаю, – говорит он, тоже начиная (но тут же прекращая) улыбаться. – Мне просто пришло в голову, что теперь нужно удалить Сашин номер. Я не знал, насколько это будет вежливо делать при тебе.

– Ни в чем себе не отказывай, – говорю я.